— Всё, Ира, решено. В эти выходные начинаешь у мамы ремонт.
Ирина замерла с чашкой остывающего чая в руках. Вечер пятницы, который обещал быть тихим и уютным, треснул, как тонкое стекло. Воздух в их маленькой кухне вдруг стал плотным, вязким, словно его можно было резать ножом. Слова мужа, Олега, брошенные так небрежно, между делом, пока он листал ленту новостей в телефоне, прозвучали как приговор. Не как просьба. Не как предложение. А как факт, давно утверждённый и не подлежащий обсуждению. Она медленно поставила чашку на стол, боясь расплескать не столько чай, сколько обжигающую горечь, подступившую к горлу.
— В смысле, «начинаешь»? — голос её был тихим, почти шёпотом, словно она боялась услышать подтверждение.
— Ну, в прямом. Мама давно хотела обои переклеить, стены подравнять, потолок освежить. А кто ей поможет? Мы же семья. Ты у нас в этом деле спец, рука лёгкая, — Олег наконец оторвался от экрана и улыбнулся своей фирменной обезоруживающей улыбкой, от которой у Ирины раньше подкашивались коленки. Сейчас же эта улыбка казалась хищным, равнодушным оскалом.
Она посмотрела на него. Вот он сидит, её муж, её каменная стена, и так просто, одним махом, распоряжается её временем, её силами, её единственными выходными. Без неё. Словно она не живой человек со своими желаниями, планами и банальной усталостью, а… робот. И самое страшное — он даже не понимал, что делает что-то не так. Для него это было нормой, «само собой разумеющимся». В их семье так было заведено. Мать сказала — сын сделал. Муж сказал — жена… А что жена? А жена молча взяла под козырёк.
Ирина промолчала и в этот раз. Она лишь коротко кивнула, изображая покорность, а внутри всё кричало. Кричало от обиды, от глухой несправедливости, от собственного бессилия. Ну почему она не может просто сказать «нет»? Почему этот короткий слог застревает в горле? Она боится показаться плохой, неблагодарной, эгоистичной? Этот вопрос занозой сидел в её сердце, отравляя любую радость. Она чувствовала себя в ловушке, построенной из ожиданий других людей, и выбраться из неё, казалось, не было никакой возможности.
Так начались её персональные каторжные выходные. Суббота и воскресенье, дни, которые она мечтала посвятить себе, недочитанной книге, прогулке в осеннем парке или просто тишине, превратились в бесконечный день сурка. Только вместо уютной постели и неспешного завтрака её ждали пыльные, гулкие комнаты в квартире свекрови, въедливый запах старой побелки, шпаклёвки и едкой краски. Ирина с ожесточением сдирала старые, въевшиеся в стены обои, открывая слои прошлых десятилетий. Штукатурила, выравнивала, шкурила, снова штукатурила. Её руки, привыкшие к клавиатуре компьютера в офисе, огрубели, покрылись мелкими царапинами и болезненными мозолями. Ногти, которые она так любила холить и красить в нежно-розовый, пришлось обрезать под корень.
А что же остальные участники этого «семейного подряда»? Муж, Олег, исполнял роль таксиста: привозил её утром в субботу к маме, чмокал в щёку со словами «Давай, трудяга моя!» и с чувством выполненного долга уезжал по своим «неотложным» делам — на рыбалку с друзьями, в гараж к машине или просто лежал на диване перед телевизором, наслаждаясь заслуженным отдыхом. «Ну, я же не специалист, — разводил он руками, когда Ирина робко заикалась о помощи, — только мешать буду. Каждый должен заниматься своим делом». Свекровь, Тамара Семёновна, тоже не обременяла себя помощью. Она целыми днями сидела на кухне, пила чай с подругами, заходившими «посмотреть, как ремонтик движется», и из своей кухонной цитадели раздавала ценные указания.
— Ириш, вот тут, кажется, кривовато, — говорила она, щурясь на свежевыкрашенную стену. — И цвет, знаешь, я думала, он будет… более персиковым, что ли. А этот какой-то… больничный.
Ирина молча брала валик и перекрашивала. Она чувствовала себя не любимой невесткой, а бесплатной рабочей силой, нанятой по объявлению. Её труд не ценили, его воспринимали как должное. Никто ни разу не сказал ей простого человеческого «спасибо». Никто не спросил, устала ли она, хочет ли есть. Эта работа была для них чем-то обыденным, как будто она просто выполняла свои прямые женские обязанности по облагораживанию семейного гнезда.
