Главная мысль Петра – сделать Россию великой страной. Что нужно для этого? Вернуть исконно русские земли. Иевлев приводит ему слова из взятых от дядюшки «листов»: «Ливонская земля от Ярослава Володимировича испокон наша… Если не стоять нам за те ливонские города, нашей кровью смоченные, то впредь будет из них великое нам разорение, и не токмо что Юрьеву, но и самому Великому Новгороду и Пскову». Однако оба они прекрасно понимают, каков ответ на вопрос: «Без флоту, без кораблей можно ли те земли воевать?» И нельзя идти с кораблями, построенными на озере… Уезжая с Переяславского озера, Апраксин говорит о царе: «Теперь мысль о Белом море ни на минуту не оставляет его. С полчаса назад, выходя от тебя, сказал мне твёрдо, что будет сбираться в Архангельск».
Навестив Сильвестра Петровича после болезни, вернувшиеся из этой поездки Воронин и Луков «вперебой стали рассказывать об Архангельске, о том, как строятся там нынче корабли, как остался там воеводой Федор Матвеевич Апраксин».
А сам царь, придя сватом к Родиону Кирилловичу, выполнив первые обряды, «сразу забыл о сватовстве». И все его мысли – о флоте. Тут же ведутся записи, «кому по весне ехать в город Архангельский», «какие надо брать с собою корабельные припасы», отдаётся приказ собрать и прочесть «все листы, что до морского дела касаемы, и все списки летописные». И совершенно логичны его слова, обращённые к Меншикову: «Море, море... и радость не в радость без него, Данилыч. Повидал летом, а нынче всё оно чудится. Отчего так? Дождаться весны – и опять к Архангельску. Корабли строить, моряков искать».
Портрет Петра в Архангельске дан глазами Рябова, который после сцены встречи станет размышлять: «Вот так царь! - Какой же это царь? Нет, братие, это не царь! Таковы цари не бывают!» И немудрено! Первоначально он принимает за царя кого-то из его приближённых (потом автор вскользь скажет, что это был Лефорт): «Царь Пётр Алексеевич стоял возле самых сходен, откинув назад тканный золотом плащ, опирался на высокую, поблёскивающую драгоценными каменьями трость и благоуветливо, милостиво, по-царски улыбался полным белым, с ямочками на щеках, лицом». И не может понять, почему стоящий рядом пушкарь говорит: «Да больно прост!» И только потом сообразит, что подлинный царь – тот, кого он увидел самым первым: «Длиннющий малый, на вид годов двадцати пяти, без шапки, с тёмными вьющимися волосами», который указывал, как «перетягивать судно вдоль пристани», в то время как «ливень всё сёк его простоволосую кудрявую голову, бурый плащ, едва державшийся на одном плече, расстёгнутую у шеи нерусскую рубашку». Тогда кормщик решил, что это «шхипер ихний» («Большую власть, видать, забрал!») И только позже всё поймёт и поневоле прислушается к словам пушкаря: «О прошлый год тоже не враз признали».
И снова, в каждом эпизоде, мы будем наблюдать «странности» в характере царя: он жадно слушает рассказы Рябова («Пётр весь разгорелся, глаза у него блестели, сидел он неспокойно и всё вскидывал головою, спрашивал и переспрашивал, громко хохотал») и в то же время не может поверить в ограниченность возможностей иноземных мастеров («Давеча говорю, что-де Николс и Ян почти ничего для корабельного строения сделать не успели, - великий шхипер смеётся. Не верит»). И самое показательное здесь – сцена, когда Рябов не соглашается с иноземной картой. Для царя важнее всего авторитеты: «Да ведаешь ли ты, кто сию карту делал? "Зее-Факел" [знаменитый голландский атлас] сего изображения ничем не лучше. Прославленный шхипер гамбургский именем Шмидт, штормом занесённый в Унскую губу, более недели там провёл; в подношение воеводе Апраксину измерил залив и на бумагу его нанёс», «С учёным навигатором споришь, с корабельщиком именитым». И он не слушает замечаний Рябова: «Стреж неверно указан, государь. Кой тут кораблям ход, когда вон мель, банка здоровая, а вон ещё здоровее. Пойдёшь сим стрежом и посадишь корабль на камни». Царь не осознаёт того, что Уркварт «утверждает, что здешние поморы не знают карты», в своих корыстных целях, и отдаёт несправедливый приказ: «Сему кормщику идти с нами в плавание старшим матросом. Шхипером же пойдёт опытный иноземный мореход, коего господин Уркварт предлагает, - гишпанец дель Роблес». Не помогает даже замечание Гордона: «Сегодня ты был несправедлив, мой царственный друг Питер. Ты любишь правду. Изволь знать его… Знай же её: такой мореход, как есть Рябов, - лучше, чем любой иной мореход. Они имеют красивые карты, но можно ли предполагать, что они знают это... природу... море лучше, чем он знает». И только попав в шторм, прислушается царь к мнению Афанасия: «Гони вон, государь, шиша проклятого, фрыгу, какой из него шхипер? Ставь Рябова шхипером - спасёмся. Кормщик толковый, иноземец ему только мешает. Ей-ей так».
