Предыдущая глава:
Переход прошел без происшествий, если не учитывать сильный шторм, в который мы попали при выходе из горла Белого моря, и в первых числах октября прибыли в Гаджиево. Корабль пришвартовали к седьмому пирсу, а нас поселили все в той же пятой казарме. Началась отработка курсовых задач, предшествующих первому выходу крейсера на боевое дежурство.
Сдавая их мы постоянно находились в море, где помимо прочего осуществили ракетные и торпедные стрельбы, а затем в районе мыса Могильный занялись размагничиванием корабля.
Это было довольно тяжелое и вымотавшее весь экипаж мероприятие, необходимое для отлаживания навигационного космического комплекса субмарины, а также ее защиты от магнитных мин.
Для начала крейсер отшвартовали на бочки - разновидность плавучих якорей. Затем к нам подошло специальное судно с громадными барабанами, на которых был намотан электромагнитный кабель, который подали на лодку и швартовные команды, усиленные всеми свободными от вахт, начали наматывать его на корпус подобно спирали.
Если учесть, что кабель был в тяжелой водонепроницаемой оболочке и диаметром пятьдесят миллиметров, а кроме того через каждый метр пропускался под днище корабля вручную, то можно представить, насколько тяжелой была эта работа. Бурлаки Репина, которые на картине, отдыхают.
Тем не менее, под бодрящие возгласы отцов-командиров, неоднократно упоминавших Создателя и наших мам, обливаясь потом, мы довольно быстро справились с ней и облегченно вздохнули. Кто-то из специалистов кабельного судна даже угостил нас хорошими сигаретами.
Но бойтесь данайцев, дары приносящих!
Включив свои системы, они потребовали через определенные промежутки времени разворачивать крейсер под различными курсовыми углами. А поскольку наша «букашка» водоизмещением более десятка тысяч тонн сама этого делать не умела, пришлось ворочать ее дедовским способом, а именно на шпилях. Таких же, какие стояли и на парусных судах, с той лишь разницей, что у нас они были электрическими.
Это были устройства в виде массивных шкивов, располагающихся в носу и на корме крейсера, опускавшиеся в надстройку в походном положении. При швартовых же работах они поднимались и использовались как тяговая сила. Причем громадная. Электроприводы у них были мощнейшие.
Между легким и прочным корпусом, в надстройке, находились, кроме того, жестко закрепленные «вьюшки», на каждой из которых было намотано метров по сто тяжеленного металлического троса, щедро промазанного солидолом.
Во время швартовых работ, через специальные люки, трос сматывался с вьюшек на необходимую длину и разносился по палубе. После этого к его петле, по морскому «огону», крепился тонкий пеньковый проводник, иначе «бросательный», с «легостью», на конце. Это на самом деле было грузило, в виде небольшого мешочка, набитого свинцовыми шариками.
При подходе корабля к месту швартовки, с мостика поступала команда «Подать носовой!», после которой специально обученный моряк раскручивал в руке свернутый в бухту бросательный и метал его на пирс, желательно на головы, собратьям, которые принимали проводник с тем, чтоб вытащить и набросить на кнехты прикрепленный к нему швартов. После этого, излишне стравленный за борт трос обносился несколькими петлями вокруг шпиля, который включался и выбирал слабину, подтягивая корабль к пирсу.
Если швартовная команда была опытной, весь этот процесс проходил четко и слажено. В противном же случае был чреват самыми негативными последствиями.
Наши швартовщики, в числе которых были все ракетчики и минеры, к тому времени были достаточно хорошо натасканы, благодаря неустанным заботам своих начальников в лице Толокунского и Мыльникова, а также старпома, который гонял нас, как сидоровых коз.
Досталось однажды и мне, как штатному метателю носового бросательного. Для этой операции я был отряжен с учетом того, что швырял его дальше всех, включая здоровенного Ксенженко. Тем утром, возвратившись с моря в Северодвинск, мы швартовались к причалу при сильном волнении.
На расстоянии примерно тридцати метров от него, я по команде с мостика метнул свой снаряд на берег. Однако в середине полета он был отброшен встречным порывом ветра. Следующие две попытки также не увенчались успехом.
Все это время два работавших с нами буксира, непрерывно лавируя с подветренного борта, с трудом удерживали крейсер на месте.