Усталость накапливалась, как статическое электричество. Физическая смешивалась с моральной, и этот коктейль оказался гремучим, ядовитым. Ирина стала раздражительной, срывалась на мужа по пустякам, плакала по ночам в подушку от бессилия. Она пыталась говорить с ним, достучаться, просить о помощи.
— Олег, я больше не могу. Я просто с ног валюсь. Может, ты хотя бы в воскресенье мне поможешь? Просто мусор вынести, за материалами съездить. Одной тяжело.
— Ир, ну ты чего начинаешь? У меня же футбол с мужиками, мы договорились! — искренне удивлялся он. — Да и что я там сделаю? Ты же сама всё лучше знаешь. Не драматизируй, пожалуйста.
Ирина смотрела на него и понимала, что говорит с глухой стеной. Он не слышал её. Или не хотел слышать. Она была одна в этой бессмысленной борьбе. Одна против целого мира, который считал, что она должна. Должна быть хорошей женой, хорошей невесткой, удобной, безотказной и всегда улыбающейся. А кому она была должна? Себе — нет. Себя она предавала каждые выходные, погребая свои мечты и желания под слоем штукатурки и краски. Но долго так продолжаться не могло. Что-то должно было измениться. И это «что-то» зрело внутри неё, как грозовая туча, готовая разразиться молнией.
Прошел месяц. Восемь выходных, вычеркнутых из жизни. В очередное воскресенье, стоя посреди разгромленной гостиной свекрови, измазанная краской с ног до головы, с забившимися под ногти частичками побелки, Ирина вдруг остановилась. Она как раз пыталась приладить к потолку тяжёлую люстру, стоя на шаткой стремянке. Свекровь из дверного проёма давала очередной совет: «Левее, Ирочка, ещё левее… Нет, теперь правее!» И в этот момент Тамара Семёновна добавила, обращаясь к вошедшему в комнату Олегу: «Смотри, сынок, как она у тебя ловко управляется. Прям как мужик. А то от вас, мужиков, толку никакого».
Эта фраза, брошенная легко, беззлобно, стала последней каплей. Ирина медленно спустилась со стремянки. Посмотрела на свои руки, на стены, на горы строительного мусора. И поняла: хватит.
Вечером, когда муж, как обычно, приехал забирать её, она села в машину и, не глядя на него, тихо, но твёрдо, с какой-то новой, незнакомой самой себе сталью в голосе, сказала:
— Всё. Я больше не буду делать ремонт.
Олег даже не сразу понял, продолжая что-то весело рассказывать о рыбалке.
— В смысле? Ты же почти закончила гостиную.
— В прямом. Это не моя обязанность. И не моё желание. Я больше не буду тратить свои выходные и своё здоровье на квартиру твоей мамы. Я устала. Я так больше не хочу.
Тишина в машине звенела. Олег медленно повернул голову и посмотрел на неё так, словно видел впервые. На его лице было недоумение, которое быстро сменилось раздражением, а затем и гневом.
— Ты что, с ума сошла? Что я маме скажу? Она на нас рассчитывает! Мы же договорились!
— Это ты договорился. Ты за меня всё решил, — голос Ирины дрогнул, но она не позволила себе заплакать. — Кто-нибудь спросил, чего я хочу?
Дома их ждал грандиозный скандал. Олег кричал, что она не ценит семью, обвинял её в лени, неблагодарности, эгоизме. Позвонил матери, и та тут же подключилась к атаке, вторя сыну. Они в два голоса стыдили её, давили на совесть, которой, по их мнению, у неё не оказалось.
— Мы тебя в семью приняли как родную, а ты! — причитала в трубку Тамара Семёновна, картинно хватаясь за сердце.
Но впервые в жизни Ирина не поддалась. Она молча выслушала все обвинения, а потом спокойно сказала:
— Это ваше решение и ваши проблемы. Но я в этом больше не участвую.
Она впервые отстаивала свои границы. Это было страшно, непривычно, словно она прыгнула с обрыва, но вместе с тем она чувствовала невероятное, пьянящее облегчение. Словно с плеч упал огромный невидимый камень, который она таскала на себе много лет.