Почему же Пётр так верит иноземцам? Он сам скажет: «Одного виноватого схватишь, другие - неповинные - испугаются, убегут за море. А мне мастера вот как нужны, искусники, корабельщики, лекари, рудознатцы». Именно потому поверил он клевете на Крыкова, что боится «всей торговли заморской лишиться». Даже годы спустя, узнав об истинном лице Уркварта, он будет говорить Апраксину и Иевлеву: «Ну что ж, на сей раз ваша, видать, правда. Горько оно, да верно, что шлют нам из-за рубежа татей, вы же не возомните, что и впредь такие ваши дерзости вам безнаказанно спущу. Негоциантов, да ремесленников-умельцев, да мастеров-искусников от Руси не отвращать, в едином ошибётесь - другие не поедут».
Наверное, сказывается здесь и «школа» Лефорта, приучавшего царя к «немецким» обычаям. Интересно, что в романе Лефорт присутствует, о нём много упоминаний, но сложно его как-нибудь охарактеризовать, всё время какая-то «размытость»…
И в то же время мы видим, как больно Петру сносить унижения. Поразительна сцена, в которой он, поручая капитану Фламу купить «штурманский сундук, самый наилучший, со всем инструментом навигаторским», добавив: «Да и поторгуйся, сразу не бери», - слышит в ответ: «Нельзя покупать для тебя дёшево. Они будут смеяться. Они смеялись, когда мы строили для тебя корабль в Голландии, они говорили: русский царь не заплатит, он царь бедный, подати задолжал татарскому хану». Пересилив приступ бешенства, царь приказывает: «Штурманский сундук самый добрый… Три сундука. Денег не жалей. Говори - покупаешь для русских кораблей. Спросят, где те корабли, отвечай с усмешкой: увидите!» И – по контрасту – даётся это поручение в комнате, где «от долгих дождей протекала крыша, вода мерно капала на угол стола, мочила корабельные чертежи».
И как радуется он, когда купцы, «Лыткин со товарищи», просят: «Дай самим возить товары за моря, послужим тебе, большой капитал сложим - тогда бери! Бери сколь надобно...» - и провозглашает тост: «За первых российских негоциантов-навигаторов, виват!» (правда, не желая «ограничить в торговле иноземцев»). И звучит салют, и «Лыткин, словно закружившись от царского почёта, кричал: "Про наше здоровье из пушек палят? Да я, да господи, да разве ж я... Всё отдам! Ты меня, государь-батюшка, ещё не знаешь! Ты меня приблизь!"»
И приходит понимание необходимости просвещения: «О том думаем, какой великий прибыток быть может государству, коли люди, подобные тем, что с нами на яхте матросами шли, истинные знания получат. Такая школа надобна, чтобы какой человек ни пришёл - сам бы в ней остался учиться и с прилежанием бы ею пользовался. Как же сии школы делать? Как? Школы, чтобы докторское, врачевательское искусство там учили, чтобы фортификацию, и рудное дело, и как железо выплавлять, и строение домов, и крепостей строение». И сказывается недостаток знаний у «птенцов гнезда Петрова» - справедливо, хоть и горько, заметит Меншиков: «Моя-то школа, сам ведаешь, какова – на конюшне недоуздком учён, да в обжорном ряду тумаками. Сильвестр Петрович чему сам набрался - тому и рад. Господин Апраксин Фёдор Матвеевич много ли наук постиг за воеводство за своё? Поставлен воеводою, а по ночам сидит, мучается, субстракция да мультипликация, а что оно такое - градусы те на астролябии?»
И снова предложения: «Книги надобны, да много, типографии, дабы печатные книги были!», «Куранты надо! Каждый день… Куранты - суть ведомости!»
И звучит твёрдое обещание царя: «Будет, с прошествием времени всё будет. А что многотрудно нам, то как иначе?»
… А дальше мы снова расстанемся с царём на несколько лет, в которые вместятся и Азовские походы, и заграничное путешествие, и подавление стрелецкого бунта, и «конфузия» под Нарвой…
А новая встреча – во время обороны Архангельска.
Если понравилась статья, голосуйте и подписывайтесь на мой канал! Уведомления о новых публикациях, вы можете получать, если активизируете "колокольчик" на моём канале
Путеводитель по циклу здесь
Навигатор по всему каналу здесь