Марина всегда говорила: дом — это не квадратные метры, а воздух. Тот самый воздух, который пахнет твоим утюгом, твоим шампунем и твоим супом, а не чужими носками и дешёвыми сигаретами. Дом у неё был — двухкомнатная квартира на Соколе, родительская, доставшаяся по наследству. Не дворец, но и не хибара. Тепло, светло, до метро рукой подать. Для неё это была крепость, особенно после того, как родителей не стало. Она тут отгоревала, тут научилась жить дальше, тут и Антона привела.
Антон… Ну что сказать, муж как муж. Пятьдесят два года, инженер на заводе, с пузиком, но с добрым лицом. Мужики такие нынче редкость: не пьёт, не гуляет, носки сам стирает, в магазин ходит без нытья. Но — конфликтофоб жуткий. Если гром прогремел, он в шкаф спрячется, лишь бы не ругаться.
— Мариш, ну что ты опять бурчишь? — говорил он, когда она третий раз за неделю натыкалась на чужие кроссовки в прихожей.
А бурчала она не просто так. Эти кроссовки — Константина. Старшего брата Антона. Того самого, который всю жизнь жил «по случаю». То в кооперативе «в долю» входил, то на стройке «прорабил», то в бизнес «вложился», но денег вечно не было, а были одни оправдания. И, главное, наглость: будто ему все должны.
— Я же твой брат, — говорил он, хлопая Антона по плечу. — Ну не бросишь же?
А Марину бросать можно. У неё терпение бесконечное, да? Она должна принимать, что этот взрослый мужик вечно приходит в их дом, как к себе. Сядет на диван, включит телевизор, вытянет ноги в носках — и будто в санатории.
Жанна — его жена — та ещё штучка. Худая, нервная, с голосом, как у дрели. Вечно в телефоне, вечно что-то комментирует. На Марину смотрит так, будто она не хозяйка квартиры, а домработница, которая не так убрала.
А сверху всей этой идиллии — Нина Петровна, свекровь. Женщина «традиционного склада». У неё железное правило: «Семья — это святое, а жена — приложенье к мужу». Она Марину так и воспринимала: приложение. Квартира — это, по её логике, не Маринина крепость, а «семейное гнездо», где должны уживаться все.
— Мариночка, — начинала она своим сахарным голосом, — ну что ты, ну это же брат мужа. Он же не чужой. А вдруг он на улице останется? Ты же добрая девочка, потерпи.
Потерпи. Это слово Марину уже тошнило. Сколько можно терпеть?
В тот день всё началось с пепельницы.
Константин снова пришёл «на часок». Ввалился в семь вечера, с пакетом пива. Сказал, что «дела в центре» и что «здесь переночует, чтобы утром сэкономить дорогу». Антон, как всегда, кивнул. Марина промолчала.
Часок растянулся до полуночи. Пиво закончилось, потом добавилось ещё. Константин сидел на кухне, курил прямо в окно. Окурки складывал в старую стеклянную пепельницу, ту самую, что Марина когда-то оставила «для гостей». Она давно мечтала её выбросить, потому что не переносила запах. Но стеснялась: вдруг кто обидится.
Когда она утром вышла на кухню, пепельница была полна доверху. Сигаретные бычки, запах дешёвого табака, липкий стол. Как будто её квартира за ночь превратилась в подворотню.
— Антон, — сказала она, держа эту пепельницу в руках, — ты видишь?
Антон чесал затылок и бормотал:
— Ну чего ты заводишься? Ну да, насвинячил. Уберём.
— Мы уберём? — Марина вскинула глаза. — Или я одна, как всегда?
Он замолчал.
Вечером грянул скандал. Константин опять пришёл. На этот раз с Жанной. И — внимание! — с сумкой.
— Мы тут поживём недельку, — сказал он так, будто объявил прогноз погоды. — У нас ремонт, Жанке в её общаге тесно.
Марина почувствовала, как у неё холодеют руки.
— Что значит — поживём? — голос её был тихим, но в нём что-то хрустнуло.
Жанна поджала губы.
— Ну а что? Квартира большая, вас двое. Мы ж не навсегда. Ты чё, жалко родной семье угол?
Антон сидел, как школьник на экзамене. Глаза бегают, слова комкаются.
— Мариш, ну… временно. Потерпим.