Наконец, воодушевленный рычанием командира в мегафон с мостика и подкрепляющими его матами Сергея Ильича, я забросил проклятую снасть на причал. Принявшие ее моряки стали выбирать конец, а мы травить швартов, который по закону подлости заклинило. Когда вся эпопея закончилась, к построенной у рубки команде подошел старпом.
- Сергей Ильич, у вас не швартовщики, а пингвины. Всем неделю без берега. А этого ковбоя,- указал на меня,- тренировать, до седьмого пота…
Несколько следующих дней, под присмотром Ксенженко, я мечу злосчастную снасть с носа лодки на причал, к немалой радости зевак с ближайшего дебаркадера. Наука не проходит даром. В ближайшее время я достиг немалых успехов и возвратил было утраченное расположение командования.
Но вернемся к размагничиванию.
Приведя в рабочее состояние все швартовное хозяйство, мы под команды Мыльникова и Толокунского, руководившими всей операцией, стали заводить швартовы на расположенные с четырех сторон крейсера бочки. Они находились примерно в кабельтове и представляли из себя выполненные из прочного металла герметичные цилиндры диаметром по несколько метров, стоящие на мертвых якорях.
Лодочные швартовы доставлялись на них катером и там крепились к рымам. Эту работу выполняли ракетчики Сережа Осмачко и Фарид Гарифуллин из кормовой швартовной команды. После того, как лодку таким образом «привязали», с помощью шпилей одни концы выбирались, а другие потравливались, и крейсер ворочался вокруг своей оси.
При подготовке к очередному повороту едва не случилась трагедия. Как только работавшие на очередной бочке ракетчики успели закрепить на ней правый носовой швартов, корабль, имевший небольшую инерцию, стало относить, и трос натянулся как струна.
Затем раздался хлопок, швартов лопнул, и бочка исчезла в пучине. А вместе с ней и ракетчики. Через несколько секунд на этом месте возник фонтан, из которого вынырнула бочка со скрючившимися на ней моряками.
Их быстро сняли и примчали на корабль. От ледяной купели ребята посинели и потеряли дар речи. Потерпевших спустили вниз, раздели и долго оттирали спиртом. Ракетчиков спас рым, за который парни уцепились при погружении. В противном случае, тяжелая экипировка неминуемо утащила бы их на дно.
Повезло и нам, поскольку лопнувший швартов никого не перерубил пополам. А такое случалось.
После возвращения в базу, а это было накануне воскресенья, Башир Нухович организовал в экипаже соревнования по перетягиванию каната. Этот вид спорта издавна культивировался на флоте и по популярности стоял тогда на втором месте после забивания «козла».
Сформировали две команды, в одну из которых включили личный состав БЧ-5, а во вторую моряков из так называемых люксовых подразделений. В качестве приза командование выделило ящик сгущенки. Победившей считалась команда, трижды перетянувшая противников.
Боцмана притащили мягкий швартов и растянули по пирсу. Затем с разных сторон за него ухватились атлеты и по знаку замполита стали тянуть в разные концы.
Поскольку с каждой из них действовало по два десятка крепких парней, можно представить, какова была тяговая сила. Швартов натянулся как струна и с переменным успехом медленно полз то туда, то обратно. Все это сопровождалось криками и улюлюканьем многочисленных зевак с нашей и соседней лодки.
Большинство прочило победу команде люксов, в которой находились все корабельные швартовщики во главе с Ксенженко. Однако не тут-то было.
Поднаторевшие в таскании кабелей при приеме электропитания с берега, механики оказались сильнее. Через несколько минут канат неумолимо пополз в их сторону.
Этим «маслопупы» не ограничились и по знаку командира БЧ-5 рванули канат в сторону. Часть люксов повалилась на пирс, а остальные во главе с матерящимся Олегом были утянуты за роковую черту. То же самое повторилось еще дважды и механики уже предвкушали победу, когда выяснилось следующее.
В то время как мы тупо тянули канат, хитрые механики особо не напрягались, ибо находящийся с их стороны конец оказался закрепленным за одну из «уток» пирса. Проделал это трюмный из числа болельщиков, по кличке Желудок.
В результате победа никому не досталась, хотя сгущенку у нас и не отобрали.
