Марина поправила скатерть уже в третий раз за последние десять минут. Пальцы скользили по тяжелой синтетической ткани, цепляясь за неровности стола. Запах холодца смешивался с густым ароматом женских духов и лаком для волос — воздух в гостиной Валентины Павловны казался плотным, как вата.
— Мариночка, ты опять суетишься, — заметила свекровь, бросив взгляд поверх бокала. — Садись уже.
— Сейчас, сейчас, — пробормотала Марина, разглаживая несуществующие складки на своей юбке.
Только бы всё прошло спокойно. Только бы без скандалов.
Андрей сидел напротив, лениво вращая в руках бокал с красным вином. Его взгляд скользнул по жене — равнодушно, будто она была частью обстановки.
— Андрюша, расскажи, как дела на работе, — попросила Валентина Павловна, поворачиваясь к сыну с той теплой улыбкой, которую Марина видела так редко.
— Да нормально всё, мам. Премию обещали к Новому году.
Наташа, жена брата Андрея, склонилась к Марине с заговорщицким видом:
— А ты как, дорогая? Работаешь ещё в том магазине?
— Работаю, — кивнула Марина, чувствуя, как напрягаются плечи. В голосе Наташи слышалась та особая интонация, которой спрашивают о чём-то не очень важном.
Катя сидела в углу стола, молча ковыряя вилкой салат. Девятнадцатилетняя дочь всё чаще смотрела на родителей таким взглядом, от которого у Марины сжималось сердце. Словно изучала их, как экспонаты в музее.
— Так, давайте тост, — объявил Андрей, поднимая бокал. — За маму. За то, что всегда была опорой нашей семьи.
Все дружно подняли бокалы. Марина улыбнулась, чувствуя, как дрожат пальцы.
— Правда, мам, ты молодец, — добавил Андрей, но в голосе послышались знакомые нотки. — Хотя… — он хмыкнул, — Марина, как всегда, перепутала тарелки. Холодец подала не в той посуде.
Наташа звонко рассмеялась:
— Ой, Мариночка, и правда! Я смотрю, что-то не так.
— Ничего страшного, — быстро сказала Марина, чувствуя, как жар поднимается к щекам. — Сейчас переложу.
— Не надо, — остановил её Андрей. — Уже поздно что-то исправлять. Тебе бы на кухне лучше остаться — больше толку было бы.
Тишина растеклась по столу, как пролитое вино. Валентина Павловна покачала головой с видом человека, привыкшего к подобным сценам. Соседка свекрови наклонилась к ней и что-то прошептала на ухо.
Марина сжала ладонь под скатертью. Металлический привкус появился во рту, а в ушах зашумело.
— Папа, — тихо сказала Катя.
— Что папа? — отмахнулся Андрей. — Я же не со зла. Просто констатирую факт.
Не реагировать. Просто не реагировать. Всё пройдёт.
Но руки предательски дрожали, а дыхание стало частым и поверхностным. Марина встала из-за стола:
— Я… воды принесу. Свежей.
— Куда ты? — удивилась Наташа. — Садись, всё же нормально.
— Нет, правда, нужно, — пробормотала Марина, направляясь к двери.
В коридоре было прохладнее. Она прислонилась спиной к холодной стене и закрыла глаза. Сердце билось где-то в горле, а ладони вспотели.
Почему я всегда всё порчу? Почему не могу просто сидеть тихо?
Из гостиной доносился приглушённый смех. Кто-то рассказывал анекдот, и все весело хохотали. Жизнь продолжалась без неё — лёгкая, беззаботная.
— Мам?
Марина обернулась. Катя стояла в дверном проёме, теребя край своей кофты.
— Ты как? — дочь подошла ближе. — Может, хватит? Может, не будем больше терпеть?
— Что ты говоришь, Катенька, — слабо улыбнулась Марина. — Это же семья. Это бабушкин юбилей.
— И какая же это семья, если тебя здесь унижают?
Катя смотрела прямо в глаза — серьёзно, по-взрослому. И в этом взгляде Марина увидела что-то болезненно знакомое. Своё собственное лицо в девятнадцать лет. Только тогда она была другой — смелой, готовой спорить, защищать себя.
Что со мной случилось? Когда я стала такой?
— Идём обратно, — сказала она, выпрямляя плечи. — Всё в порядке.
Но Катя не отошла с дороги:
— Мам, ты не обязана это терпеть.
Слова дочери упали в тишину коридора, как камни в глубокий колодец. Марина почувствовала, как что-то шевелится внутри — что-то давно забытое и болезненное.