Решив доказать Ирине её никчёмность и собственную самодостаточность, Олег с матерью взялись за ремонт сами. С энтузиазмом, достойным лучшего применения, они отправились в строительный магазин. Там они долго спорили, какие обои лучше — «вон те, с цветочками» или «эти, в полосочку», в итоге купили и те, и другие, а также самый дорогой клей, который посоветовал продавец.
Но очень скоро выяснилось, что энтузиазм — плохой помощник в штукатурных работах. Обои, которые с горем пополам клеил Олег, шли пузырями, стыки расходились, а рисунок не совпадал. Краска, которой они решили покрасить потолок, ложилась неровными пятнами и капала на пол, на мебель и на них самих.
Квартира превратилась в поле битвы после бомбёжки. Грязь, которая раньше каким-то волшебным образом исчезала к их приходу благодаря Ирине, теперь росла в геометрической прогрессии. Инструменты валялись где попало, испорченные рулоны дорогих обоев громоздились в углу. Они постоянно ссорились, обвиняя друг друга в криворукости.
— Сынок, ну кто ж так клей мажет! Он у тебя весь на лицевой стороне! — возмущалась свекровь, глядя на очередной испорченный кусок.
— А ты, мама, что, лучше можешь? — огрызался Олег, оттирая клей с рук, волос и новой футболки. — Ты вообще хоть что-то сделала, кроме того, как командовать?
Они поняли, что не справляются. Совсем. Работа, которую Ирина делала одна, спокойно и методично, казалась им теперь титаническим, непосильным трудом.
Именно в этот момент к Олегу пришло прозрение. Сидя на полу посреди этого хаоса, он вдруг увидел всё со стороны. Он увидел, как его жена каждые выходные, безропотно, тащила на себе этот неподъёмный груз. Как она, уставшая после своей основной рабочей недели, ехала не отдыхать, а вкалывать на второй работе. Как она в одиночку превращала унылую «хрущёвку» в место, где хотелось жить. А он? Он считал это её обязанностью, чем-то само собой разумеющимся. Стыд обжёг его изнутри. Впервые за много лет он посмотрел на свою жену не как на удобное приложение к своей жизни, а как на отдельного, уставшего человека. Человека, которого он не ценил, не уважал и не жалел.
Тамара Семёновна тоже притихла. Глядя на испорченные стены и горы мусора в своей любимой квартире, она поняла, какую огромную помощь оказывала ей невестка. И как слепа и неблагодарна она была, не замечая этого. Она вспомнила, как Ирина, не жалуясь, переделывала работу по её первому капризу, как таскала тяжёлые вёдра, как отмывала всё до блеска. А она, свекровь, даже простого «спасибо» ни разу не сказала.
Вечером Олег вернулся домой. Ирина сидела в кресле с книгой, и в доме было непривычно тихо. Он подошёл и молча опустился перед ней на колени.
— Прости меня, — сказал он глухо. — Я был таким слепым эгоистичным идиотом. Прости.
На следующий день позвонила свекровь. Голос у неё был виноватый и тихий.
— Ирочка, прости меня, старую дуру. Я была неправа. Совсем не ценила тебя.
Ирина приняла их извинения. Её сердце, столько времени бывшее твёрдым от обиды, оттаяло. Но она знала, что простого «прости» недостаточно, чтобы всё стало как прежде. Потому что как прежде она больше не хотела.
— Я готова вам помочь, — сказала она. — Но только при одном условии. Мы будем делать это все вместе. Как семья. И решения тоже будем принимать вместе.
Так и случилось. Ремонт они заканчивали уже втроём. Олег, неуклюже, но старательно, научился клеить обои под чутким руководством Ирины. Тамара Семёновна взяла на себя всю уборку, готовила для всех обеды и больше не давала непрошеных советов. Работа пошла быстрее и, как ни странно, веселее. Они разговаривали, смеялись, и впервые за долгое время чувствовали себя настоящей семьёй, а не набором людей с взаимными претензиями.
Когда последний плинтус был прибит, они сидели в обновлённой, сияющей чистотой квартире и пили чай с тортом. И Ирина чувствовала себя по-новому. Уверенной. Сильной. И, главное, услышанной. Она доказала не только мужу и свекрови, но и, что самое главное, себе, что её труд, её время и её чувства имеют ценность. Она научилась говорить «нет». И это простое слово открыло для неё дверь в новый мир, где её уважали и с её мнением считались.