Кстати, этот трюмный был весьма оригинальным кадром. Звали его Юрка Чепурной, был из Подмосковья, с рожей херувима.Малый отличался ленью, отвращением к воде и небывалой прожорливостью. Но если с первой его начальники худо-бедно справлялось, водобоязнь и чувство голода, у Желудка были неистребимы. Он ненавидел умываться и постоянно что-нибудь жевал.
Когда экипаж следовал в баню, грязнуля прятался и туда его тащили принудительно. Мыли тоже общими усилиями, награждая зуботычинами. В то же время аппетит Желудка мы всячески развивали, ибо он служил предметом своеобразного развлечения.
Между корабельными обжорами регулярно устраивались негласные соревнования, проводившиеся, как правило, на камбузе. В течение зимы наш «Гаргантюа»* со значительным перевесом победил нескольких соперников из лодочных экипажей и был допущен к встрече с местной знаменитостью. Это был кок-азербайджанец с базового камбуза. В отличие от тощего подводника весил он больше центнера и об аппетите сына гор в матросской среде ходили легенды.
Встреча состоялась после ужина в варочном цехе, когда мы стояли в камбузном наряде. Весь день Желудка держали впроголодь, и он закатывал истерики.
Однако, как только их с коком усадили за стол и перед каждым поставили по полному бачку котлет, успокоился и сразу же проглотил половину из них. Причем это были не те жалкие полуфабрикаты, что подаются в столовых, а настоящие флотские котлеты - сочные, душистые и величиной с небольшой кулак.
Размеренно двигающий челюстями кок усилил их ход, но было поздно. С невозмутимым видом Желудок заглотал все оставшееся в его посудине, затем сыто рыгнул и продекламировал, - еще бокалов жажда просит, залить горячий жир котлет! После чего прямо из соска выдул целый чайник компота.
Азербайджанцу ничего не оставалось, как признать свое поражение.
В казарму мы возвращались затемно, бережно ведя под руки что-то жующего сонного победителя.
Незаметно пришла весна. Нарождающийся день радовал первыми лучами солнца, о котором мы забыли за долгую полярную ночь.
В составе гаджиевской флотилии, состоявшей из ракетных крейсеров класса «Янки», наша «Мурена» была единственным кораблем нового поколения и на нее часто приходили поглазеть моряки из других экипажей.
С приходом мая, в бухте Окольная под Североморском загрузились ракетами.
В бухте пришвартовались к плавкрану. Здесь же покачивался на волнах пожарный буксир, на корме которого стояла симпатичная девица в белой курточке и удивленно глазела на наше «чудо-юдо».
Мы приосанились, а Допиро, ткнул себя в грудь и заорал - я Витя, давай дружить!
Девица хмыкнула и гордо удалилась в рубку, откуда появился хмурый усач, по виду боцман, молча погрозивший нам кулаком.На корабле объявили готовность два, сообщив, что грузиться будем на рассвете. Сход с корабля запрещен.
После ужина, вместе с Допиро и Гарифуллиным отпрашиваемся наверх, покурить. В центральном посту, на вахте мой «бычок». Настроение у него благодушное и он, мурлыча под нос какую-то песенку, милостиво разрешает.
На мостике драят «рыбины» несколько молодых под присмотром боцмана и моего приятеля - Сережи Алешина, который возится с ратьером.
- Видал какая там цаца?, - спрашиваем мы у Сереги, кивая на буксир.
- Ничего особенного, у нас в Калуге лучше,- бурчит тот.
- Зато эта рядом, - смеется Допиро. - Прошвырнемся? - вопросительно смотрит на нас.
- Пошли, - соглашается Гарифуллин. На корпусе как раз маслопупы шебуршатся, чего-то на пирс тягают, ну и мы, вроде будем с ними.
Мягко ступая кожаными тапочками по трапу, спускаемся с мостика, проскальзываем в рубочную дверь и перемахиваем с пирса на палубу буксира, где в иллюминаторе камбуза тускло горит свет. Он отдраен. Тихонько заглядываем внутрь. Девушка стоит у плиты и чистит рыбу, наверное, команде на завтрак.
- Эй, коза, - громко шепчет Витька.
Та вскидывает глаза на иллюминатор, видит наши ухмыляющиеся рожи и пронзительно визжит.Сзади меня кто-то хватает за плечо. Оборачиваюсь - это наш знакомец боцман. От него попахивает луком и перегаром.