И вот это «потерпим» стало спусковым крючком.
— Нет, — сказала Марина и поставила чашку на стол так, что она звякнула. — Никто здесь жить не будет.
— Ты чё, совсем? — Константин фыркнул. — Это не только твоя квартира!
— Моя. — Она смотрела прямо в глаза. — По документам моя. Наследство моих родителей.
В кухне повисла тишина. Даже холодильник гудел как-то тише.
— Марин, ну ты чего? — Антон пытался улыбнуться. — Это же семья.
— Антон, — перебила она, — или они сейчас уходят, или я вызываю полицию.
Жанна захлопала глазами.
— Полицию? Ты с ума сошла? На родных?
— На чужих, — Марина встала. — Которые решили, что могут командовать в моём доме.
И впервые в жизни Антон увидел свою жену такой: ледяной, спокойной и решительной.
— Ты это запомнишь, — прошипел Константин, хватая сумку. — Ты ещё пожалеешь.
Они хлопнули дверью так, что с полки упала кружка.
Антон сидел с опущенной головой. Марина стояла у двери, прислушиваясь к их уходящим шагам. Внутри неё всё дрожало. Она знала: это был только первый залп.
На следующий день Антон ходил по квартире, как школьник после двойки. Сутулый, виноватый, но упрямо молчал. Ужинал молча, телевизор смотрел молча, даже газету раскладывал молча.
Марина знала: молчание у него хуже скандала. Если Антон молчит — значит, варит в себе. И варил он явно не поддержку жены, а собственные «но».
— Скажи уже, — не выдержала она. — Я не экстрасенс.
— Ну… — он почесал подбородок. — Может, ты слишком жёстко? Всё-таки Костя… родня.
— А я кто? — Марина сложила руки на груди. — Посторонняя?
Антон дернулся, но промолчал.
Через два дня позвонила Нина Петровна. Голос у неё был не сахарный — мёд с перцем.
— Мариночка, ну как же так? Костя с Жанной ночевали у знакомых, на полу! Ты же хозяйка, ты женщина, как тебе не стыдно? Родного брата мужа выгнать!
Марина держала трубку двумя пальцами, будто она заразная.
— Нина Петровна, квартира моя. Никого я не выгоняла. Они сами ушли.
— А как же совесть? — мать закатила глаза так громко, что даже через телефон слышно было. — У тебя же детей нет, места полно!
Марина усмехнулась.
— Вот и заведите их у себя, у вас трёшка.
На том конце раздался возмущённый вздох и короткие гудки.
В субботу всё грянуло. Марина возвращалась из магазина с сумками, а у подъезда — такси. Из багажника Константин выгружал чемоданы. Жанна рядом, с пакетом постельного белья.
— Вы что здесь делаете? — Марина поставила сумки на землю.
— Заселяемся, — ухмыльнулся Константин. — С Антоном договорились.
Марина медленно перевела взгляд на мужа, который стоял у подъезда, потупив глаза.
— Антон?
Он сглотнул.
— Ну… ненадолго. У них реально ремонт. Ну куда им?
— В гостиницу, — спокойно ответила Марина. — Или к маме.
Жанна прыснула.
— В гостиницу? На наши деньги? Ты что, издеваешься?
— На чужие не получится, — Марина взяла сумки и пошла к двери. — А в мою квартиру вы не войдёте.
Константин перегородил дорогу.
— Ты вообще обнаглела! Это мой брат, я его родня! Ты кто такая, чтобы решать?
— Хозяйка квартиры, — Марина посмотрела прямо. — И я сказала: нет.
Он шагнул ближе, ухватил её за локоть.
— Женщина, ты не понимаешь, с кем связываешься.
Сумки упали на асфальт. Марина рванула руку, оттолкнула его так, что он едва удержался.
— Отпусти. Или правда вызову полицию.
Толпа соседей на лавочке уже крутила головами.
— Позор, — пробормотала какая-то бабка. — Мужа родного братца пустить не может…
Марина развернулась к ней:
— Пусть он к вам с чемоданами едет.
Бабка смолкла.
Вечером был скандал века.
Антон хлопнул дверью и сразу начал:
— Ну зачем ты так? На людей кидаться! Соседи смотрели!
