Начало этой истории:
Сентябрь в Ореховке выдался на редкость теплым и щедрым. Болота, укрытые россыпью рубиновых ягод, манили к себе, как магнит. Воздух звенел от птичьих перекликов и был густо пропах терпкой сладостью переспелой клюквы и дымком далеких гарей.
В деревню, как и каждую осень, потянулись «ягодники» — горожане, готовые часами бродить по колено в коричневой воде ради заветных багряных бусин. Мария наблюдала за ними из окна родительского дома, который они с Николаем теперь приезжали проведать чаще. Смотрела на их неумелые, забавные движения, на городские сапоги, насквозь промокающие за первые пять минут, и с легкой усмешкой вспоминала свою юность.
Как-то утром к калитке подошла соседская девчонка, Катька.
—Тёть Маша, вы к нам на рейд? — азартно блестели у нее глаза. — От станции автобус специальный подают, до самого урочища «Кривое» довозят. Мужики говорят, там нынче ягоды — хоть косой коси!
Мария уже было собралась отказаться. Возраст, спина, дела… Но вдруг представила себе лицо Николая, который с удивлением спросит: «Ты? На клюкву? В такую даль?» И это представление стало решающим.
— Подожди десять минут, переоденусь, — сказала она решительно.
Через полчаса она, в высоких резиновых сапогах-болотниках, выцветшей ветровке и с стареньким берестяным кузовком за плечами, была готова. Николай, читавший на крылечке газету, поднял на нее глаза, и в них мелькнуло то самое удивление, которого она невольно ждала.
—Ты куда это? — спросил он.
—В рейд, — коротко бросила она, чувствуя странный прилив дерзости. — Клюквы на зиму набрать. Своей, с балкона, на варенье не хватает.
Он что-то хотел сказать, возможно, запретить, предупредить об опасности, но посмотрел на ее упрямо поднятый подбородок, на знакомый огонек в глазах, который видел всё реже, и только вздохнул:
—Осторожнее там. Не застревай.
Автобус был полон народа. Пахло резиной, махоркой и неким азартом, предвкушением . Мария пристроилась у окна, глядя на мелькающие знакомые с детства места. Щемящее чувство ностальгии смешивалось с щекочущим нервы волнением перед неизвестностью . Она снова была Марийкой, той самой, бесстрашной и ловкой.
На месте их высадили на краю бескрайней болотистой равнины. «Ягодники» с криками и шутками рассыпались по кочкам, но Мария сразу отделилась от общей толпы. Ее ноги сами помнили дорогу. Она пошла не туда, куда все, а налево, вглубь, к старой, полузабытой гриве, где клюква всегда была мельче, но слаще.
Она шла, легко перепрыгивая с кочки на кочку, ее тело вспоминало давно забытые движения. Руки сами нащупывали под мхом упругие веточки, обрывая ягоду быстрым, точным движением. В ушах стоял гул абсолютной тишины, нарушаемый лишь хлюпаньем воды, криком журавля и собственным ровным дыханием. Это был ее личный, выстраданный медитативный рейд. Рейд к самой себе.
Она не заметила, как набрала полный кузовок. Присела на сухую, прогретую солнцем кочку, чтобы передохнуть. Достала из кармана завернутый в тряпицу кусок хлеба с солью и ела его, запивая терпким чаем из фляги, с наслаждением, которое не сравнить с самыми изысканными блюдами в ресторанах Ельска.
И тут ее взгляд упал на одинокую фигуру на соседней гриве. Мужчина, тоже опытный «ягодник», судя по сноровке. Что-то в его посадке, в наклоне головы показалось ей до боли знакомым. Сердце неожиданно и гулко стукнуло куда-то в горло.
Он поднял голову, чтобы смахнуть со лба пот, и их взгляды встретились через буро-зеленое пространство болота. Время споткнулось и рухнуло.
Это был Сашка.
Не юный, беззаботный парень, а седеющий, с проседью в висках и сетью морщинок у глаз мужчина. Но это был он. Его глаза, такие же ясные и глубокие, узнали ее мгновенно. Он замер с ягодой в руке, не в силах отвести взгляд.