- Я ж вас предупреждал,- торжествует он, явно готовясь нас измордовать. А зря, мы тоже не пальцем деланы.. Допиро молча бьет усача в челюсть, я вырываюсь и коленом пинаю в пах. Уже сползающего на палубу дядю, Фарид глушит кулаком по кумполу.
- Рвем когги,- шипит Витька.
Мгновенье и мы на борту лодки, в рубке. На все «свиданье» ушло не более пяти минут. Его наблюдал с рубки Алешин, который, кстати, очень не любит боцманов с буксиров.
Погрузку ракет по боевой тревоге закончили к утру, загрузив в шахты все двенадцать.
Следует отметить, что операция эта была далеко не простая, если учесть, что вес каждой загружавшейся в шахту тринадцатиметровой ракеты составлял более тридцати тонн. К тому же она имела ядерный заряд мощностью в одну мегатонну, что в определенной степени действовало на психику.
На моей памяти, одна такая погрузка, осуществлявшаяся на лодку класса «Янки» непосредственно в базе, закончилась весьма печально. Ракета сорвалась с крана и с высоты двух десятков метров рухнула на пирс. В результате произошла разгерметизация бака с окислителем, от паров которого погибли несколько матросов.
Кроме того, со слов очевидцев, над местом аварии образовалось солидное облако, напоминающее ядерный гриб, в поселке завыли собаки, а часть женщин, схватив детей, убежала в сопки. По теории, ядерный взрыв при самопроизвольном падении ракеты исключен. Но чем черт не шутит?
В базу вернулись утром, и через сутки приступили к погрузке торпед. Их необходимо принять на борт в количестве восемнадцати и в том числе, две с ядерными зарядами. Остальные снаряжены боеголовками с «морской смесью». Поскольку с боевыми торпедами на корабле мы работаем впервые, боевая часть на время погрузки усиливается старшиной команды торпедистов с соседней лодки по фамилии Тоцкий.
Ему далеко за сорок, за плечами десятки автономок и стрельб, так что свое дело мичман знает как никто другой. Об этом свидетельствуют и жетон «Мастер военного дела», а также несколько орденских нашивок на кителе с широкими золотыми шевронами со звездами на рукавах. Кроме того, по слухам, ветеран любитель потравить морские байки в хорошей компании. Короче, живая история подводного флота.
Утро. Залив серебрится под лучами полярного солнца. В конце пирса радостно орут бакланы, поедая остатки нашего завтрака из мусорных контейнеров.
После подъема флага, по боевой тревоге перешвартовываемся к стационарному плавкрану, с которого на лодку и будем принимать боезапас. Тихо постукивают дизеля буксиров, влекущих нас к громадине крана, журчит вдоль настройки вода. Настроение приподнятое.
Торпеды опасное и капризное в обслуживании оружие.
В 1962 году на лодке 633 проекта в Полярном взорвался боезапас, разнесший корабль почти полностью. При этом сильно повредило соседнюю лодку и погиб почти весь личный состав обоих кораблей. Взрыв был такой силы, что баллоны с воздухом высокого давления этих лодок потом находили в сопках и на крышах городских зданий.
На пирсе, у крана, уже стоят несколько тележек с торпедами, окрашенными в зеленый и серый цвет. Здесь же обслуга, доставившая их с базового склада.
В отсеке к погрузке все приготовлено еще ночью - поднят и вооружен торпедопогрузочый механизированный лоток, приготовлено к приему боезапаса все остальное наше хозяйство.
Швартуемся. К лодке подходит пожарный катер. На рубке субмарины взвивается сигнальный флаг «Веду прием боезапаса», и погрузка начинается.
Общее руководство осуществляет с рубки старпом. Наверху работают Мыльников и Порубов. Внизу, в отсеке, Ксенженко с Тоцким и я. Связь из отсека напрямую включена на мостик.
- Внимание, первая, пошла!- слышится через торпедо-погрузочный люк команда «бычка». Двухтонная восьмиметровая сигара, объятая автоматическим бугелем, зависает над люком и ложится на палубный лоток. Выполняю несколько манипуляций на гидропульте, и ее серебристый обтекатель показывается в зеве погрузочного люка
- Пошла торпеда вниз! - командует Олег.
