Роман "Августовские звезды: Освобождение Кишинёва"
Часть II. Прорыв
(Утро 20 августа 1944)
Генерал-майор Пронин посмотрел на часы. Стрелки показывали без одной минуты восемь. В блиндаже, несмотря на работающий вентилятор, было душно. Последний час прошел в звенящей, почти невыносимой тишине.
Все приказы были отданы, все цели распределены. Огромный, сложнейший механизм армии был взведен и замер в ожидании одного-единственного слова.
Пронин обвел взглядом лица своих офицеров. Начальник артиллерии, седой полковник Баранов, стоял у телефона, прижав трубку к уху так, будто боялся пропустить биение сердца на том конце провода.
Молоденький адъютант, лейтенант Крапивин, пытался налить генералу чай, но его руки так дрожали, что чашка стучала о блюдце. Даже всегда невозмутимый начальник разведки Свиридов нервно теребил свой планшет.
Только Пронин внешне оставался спокоен. Но внутри у него все сжалось в тугой, холодный узел. Он снова и снова прокручивал в голове план, искал изъяны, слабые места. Он думал о том немецком ефрейторе, который клялся про эсэсовскую дивизию. Что, если он ошибся? Что, если он сейчас пошлет десятки тысяч своих солдат прямо в ловушку?
Он отогнал эти мысли. Решение было принято. Он доверял своей разведке, своим партизанам, своему чутью. Он посмотрел на часы. Секундная стрелка сделала свой последний, роковой круг.
Ровно 8:00.
Пронин поднял глаза на полковника Баранова и коротко, почти беззвучно кивнул. Артиллерист выдохнул в трубку одно-единственное слово, от которого зависело все.
— Огонь.
***
Обер-лейтенант Эрих фон Лебек в этот момент сидел в своем уютном, надежном блиндаже и слушал Моцарта. Игла патефона мягко шуршала по пластинке, и волшебные звуки «Маленькой ночной серенады» наполняли тесное помещение, создавая островок цивилизации посреди варварской молдавской степи.
Он пил настоящий, зерновой кофе из фарфоровой чашки и с удовольствием читал письмо от своей невесты Хильды из Мюнхена. Она писала, что ждет его с победой, что вся Германия верит в доблесть своей армии.
Его адъютант Шмидт как раз вошел, чтобы доложить, что завтрак готов.
— Прекрасное утро, герр обер-лейтенант, — сказал он, улыбаясь. — Кажется, русские решили еще поспать.
И в этот момент мир закончился.
Первым пришел не звук, а удар. Невидимый, чудовищной силы удар снизу, который швырнул фон Лебека со стула. Земля под ногами вздыбилась. Чашка разлетелась на мелкие осколки. Игла патефона с визгом процарапала пластинку. А потом пришел звук.
Это был не звук артиллерийского обстрела, который он слышал сотни раз. Это был сплошной, непрерывный, апокалиптический рёв, будто разверзлись сами врата ада.
Казалось, тысячи громовых раскатов слились в один бесконечный, вибрирующий гул, который давил на уши, на череп, на грудную клетку, мешая дышать.
Стены блиндажа, укрепленные толстыми дубовыми бревнами, затрещали. С потолка посыпалась земля. Лампа погасла, и они погрузились в кромешную, ревущую тьму.
— Что это?! — заорал Шмидт, но его крик был тоненьким писком, тонущим в этом урагане звука.
Фон Лебек, оглушенный, пытался подняться. Он ничего не понимал. Это не было похоже ни на что. Это была не артподготовка. Это было уничтожение планеты.
***
В блиндаже у Пронина было шумно. Десятки голосов сливались в один гул. Радисты, не отрываясь от наушников, принимали донесения.
— «Сокол-три», докладывает «Беркут». Цель сто один подавлена!
— «Заря», «Заря», я «Волга»! Цель сто два горит! Наблюдаю прямое попадание в склад боеприпасов!
— Цель двести четыре, командный пункт противника, накрыт дивизионом «Катюш»!
Пронин стоял у карты и быстрыми, точными движениями ставил на ней красные кресты. Каждый крест — уничтоженный вражеский дот, подавленная артиллерийская батарея, разбитый штаб.