— Всё хорошо, солнышко, — повторила она, но голос прозвучал неуверенно.
Вернувшись в гостиную, Марина села на своё место. Разговор шёл своим чередом — обсуждали соседей, цены, планы на лето. Она кивала в нужных местах, улыбалась, подливала чай.
— А помнишь, Валентина Павловна, как у Людмилы Семёновны сын женился? — щебетала соседка. — Такая невестка попалась — золото, а не девочка. Тихая, скромная, мужа слушается.
— Да, золотые руки у неё, — согласилась свекровь. — Не то что некоторые. Женщина должна быть гибче, приспосабливаться.
Валентина Павловна бросила многозначительный взгляд в сторону Марины.
— Да-да, — подхватила Наташа. — Мужчина всё-таки глава семьи. Нам, женщинам, надо быть мудрее, уступать.
Уступать. Всегда уступать.
Марина почувствовала, как в груди разливается знакомая тяжесть. Словно её жизнь медленно накрывали медным тазом.
— Ещё салатика? — предложила она Андрею, стараясь, чтобы голос звучал ровно.
Он даже не взглянул на неё:
— Не хочу. И вообще, хватит суетиться. Достало уже это. Сядь.
— Андрей, — тихо сказала Катя.
— Что Андрей? — он повернулся к дочери с раздражением. — Она всегда всё не так делает. Всегда невпопад.
Воздух в комнате стал густым и тяжёлым. Марина чувствовала на себе взгляды — участливые, осуждающие, равнодушные. Тяжёлая скатерть под пальцами казалась шершавой, как наждачная бумага.
— Может, пойдём выйдем во двор? — внезапно предложила она. — Воздухом подышим.
— Иди, иди, дорогая, — разрешила Валентина Павловна тоном, каким говорят с капризным ребёнком. — Только не простудись.
Марина встала из-за стола на негнущихся ногах и направилась к двери. В спину ей летели приглушённые голоса:
— Нервная очень…
— В её возрасте это понятно…
— Надо же как-то мужа поддержать…
Во дворе пахло сырой землёй и прошлогодней листвой. Старые берёзы шелестели на ветру, а под ногами хрустели опавшие листья. Марина села на скамейку возле забора и глубоко вдохнула.
Хоть здесь тихо.
Из окна гостиной доносился смех. Там, за стеклом, люди продолжали жить — есть, пить, шутить. А она сидела в темноте, как отрезанный ломоть.
Всегда я лишняя. Везде лишняя.
— Мам!
Катя высунулась из окна и помахала рукой:
— Там без тебя скучно. Но если не хочешь, не возвращайся. Пусть сами со всем разбираются.
Девушка скрылась в комнате, а Марина осталась наедине с темнотой и шелестом деревьев. В груди что-то болезненно сжималось, словно туго затянутый узел.
Катя права. Почему я должна терпеть?
Но сразу же другой голос — знакомый, материнский — зашептал в ухо: Семья дороже всего. Ради ребёнка можно всё вынести. Не выноси сор из избы.
Марина встала и медленно пошла обратно в дом. В зеркале коридора мелькнуло усталое лицо женщины средних лет — с потухшими глазами и опущенными уголками рта.
Кто эта женщина? Я ли это?
Оставшуюся часть вечера она провела, как в тумане. Убирала со стола, мыла посуду, расставляла по местам. Наташа помогала — весело щебетала о своих планах на отпуск, хвалила Валентину Павловну за вкусный пирог.
— Ты такая молодец, — говорила она Марине. — Так всё организовала. Правда, пару мелочей не так, но это ерунда. Главное — атмосфера семейная.
Каждое слово отдавалось болью где-то под рёбрами.
Домой ехали в молчании. Андрей смотрел в окно автобуса, Катя листала что-то в телефоне. Марина сидела между ними и чувствовала себя призраком.
Может, я действительно исчезаю? Медленно растворяюсь в воздухе?
У подъезда Катя обняла мать за плечи:
— Мам, всё будет хорошо. Не переживай.
— Конечно, солнышко, — кивнула Марина, но голос звучал как из-под воды.
В квартире пахло стиральным порошком и знакомым кремом. Тикали настенные часы — размеренно, успокаивающе. Марина прошла в спальню и села на край кровати. Руки сами собой потянулись к шероховатому пледу — гладить, мять, искать в знакомой фактуре утешение.
— Ты довольна? — спросил Андрей, появляясь в дверях.
Она подняла глаза. Муж стоял у порога, засунув руки в карманы брюк. На лице — выражение усталого раздражения.