Репетую «есть!» и плавно подаю ее в чрево лодки. В отсеке вой гиромоторов лотка, урчанье электродвигателей подвижных торпедных стеллажей, щелканье бугелей. Все это сопровождается веселым матерком и прибаутками мичманов. Погрузка началась явно удачно.
К полудню в отсеке находится половина боезапаса, часть из которого сразу же загружается в аппараты, предварительно приводясь в боевой состояние.
Далее заминка с подвозом торпед с базы. Перекур.
Вылазим наверх из отдраенного люка первого, по очереди дымим в рубке. Старпом доволен, команда работает четко и значительно опережает установленные нормативы погрузки. Нет нареканий и с берега.
Временный перерыв командование корабля использует для быстрого обеда.
В меню уха, плов, компот и знаменитые плюшки с изюмом кока Абрамова. Он сует мне их целый пакет, учитывая, что после погрузки в отсек последней торпеды и отбоя тревоги, минерами с ними колдовать до полуночи.
Сашка не бескорыстен, ибо знает, что в этом случае мы разрешим ему поглазеть на боевые торпеды.
К двадцати часам все они, в количестве шестнадцати, в отсеке. Мы валимся с ног.
Перешвартовываемся на свой пирс. Отбой боевой тревоги. Свободные от вахты собираются в конце пирса и дружно дымят сигаретами, делясь впечатлениями от погрузки.
После ужина Тоцкий подробно инструктирует нас о правилах вооружения торпед со спецбоеприпасом. Их две.
Это обычные СЭТ-60 с акустической системой наведения, но с ядерным зарядом. Любая из них способна уничтожить авианосное соединение на дистанции более двадцати морских миль.
После инструктажа в отсеке появляется командир, приводим оба «изделия» в боевое состояние. Для этого снимаем с них несколько степеней предохранения, вставляем инерционные взрыватели и загружаем в нижние аппараты, которые пломбируются. В вахтенном журнале делается соответствующая запись.
С этого момента у трапа, ведущего на торпедную палубу, выставляется круглосуточный пост с вооруженным матросом. Ее, кроме минеров, имеет право посещать ограниченный круг лиц - командование корабля, вышестоящее начальство и офицер особого отдела.
Поблагодарив нас за хорошую работу, командир уходит в штаб.
Выполняем последние операции по раскреплению торпед по штормовому, приведению систем и механизмов в исходное. Отсек преобразился. В нем стало теснее от хищных тел торпед, их специфического запаха опасности и чудовищной силы. Вслед за командиром уходит и Мыльников, ему заступать на вахту.
- Ну что, Петрович, может перекусим?- обращается к Тоцкому старшина команды.
- А почему нет? - милостиво соглашается ветеран.
По знаку Ксенженко спускаюсь вниз и приказываю уже стоящему там вахтенному из первогодков никого не допускать к трапу, ведущему на торпедную палубу.
- Засыпаем уран в торпеды, усек?! - громко шепчу ему на ухо.
- Усек,- испуганно округляет глаза вахтенный и судорожно хватается за висящий на поясе штык.
- Вот- вот, как только кто сунется, сразу коли!
Поднимаюсь на палубу и задраиваю люк.
В отсеке уже стоит снятый с подволока раскладной стол и мичмана быстро комплектуют его «чем бог послал». А послал он нам к «тайной вечере» несколько бутылок «Старого замка», батон копченой колбасы, шпроты, консервированный сыр и шоколад. Есть еще несколько банок томатного сока и галеты. Наполнив кружки вином, смотрим на Тоцкого.
- За Подплав! - поднимает свою. Молча сдвигаем, пьем кисловатое вино, закусываем. Гудит зуммер отсечного телефона. Снимаю трубку. В ней голос Абрамова.
- Валер, ты? Я вам тут эскалопов нажарил, нести?
- Товарищ, мичман, - обращаюсь к Олегу, - кок лично желает угостить нас эскалопами.
- Молодца,- смеется Ксенженко, - пусть тащит.
Отдраиваю люк, свешиваюсь вниз.
- Вахтенный! Сейчас подойдет кок с взрывателями, пропустишь!
- Есть пропустить, товарищ старшина!
Через несколько минут в люк протискивается Саня с картонной коробкой, из которой вкусно пахнет. На стол водружается судок с сочными кусками мяса и жареным картофелем, к ним несколько пышных, только что испеченных лавашей. Следует еще пора тостов, после чего начинается неизменная морская травля.
