Дождь хлестал по крышам, по огородам, сбивал белесую пыль с дороги, превращая ее в липкую, разбухшую глину. Он барабанил по подоконнику избы, где сидел Колька и мрачно смотрел на залитый мир. Лето было на исходе, и каждый дождик отнимал у него кусочек каникул, грозя превратить в слякоть и лужи последние вольные деньки.
Но вот что-то стукнуло в небе, будто огромная дверь захлопнулась. Дождь разом прекратился. Из-за туч выползло солнце, робкое, промытое, и принялось с усердием парить землю. Пар поднялся от крыш, от земли, закурился сизой дымкой над лужами.
Колька высунулся в окошко, втянул носом влажный, пьянящий воздух — пахло мокрой травой и чем-то очень свежим, новым. И тогда он увидел.
Над лесом, перекинувшись с самого края света и уперевшись другим концом куда-то за дальнее поле, встала радуга. Не бледная полоска, нет. Она была неестественно яркая, густая, будто нарисованная новой акварелью прямо по небу. Каждый цвет кричал, пел свою песню. И казалось, что тот край, где она касалась земли, сейчас пышет каким-то неземным светом.
Сердце Кольки ёкнуло и забилось часто-часто. Бабка, а бабка много сказок знала, говорила: «Кто до радуги добежит, тот горшок золота найдёт. Только бежать надо быстро, а то она растает».
Дед, кряхтя, чинил у порога грабли.
— Дед, радуга! — выдохнул Колька, выбегая на крыльцо.
— Угу, — буркнул дед, не поднимая головы.
Хотел ещё что-то сказать, но Колька уже сорвался с места, как ошпаренный, и помчался, подбрасывая брызги из луж.
— Куда несёшься? — крикнула ему с крыльца соседка тётя Шура, развешивая мокрое белье.
— Золото искать! — не своим голосом крикнул ей в ответ Колька и припустил ещё быстрее.
Тётя Шура только головой покачала, ухмыльнулась: «Чудит трофимовский внук».
А он бежал. Дорога кончилась, началась тропка, уходящая в поле. Бежал, спотыкаясь о кочки, по грузной, набухшей водой земле. Резиновые сапоги хлюпали, футболка прилипла к спине. Он не чувствовал усталости. Перед ним висел тот волшебный, сияющий мост. Он вёл его. Казалось, ещё немного — и можно будет протянуть руку и коснуться этого цветного сияния.
Мысль о горшке с золотом ушла куда-то на задний план. Теперь им двигало другое — чистое, жгучее любопытство. Что там? Что происходит в том самом месте, где небо сходится с землей? Наверное, там пахнет грозой. Наверное, воздух звенит, как стёклышко. Наверное…
Радуга действительно начала таять. Цвета бледнели, расплывались, синий переходил в голубой, красный — в розовый. Колька, задохнувшись, сделал последний рывок. Он добежал до края поля, до небольшого пригорка, заросшего высокой мокрой травой и лопухами. Как раз в том месте, куда, казалось ему, и упиралась небесная дуга.
Он остановился, тяжело дыша, с непослушными от бега коленками. Небо было уже почти чистым, лишь на самом горизонте догорали багряные полосы. Радуга исчезла. Бесследно. Словно её и не было.
Он стоял и смотрел на примятую траву, на лужу у своих ног, в которой теперь отражалось только обычное, скучное небо. Никакого горшка. Никакого золота. Никакого чуда. Комок подступил к горлу — от обиды, от усталости, от страшного разочарования. Вся эта беготня была зря. Сказка — вранье. Бабка его обманула.
Он уже собрался плюнуть и побрести обратно, повесив нос, как вдруг услышал тихий, едва различимый звук. Что-то вроде писка. Колька замер, прислушался.
Писк повторился. Он шёл из гущи травы, у его самых ног. Колька, затаив дыхание, медленно, чтобы не спугнуть, раздвинул стебли.
И увидел их.
Гнездо. Аккуратное, слепленное из травинок и пуха. А в нем — пять комочков. Пять крошечных, еще не оперившихся птенцов. Они были мокрые после дождя, и каждый из них, задрав клювик к небу, жалобно и настойчиво пищал. Они были так беспомощны и малы, что сквозь розовую кожу просвечивали синие жилки.
Колька опустился на корточки. Он забыл про усталость, про горшок с золотом, про обиду. Весь мир сузился до этого клочка земли, до этого гнезда, до этих пяти ртов, требующих жизни.
Он сидел и смотрел. Смотрел, как они пищат, как пытаются пошевелиться, как беззащитны и в то же время как сильна в них воля к жизни. Он боялся пошевелиться, чтобы не спугнуть, не навредить.
Сверху, с тревожным криком, спикировала птица — коростель, — и замерла неподалеку на стебле лебеды, беспокойно поглядывая на человека.
— Я не трону, — шёпотом сказал ей Колька. — Я им не сделаю зла.
Он медленно, очень медленно отступил назад. Птица, успокоившись, слетела к гнезду, принялась кормить птенцов.
Колька стоял и смотрел. Теперь он нашёл свое золото. Оно не блестело, не звенело монетами. Оно пищало. Оно было живое, настоящее, и оно было куда ценнее любого сказочного клада.
Он повернулся и пошёл домой. Шёл не бегом, а медленно, вразвалочку, как ходят очень уставшие или очень много понявшие люди. Он был весь мокрый, в грязи, на сапогах — по полпуда земли. Но на лице у него было выражение сосредоточенного, почти серьёзного счастья.
Тётя Шура, всё ещё копошившаяся у крыльца, увидела его.
— Ну что, Колька, нашёл своё золото? — крикнула она, уже без насмешки, скорее с любопытством.
Колька остановился, посмотрел на неё своими большими, светлыми глазами.
— Нашёл, — тихо и очень серьезно сказал он. — Вы не поверите, тётя Шура, какое оно… живое.
И, не объясняя больше ничего, он пошёл в избу, оставив соседку в полном недоумении.
А вечером, засыпая, он думал не о радуге. Он думал о том, как завтра на рассвете сбегает к тому пригорку, проверит, всё ли в порядке с его найденным сокровищем. И сон его был крепок и спокоен.