— Чем довольна? — тихо спросила Марина.
— Как прошёл вечер. И опять ты всех позорила.
Слова повисли в воздухе, тяжёлые и острые. Марина почувствовала знакомое желание оправдываться, объясняться, просить прощения.
Я не хотела. Я старалась. Прости меня.
Но вместо этого она просто молчала. Смотрела на мужа и молчала.
— Ты слышишь, что я говорю? — голос Андрея стал громче. — Сегодня ты всех нас опозорила. Мне было стыдно за тебя.
Стыдно за меня.
Марина встала и подошла к зеркалу над комодом. Отражение смотрело на неё — растерянное, измученное.
А мне стыдно за что? За то, что я живу не своей жизнью? За то, что позволяю с собой так обращаться?
— Ты сама виновата во всём этом, — продолжал Андрей. — Вечно суетишься, вечно что-то не так делаешь. Я больше не хочу такие праздники проводить.
Сама виновата.
Эти слова она слышала так часто, что они стали частью её внутреннего голоса. Сама виновата в том, что муж раздражается. Сама виновата в том, что свекровь меня не любит. Сама виновата в том, что не могу быть как Наташа — лёгкой, весёлой, правильной.
— Может быть, — сказала она вдруг.
Андрей замер:
— Что может быть?
— Может быть, я виновата. — Марина повернулась к нему. — А может быть, и нет.
Что-то изменилось в его взгляде — удивление, тревога.
— Ты что несёшь?
— Я устала, — сказала она просто. — Очень устала.
Андрей постоял ещё немного, потом махнул рукой и ушёл в гостиную. Марина осталась одна с зеркалом и тиканьем часов.
Я устала извиняться за своё существование.
Около полуночи в спальню тихо постучали. Катя просунула голову в дверь:
— Мам, ты не спишь?
— Не сплю.
Дочь прошла в комнату и села рядом на кровать. Некоторое время они сидели молча, слушая, как в соседней комнате работает телевизор.
— Мам, — сказала вдруг Катя, — я не хочу видеть тебя такой.
— Какой?
— Несчастной. Словно виноватой во всех бедах. Ты же хорошая. Ты заслуживаешь лучшего.
Слова дочери упали в тишину, как тёплые капли дождя на сухую землю. Марина почувствовала, как в груди что-то болезненно сжимается.
— Катенька, я боюсь, — призналась она. — Боюсь остаться одна. Боюсь, что без семьи я вообще никто.
— Мам, — Катя взяла её за руку, — ты уже не одна. Со мной. А семья — это не когда тебя унижают. Семья — это когда тебя любят и уважают.
Любят и уважают.
Когда Марина последний раз чувствовала себя любимой? Не нужной, не полезной — а именно любимой?
— У тебя есть право жить по-своему, — тихо добавила Катя. — Ты не обязана всё терпеть ради меня. Я уже взрослая.
Марина посмотрела на дочь — серьёзную, заботливую, сильную. Когда она успела стать такой мудрой?
— Я больше не могу так, — прошептала она и впервые за долгие месяцы заплакала.
Не от унижения или злости — от облегчения. Словно с души свалился огромный камень.
Катя обняла мать и гладила по волосам, пока слёзы не закончились.
— Всё будет хорошо, мам.
Утром Марина проснулась рано. В квартире стояла тишина — Андрей ещё спал, Катя готовилась к занятиям. Она встала и прошла на кухню, но не стала, как обычно, ставить чайник и доставать продукты для завтрака.
Вместо этого тихо прошла в коридор и достала из шкафа небольшую сумку. Сложила туда самые необходимые вещи, взяла документы.
— Ты куда собралась? — в дверях появился Андрей в домашней пижаме.
Марина посмотрела на него — невыспавшегося, растерянного. Впервые за много лет она не испытала желания оправдываться.
— Мне нужна тишина, — сказала она спокойно. — Поживу пока у сестры. Вернусь, когда захочу.
— Ты что, совсем…
— Поговорим позже, — перебила она и направилась к двери.
Возле зеркала в коридоре Марина остановилась на секунду. Отражение смотрело на неё другими глазами — усталыми, но не потухшими. Живыми.
Это я. Настоящая.
Рука легла на холодную дверную ручку. Сердце билось ровно, плечи были расправлены.
За дверью начиналась новая жизнь — непонятная, пугающая. Но та, которую я выбираю сама.
А как бы поступили вы на месте Марины?
Поделитесь в комментариях 👇, интересно узнать ваше мнение!
Поставьте лайк ♥️, если было интересно.