Вино легкое, располагает к душевной беседе. И она льется неспешно, как это бывает на кораблях после тяжелых работ и авралов, в кругу близких друзей. Не забываем и молодого, спустив ему толику мяса с хлебом.
- Да, под твою свинину Абрамов, хорошо бы по лампадке шила - заявляет Порубов. - Да его Мыльников в свой шкаф зашхерил, - кивает на отсечный сейф.
- А что, у вас своего нету?- удивляется Тоцкий.
- Веришь, Петрович, в данную минуту ни грамма. Ну да ничего, сейчас найдем. Ковалев, дуй к ракетчикам, они нам должны!- басит Ксенженко и тянется к телефону.
- Отставить! - смеется ветеран. - Шила у вас навалом (хитро щурится) похлопывая по брюху ближайшей торпеды.
- Правильно, в ней есть, - отвечает Олег. Килограммов шестьдесят, но оно же со рвотными присадками?
- А что подсказывает опыт войны? - интересуется Троцкий.
- Что пили его. Но как, никто не знает, - чешет Олег в затылке.
- Обижаешь, - блестит золотой фиксой во рту Тоцкий. - Все касаемо минного дела, знаю я, и храню вот тут - стучит себя по лбу. Вам так и быть, расскажу, что - то вы мне глянулись. Плесни-ка пайкового, - бросает раскрывшему от удивления рот Абрамову.
Хлебнув вина и немного помолчав, ветеран выдает краткую историческую справку.
Начиная с первой мировой войны, при использовании торпед в арктических широтах, для надежной работы имеющихся там механизмов, в торпеды заливали чистейший ректифицированный спирт. У обслуживающих их минеров организмы замерзали не меньше, в связи с чем спирт зачастую, в тех или объемах, выкачивался из торпед и выпивался. А вместо него, в чрева роковых красавиц закачивалась пресная вода.
В результате, при стрельбе такими торпедами, они нередко тонули. Атакуемые корабли, в свою очередь, обнаружив атакующих, топили их. Получаемая от «доения» торпед продукция, в отечественном флоте называлась «минным ликером» или «торпедухой», и неизменно использовалась и во вторую мировую войну.
Есть основания полагать, что в силу бесшабашности русского характера, наиболее ярко проявляющегося в авиации и на флоте, торпедуху открыли и потребляли только наши моряки.
В принципе, суть ее схожа с русской рулеткой, с той лишь разницей, что в первую играли отдельные офицеры и прапорщики армии, а во вторую целые подразделения, а то и экипажи военных кораблей.
В борьбу с этой роковой привычкой, помимо командования и соответствующих органов, активно включились закрытые НИИ, и примерно в начале 40-х годов придумали присадки, напрочь исключающие потребление минного ликера.
Они превращали великолепный ректификат в тошнотворную смесь, отторгаемую нормальным человеческим организмом. Недостаток разработки заключался в том, что крепость спирта оставалась прежней, и он горел. А по старой флотской поговорке, подтвержденной ни одним поколением военморов, «моряк пьет все, что горит и «дерет» все, что шевелится».
Как следствие торпедуху продолжали пить со всеми вытекающими последствиями.
Ученые снова ринулись в бой и придумали новую добавку, вызывающую непреодолимую тошноту даже у видавших виды закоренелых потребителей минного ликера. Ее назвали рвотной присадкой. Торпедушный кошмар был побежден.
Время от времени, как гласят флотские байки, отдельные корабельные умельцы пытались возродить историческую традицию, пытаясь очистить опоганенный спирт с помощью разных кустарных приспособлений. Но, увы, успеха не добились. Моряк, будь он даже мастер военного дела, против академиков и профессоров не тянет.- Такие вот дела, сынки,- с грустью закончил рассказ Троцкий.
- И что ж, так и похерили дедовскую традицию? - прошептал со слезой в голосе Порубов.
Вместо ответа ветеран хлопнул ладонью по брюху ближайшей электроторпеды.
- Традиция жива, я угощаю! Не сдрейфите?
- Обижаешь, Петрович! - гудит Ксенженко.
- Добро! Ключ от горловины, чистую емкость и изолирующий противогаз с запасными фильтрами сюда!
Через минуту все необходимое у ног мичмана.
Он ставит емкость (ею служит десятилитровая банка из-под сухарей), под сливную горловину торпеды и быстро «отдает» утопленную в корпус медную заглушку.