Они медленно, словно во сне, пошли навстречу друг другу, увязая в трясине, не сводя глаз.
— Марийка? — его голос был низким, хрипловатым от волнения, но таким же, каким звучал в ее памяти. — Это правда ты?
— Саш… Александр, — поправилась она, чувствуя, как горят щеки.
Они стояли друг перед другом, два немолодых человека с полными кузовками клюквы, на болоте, которое когда-то было свидетелем их юной любви. Неловкое молчание затягивалось.
— Я слышал, ты в городе. Что хорошо живешь, — наконец произнес он, первым находя слова.
—Живу, — кивнула она. — А ты? Как отец?
—Его уже лет пять нет. Я на его месте, лесником. Живу там же, в избушке. Женился… потом развелся. Детей нет.
Он говорил просто, без жалости к себе. Она смотрела на его руки — сильные, жилистые, исцарапанные ветками, руки человека, который не боится труда.
— А я… вышла замуж. Двое детей. Дочь и сын, — выдохнула она.
—Знаю. Слышал.
Они снова замолчали. Говорить было не о чем и всё о чем. Вся жизнь, вся боль, вся тоска — всё было прямо здесь, в этом болотистом воздухе между ними.
— Прости, что тогда… не смогла… не убежала, — прошептала она, глядя на воду у своих ног.
—Что ты, — он махнул рукой, и в его голосе не было обиды, лишь легкая, возрастная грусть. — Ты была права. Куда бы мы убежали? Это была бы разве жизнь. Голодная. Ты выбрала верно. Для детей.
Он понимал. Спустя столько лет он её простил и понял. Это осознание стало для нее неожиданным даром, разрешением от давней, невысказанной вины.
— Ягоды у тебя отличные, — чтобы разрядить обстановку, сказал он, заглянув в ее кузовок. — Всегда была лучшей сборщицей.
—Научусь опять, — она улыбнулась.
Они постояли еще немного, говоря о пустом — о урожае, о погоде, о том, что болото стало мельче. Потом с противоположного конца урочища донесся крик: «Автобус через полчаса уходит!».
Их время истекло.
—Ну, мне надо, — сказала Мария.
—Да, конечно.
Он помог ей выбраться на твердую тропинку. Их руки соприкоснулись — её, холодная, и его, тёплая и шершавая. Они не стали обниматься. Не было никаких страстных признаний. Просто стояли и смотрели друг на друга, прощаясь уже во второй раз.
— Береги себя, Марийка, — тихо сказал он.
—И ты, Саша. Не болей.
Она пошла по тропинке к автобусу, не оборачиваясь. Она знала, что он стоит и смотрит ей вслед. И она несла с собой не боль и сожаление, а странное, светлое умиротворение. Она нашла то, что даже не знала, что искала — прощение и благословение своего прошлого.
В автобусе она сидела все с тем же легким, недоумевающим чувством покоя на душе. Николай встретил ее на крыльце.
—Ну что, рейдер? — пошутил он с непривычной мягкостью.
—Угу, — она поставила на стол полный кузовок ягоды. — На варенье хватит. И на морс.
Она заварила чай, они сидели молча. Николай смотрел на нее задумчиво. —Тебе хорошо сегодня, — констатировал он. — От тебя… светится что-то.
—Клюквенный воздух, — улыбнулась она впервые за этот день по-настоящему. — Он целебный.
Она не сказала ему о встрече. Это была её тайна. Её маленькое, личное сокровище, найденное в глубине болот, — как та самая самая крупная и сладкая ягода, которую всегда оставляешь себе, на самый конец. Она положила его в карман своей души, туда, где хранились запахи леса, воспоминания о детях и упрямая сила клюквенной веточки, проросшей когда-то на городском балконе.
Прошлое больше не тянуло ее назад. Оно просто стало частью её. Цельной, прожитой, где уже ничего нельзя изменить ( как думаете?)