— А ты на чьей стороне? — Марина села на диван, сжав кулаки. — На их или на моей?
Он прошёлся по комнате.
— Я посередине. Не хочу ругаться.
— Значит, ты против меня, — сказала она тихо. — Потому что посередине не бывает.
Он сел напротив, развёл руками.
— Ну не могу я брата на улицу выгнать. Это кровь моя.
— А я что, не кровь? Я тебе жена. И я не дам им жить в моём доме.
Антон опустил голову.
— Тогда я не знаю, что делать.
Наутро Марина проснулась от грохота. В прихожей стояли чемоданы. Константин с Жанной.
— Мы всё равно здесь останемся, — сказал он нагло. — Пусть Антон решает.
Марина почувствовала, как в груди что-то щёлкнуло.
— Решаю я, — произнесла она холодно. — Вон из квартиры. Сейчас же.
— Мы никуда не пойдём, — Жанна упёрла руки в бока. — Хочешь — таскай наши чемоданы сама.
И тут Марина впервые в жизни сделала то, чего от неё никто не ждал. Она схватила один чемодан и со всего размаху вытолкнула его в коридор. Потом второй. Жанна завизжала, Константин бросился поднимать.
Антон стоял в дверях кухни, белый как стена.
— Мариш… — начал он.
— Ты молчи, — оборвала она. — Это мой дом. И я его никому не отдам.
Дверь захлопнулась, чемоданы остались в подъезде. Константин орал за дверью угрозы, Жанна стучала каблуками, Нина Петровна звонила без конца.
Три дня в квартире стояла тишина. Ни звонков, ни стуков, ни визитов. Марина даже подумала: может, сдались? Но внутри знала: это затишье перед бурей.
Антон ходил как в воду опущенный. Телефон его разрывался от звонков матери, но он отвечал редко, коротко, как школьник, пойманный на воровстве.
— Ты всё испортила, — сказал он однажды вечером, глядя в пол. — Теперь у меня с братом враги.
— У тебя враги, потому что ты трус, — тихо ответила Марина. — Не я.
Он вскинул глаза, хотел что-то сказать, но промолчал.
В пятницу вечером буря пришла. В дверь позвонили так, будто собирались вышибить её. На пороге стояла Нина Петровна. За ней — Константин с Жанной, уже с вещами.
— Всё, хватит цирка, — сказала свекровь, отталкивая Марину плечом. — Квартира семейная, и я решила: Костя будет жить здесь.
Марина даже не пошевелилась.
— Это вы решили? — голос её был ледяной. — А документы на чьё имя?
— Ты что, хочешь семью разрушить? — закричала Жанна. — Мы имеем право!
— Ты имеешь право на свою общагу, — отрезала Марина.
Антон стоял в коридоре, бледный. Мать метнула в него взгляд:
— Сынок, скажи ей! Это твой брат, твоя семья!
И вот тогда Антон, этот вечно молчащий, поднял голову и глухо сказал:
— Мам, это её квартира. Не лезь.
В прихожей воцарилась тишина. Константин побагровел.
— Ты что, против нас? Против меня? Ради бабской квартиры?
Антон тяжело вздохнул.
— Ради жены.
Марина впервые за долгое время почувствовала: он всё-таки сделал выбор. Поздно, криво, но сделал.
Константин схватил сумку, толкнул ногой дверцу шкафа.
— Ты ещё пожалеешь, — процедил он. — Ты нам всем враг теперь.
Жанна всхлипнула. Нина Петровна стояла каменной статуей, смотрела на сына, как на предателя.
Дверь захлопнулась. Тишина была гулкой.
Антон сидел на кухне, курил — впервые за двадцать лет.
— Ну вот, — сказал он, не глядя на жену. — Семья у меня больше нет.
Марина поставила перед ним пепельницу, ту самую, стеклянную.
— У тебя есть я. И у нас есть дом.
Она взяла пепельницу и, не колеблясь, со всего размаху разбила её об раковину. Стекло разлетелось осколками.
— Больше никто не будет метить здесь территорию.
Антон посмотрел на неё — и впервые за много лет в его взгляде было не только упрямое молчание, но и уважение.
Марина знала: война не закончена. Родня будет мстить. Но главное, она отстояла дом. И теперь боялась меньше, чем раньше.
Главное — её дом остался её.
Конец.