Это была не хаотичная стрельба. Это была хирургическая операция. Первые двадцать минут их артиллерия вырезала нервные центры и клыки вражеской обороны. Они ослепляли и оглушали противника, прежде чем начать рвать его тело.
— Начинаем второй этап! — скомандовал он Баранову. — Перенести огонь на траншеи! Перепахать все!
И огненный вал сместился, начав методично, квадрат за квадратом, перемалывать первую и вторую линии обороны.
***
Эрих фон Лебек, наконец, выбрался из своего разрушенного блиндажа. То, что он увидел, заставило его застыть на месте. Его неприступная крепость, его идеальная линия обороны перестала существовать.
Она превратилась в дымящийся, содрогающийся пейзаж лунной поверхности. Там, где были траншеи, теперь были гигантские, рваные воронки. Бетонные доты были расколоты, как ореховая скорлупа. Воздух был густым от пыли и гари, сквозь него едва пробивалось солнце, превратившись в тусклый, багровый диск.
Вокруг него из-под завалов выползали его солдаты. Вернее, то, что от них осталось. Черные от копоти, контуженные, с безумными, ничего не выражающими глазами. Многие были ранены. Связи не было. Управление ротой было полностью потеряно.
И тут он понял самое страшное. Это был огонь невероятной плотности. По его подсчетам, на каждый метр их фронта сейчас падало по несколько сотен килограммов стали в минуту.
Это было невозможно. Ни одна армия в мире не могла сконцентрировать здесь такую мощь. Если только... если только русские не собрали здесь всё, что у них было. А это означало, что их разведка ошиблась. Что главный удар — здесь.
***
В траншее капитана Зубова было невозможно разговаривать. Солдаты просто сидели, прижавшись к переднему брустверу, и чувствовали, как дрожит под ними земля. Они не видели врага, но слышали, как работает по нему их артиллерия. И этот звук был лучшей музыкой на свете.
— Давай, родная! Жарь фрицев! — орал пулеметчик Гром, пытаясь перекричать канонаду, и его лицо было счастливым. — Поддай им перцу, чтоб пятки засверкали!
Зубов сидел, прислонившись к стене, и курил, прикрывая огонек ладонью. Он был спокоен. Он знал, что сейчас артиллеристы делают за его пехоту половину работы. Каждый снаряд, упавший на вражескую траншею, — это спасенная жизнь его солдата.
И вот, через полтора часа, он почувствовал, как изменился ритм огня. Он стал более размеренным, и эпицентр взрывов начал медленно уходить вглубь.
«Огневой вал», — понял он. — «Пора».
Он посмотрел на своих бойцов. Их лица были серьезными и сосредоточенными. Страх был. Но паники не было. Была готовность.
В траншею спрыгнул связист.
— Товарищ капитан! Сигнал! Через пять минут — атака!
Зубов кивнул. Он встал во весь рост, проверил свой ППШ.
— Ну что, орлы? — негромко сказал он, и его рота, как один, подняла на него глаза. — Пора идти домой. За мной! В атаку!
Рев над головой у фон Лебека сместился. Он понял, что это значит. Артподготовка заканчивалась. Сейчас начнется самое страшное.
Он посмотрел сквозь дым в сторону русских позиций.
И он увидел их.
Сначала — черные, приземистые силуэты танков Т-34, выползающих из-за холма. Один, пять, двадцать, пятьдесят... Он сбился со счета. А за ними, по всей линии горизонта, из дыма и огня поднималась она. Русская пехота.
Тысячи серых гимнастерок. Они шли не бегом. Они шли шагом, за стеной своего огневого вала, неумолимые, как сама судьба.
В этот момент Эрих фон Лебек, кавалер Железного креста, ветеран, офицер непобедимой 6-й армии, понял с абсолютной, леденящей душу ясностью одну простую вещь.
Это конец.
В следующей главе: Танки лейтенанта Орлова врываются в прорыв. Мы увидим бой глазами танкиста — рев мотора, лязг гусениц, выстрелы из орудия и стремительный рейд по позициям ошеломленного врага. Начинается стальная метель...