В банку тонкой струйкой начинает течь жидкость фиолетового цвета со сладковатым запахом ректификата. Когда посудина заполняется наполовину, Тоцкий ввертывает заглушку на место. В банке глянцево поблескивает примерно пять кило этой смеси, при виде которой отпадает любое желание, связанное с ее потреблением.
- Ну, как? - хитро подмигивает нам мичман. - Блевантин?
- По моему хуже,- вякает кок и тут же получает от Олега крепкую затрещину.
- А сей - час будет от - личный ликер,- врастяжку поет Тоцкий.
Банка на палубе, над ней перевернутый ИП с отвернутой маской и вынутой из седловины пробкой, а сверху воронка, в которую он осторожно льет «блевонтин» из банки.
На наших глазах происходит чудо. На выходе из нижнего отверстия ИПа появляется тонкая струйка голубоватой жидкости, похожей на денатурат. Содержимое банки еще раз фильтруем, сменив гипкалитовый патрон в противогазе и через десяток минут имеем не менее четырех килограммов прозрачного ректификата.
Олег макает палец в емкость и облизывает его.
-Ну, как? - шепчет Порубов.
- Чистейшее шило. Нам для работы выдают хуже. Ты, дед, великий химик, только без степени,- глубокомысленно изрекает Ксенженко.
- Но запомните,- предупреждает Тоцкий. - Больше чем на пять килограммов доить торпеду нельзя. Запорите.
После этого дегустируем продукт. Пьем по северному, не разбавляя и запивая томатным соком. Спирт ударяет в головы, и мы наваливаемся на снедь, которой еще в избытке.
Затем Порубов осматривает отсек и докладывает в центральный пост о результатах. Абрамова отправляем отдыхать - ему готовить завтрак для ночной смены. Я тоже укладываюсь спать на поролоновый матрац с подушкой за торпедами правого борта, поскольку в восемь утра мне поднимать гюйс* и заступать на вахту.
Мичмана обсуждают сегодняшнюю погрузку и строят планы на грядущую автономку. Изредка слышится стук сдвигаемых кружек и кряканье. Засыпаю, как всегда на лодке, мгновенно.
Будит меня металлический голос Мыльникова, раздающийся из отсечной трансляции
- Ковалев, подъем! Приготовиться к подъему флага!
- Есть! - ору в сторону «Каштана» и его красный глазок гаснет. Выбираюсь из-под торпед.
В отсеке ни следа от ночного пиршества. Уронив курчавую голову на пульт, у него храпит Ксенженко. В кресле вахтенного, задрав ноги на направляющую балку, сидит осоловелый Порубов и читает журнал. Заботливо укутанный шерстяным одеялом, у кормовой переборки на снятых с торпед чехлах умиротворенно посапывает Тоцкий. Рядом стоит пустая банка из-под минного ликера.
- Да-а, крепки советские подводники,- бормочу я, вытаскивая из металлической шкатулки сложенный вчетверо военно-морской гюйс. Затем отдраиваю люк первого и поднимаюсь наверх. Свежий воздух пьянит. Утро погожее, без пяти минут восемь. В рубке маячит Сергей Ильич и копошится сигнальщик, готовящий к подъему корабельный флаг.
Я привычно креплю гюйс к носовому флагштоку и, придерживая рукой его свернутое полотнище, докладываю о готовности.
На плавбазе, где располагается штаб соединения, включается метроном. Его размеренный звук будит тишину залива.
- На Флаг и Гюйс, смирно-о!! - разносится по водной акватории усиленный боевой трансляцией голос дежурного по флотилии.
Сидящие на волнах чайки испуганно взмывают в синеву неба.
- Фла-аг и Гю-юйс.., поднять!!
На надводных кораблях флотилии звонко бьют склянки, голосят свистки боцманов.
- Флаг и Гюйс, поднять!-репетуют команду вахтенные офицеры подводных ракетоносцев.
Краем глаза слежу за полотнищем вздымаемого над рубкой нашей лодки флага и одновременно поднимаю гюйс до клотика.
- Во-о-льно!- разносится по заливу. На Флоте начинается новый день...
Другие рассказы автора на канале: https://dzen.ru/suite/e13080ab-9662-41d6-80e3-579c15ed9d7a
Продолжение: