Все вокруг твердили, что они идеальная пара. Только вот свадебное платье Алена покупала в одиночку, а костюм — он с мамой.
Ресторан был слишком пафосным. Хрусталь, позолота, тяжелые бархатные портьеры. Воздух был густ от запахов трюфелей, дорогих духов и лицемерия. Их репетиционный ужин. Завтра — свадьба.
Лидия Петровна, мама Артема, уже успела трижды поправить центр цветочной композиции и сделать комплимент-укол о платье невестки.
— Милая, какой интересный фасон, — сказала она, прищурившись. — Смело. Хотя на твоем месте я бы выбрала что-то более… скромное. Чтобы не отвлекать от главного.
Главное — это, ясное дело, ее сын. Артем сидел рядом, увлеченно изучая меню. Он всегда делал вид, что не слышит эти ее выпады. Его стандартная отмазка: «Мама просто беспокоится, Лен. Не принимай близко к сердцу».
Алена пила воду. Большими глотками. Старалась дышать глубже.
— Артемушка, а ты уверен насчет закуски? — снова включилась Лидия Петровна. — Утиная печень такая тяжелая. И потом, у Леночки ведь проблемы с желудком, она недавно жаловалась.
Алена не жаловалась. Она один раз отказалась от ее жирных чебуреков, сославшись на легкое недомогание.
— Мама права, — безропотно согласился Артем, даже не глядя на невесту. — Возьмем тартары. Это легче.
Алена чувствовала себя актрисой в плохом спектакле, где все режиссирует эта женщина в дорогом костюмном комплексе. А она забыла текст.
Официант подал вино. Бордо. Темно-бордовое, почти черное в больших бокалах. Лидия Петровна подняла свой бокал.
— Ну, за вас, мои дорогие! Чтобы жили дружно. И чтобы Леночка постаралась сделать моего мальчика счастливым. Он у меня очень нежный.
Алена потянулась за своим бокалом. И в этот момент — движение руки. Резкое, неловкое. Или умышленное?
Багряное пятно поползло по бежевому шелку ее платья. Сначала маленькое, потом оно расползалось, впитываясь в ткань, принимая уродливую форму континента.
Она замерла, глядя на него. Глупая мысль: «Хорошо, что не белое. Завтрашнее — белое».
— Ой-ой-оййй! — завопила Лидия Петровна, хватая себя за щеку. — Что же я наделала! Лена, родная, прости старую неумеху! Я так расстроилась!
Но в ее глазах не было ни капли раскаяния. Только холодное, злое любопытство: «Ну, что ты сделаешь?»
— Ничего страшного, — выдавила Алена, чувствуя, как горит лицо. — Случайность. Я пойду в дамскую, попытаюсь оттереть.
Она отодвинула стул, стараясь дышать ровно. Главное — дойти до уборной. Умыться. Прийти в себя.
И тут она начала. Тихий, дрожащий всхлип, нарастающий до истерики.
— Да как же я так! Я все испортила! Она сейчас меня возненавидит! Артем, ты видишь, как она на меня смотрит? Смотрит с таким презрением! Я не переживу этого!
Ложь была настолько гротескной, настолько очевидной, что у Алены даже не повернулся язык что-то ответить. Она просто стояла и смотрела на эту женщину, которая рыдала в салфетку, украдкой поглядывая на сына.
Артем вскочил. Его лицо исказилось.
— Мама, успокойся! Все хорошо! — он бросил на невесту взгляд, полный укора. — Алена, ну что ты стоишь? Успокой ее!
Внутри у нее что-то оборвалось. Окончательно и бесповоротно.
— Мне ее успокаивать? — тихо переспросила Алена. — После того как она облила меня вином?
— Она же не специально! — закричал он, уже теряя контроль. — Ты что, не видишь, как она расстроена? Извинись перед ней! Немедленно! Или я…
— Или что, Артем? — спросила она все так же тихо.
Он схватил ее за руку выше локтя, сжал так, что стало больно. Потащил от стола, в сторону, к выходу на террасу. Его пальцы, впившиеся в ее кожу, оставили красные следы.
На террасе было пусто и прохладно. Он отпустил ее руку, отшатнулся, будто обжегшись.
— Я не могу так больше! — его голос сорвался на крик. — Я не могу между вами метаться! Она мать! Она одна! А ты… ты должна быть умнее! Просто извинись!
Алена смотрела на него. На его перекошенное злобой лицо. На его дрожащие руки. И не узнавала человека, которого любила.
— За что извиняться, Артем? За то, что она облила меня вином? Или за то, что я на это как-то не так посмотрела?
— ХВАТИТ! — рявкнул он так, что стекла в дверях задребезжали. — Так дальше продолжаться не может! Я вижу, что ты не готова стать частью нашей семьи! Не готова уважать мою мать!
Он сделал паузу, набирая воздух в легкие для финального удара. И выдохнул его на весь ресторан:
— ВСЕ! Свадьбу отменяем! Я не могу жениться на женщине, которая не уважает мою мать!
Тишина. Абсолютная. Даже музыку будто выключили. Из зала до них долетел чей-то сдавленный возглас.
Алена стояла и смотрела на него. На этого человека, который только что отменил их свадьбу. Из-за лужицы вина. Из-за маминых слез. Из-за своего страха.
И ждал. Ждал ее слез. Ее мольб. Ее униженного «прости, я сделаю все, что скажешь».
Но внутри у нее было тихо. Пусто. И холодно.
Он стоял, выпрямившись во весь рост, грудь колесом, и в этом яростном оскале был по-своему красив. Наконец-то сильный. Наконец-то принявший «мужественное» решение. Он ждал аплодисментов. Или хотя бы звука падения разбитого сердца.
Алена смотрела на него. Не моргая. Видела каждую деталь: капельку пота на виске, дрожание его раздутых ноздрей, знакомую ямочку на подбородке. Она смотрела на этого незнакомца в костюме жениха, который только что раздавил их будущее одним махом. Ради чего? Ради одобрения женщины, которая сейчас, она была уверена, с торжеством наблюдала из-за двери.
И вдруг… что-то щелкнуло.
Не порвалось. Щелкнуло. Как будто сломался тяжелый, невидимый замок на цепи, которую она тащила на себе все эти месяцы. Цепи под названием «будь умнее», «уступи», «он же любит маму», «мы же идеальная пара».
Сковывающий лепет страха, обиды, унижения — вся эта гремучая смесь внутри нее вдруг испарилась. Осталась лишь легкая, почти невесомая пустота. И странное, щемящее чувство в груди. Не боль. Облегчение.
Уголки ее губ сами собой дрогнули. Потом поползли вверх. Сначала неуверенно, потом все шире. Это была не радость. Нет. Это была улыбка человека, который вдруг увидел сквозь туман жестокую, кристально ясную правду.
Артем увидел эту улыбку. Его уверенность дала трещину. Бровь дернулась от недоумения.
— Т-ты… чему улыбаешься? — его голос снова сорвался на фальцет, сдавленный и неуверенный. — Это что, истерика у тебя начинается?
Алена покачала головой. Нет. Это не истерика. Истерика — это было бы хоть что-то. Какая-то эмоция. А у нее внутри была лишь тихая, безразличная пустота.
— Нет, Артем, — ее голос прозвучал на удивление спокойно, ровно. Он резал тишину, как лезвие. — Это не истерика. Это благодарность.
Он моргнул, не понимая.
— Что?..
— Спасибо тебе, — сказала она, и слова текли сами, легко и свободно. — Большое спасибо. Что показал мне, кто ты есть на самом деле. До того как мы подписали бы бумаги в ЗАГСе. До ипотеки. До первого ребенка. Ты не отменяешь свадьбу, Артем. Ты спасаешь мне жизнь.
Его лицо вытянулось. Багровый рубец гнева сменился бледностью растерянности. Он ждал чего угодно — криков, слез, униженных просьб. Всего, кроме этой ледяной, спокойной благодарности.
— Ты… ты не понимаешь, что говоришь! — попытался он вернуть себе контроль, тряхнув головой. — Я не шучу! Все кончено!
— Да, — тихо согласилась Алена. — Кончено.
Она обернулась. В проеме двери, притворяясь расстроенной, стояла Лидия Петровна. На ее лице застыла маска оскорбленной невинности, но в глазах прыгали чертики — злые, торжествующие.
Алена посмотрела прямо на нее.
— Лидия Петровна, поздравляю, — сказала она без тени насмешки, констатируя факт. — Вы получили то, что хотели. Он весь ваш. Наслаждайтесь.
Потом ее взгляд упал на свою руку. На тонкую золотую полоску с крошечным бриллиантом, который вдруг показался до смешного маленьким и жалким. Она сняла кольцо. Оно поддалось легко, будто и не держалось вовсе.
Она не швырнула его ему в лицо. Не бросила на пол. Она обошла его, подошла к столику, где стояла наполовину допитая чашка кофе, и аккуратно, почти нежно, положила кольцо рядом с блюдцем.
Это был не театральный жест. Это было возвращение чужой вещи. Окончательное и бесповоротное.
Когда она повернулась к нему снова, в его глазах читался уже не гнев, а животный, панический страх. Страх человека, который нажал на красную кнопку, ожидая фейерверка, а вместо этого получил мертвую, безразличную тишину.
— Алена… — хрипло произнес он. — Давай поговорим… как взрослые люди…
Но было уже поздно. Разговор был окончен. Он только что произнес свою главную реплику. И она прозвучала на редкость убедительно.
Слова повисли в воздухе неслышным, унизительным эхом. Артем замер с открытым ртом, ища в ее лице хоть каплю неуверенности, тень сожаления. Не находил.
Алена не стала ничего больше говорить. Слова были исчерпаны. Они оказались слишком дешевой валютой в этой торговле за ее достоинство.
Она развернулась. Не резко. Плавно, как будто продолжая какое-то замедленное, изящное движение. И пошла. Не к выходу из ресторана — сначала к их столику.
Ее шаги были тихими по мягкому ковру, но каждый отдавался в тишине глухим, окончательным стуком. Она чувствовала на себе два взгляда: его — растерянный, выбитый из колеи, и ее — притворно-скорбный, но с ликующим огоньком в глубине холодных глаз.
Она подошла к своему стулу. Не смотря ни на кого, взяла свою маленькую кожаную сумку-клатч. Потом ее легкий кашемировый палантин, брошенный на спинку. Все ее движения были обдуманными, лишенными суеты. В них не было ни злобы, ни обиды. Была лишь четкая, холодная последовательность.
— Алена… — снова попытался начать Артем, делая шаг к ней. Его голос сорвался на шепот. — Подожди…
Но она уже шла мимо него. К выходу. Она не оборачивалась. Она смотрела прямо перед собой, видя расплывчатые лица официантов, застывших в почтительном отдалении.
Она прошла через весь зал. Мимо столиков, где пары тихо перешептывались, бросая на нее любопытные взгляды. Она была к ним абсолютно равнодушна. Ее мир сузился до прямой линии к тяжелой двери с латунной ручкой.
Артем не шел за ней. Он остался стоять на террасе, парализованный крахом своего же спектакля, в котором главная актриса отказалась играть по написанному для нее сценарию слабой и униженной жертвы.
Алена вышла на ночную улицу. Воздух ударил в лицо — прохладный, свежий, пахнущий свободой и асфальтом после недавнего дождя. Он не пах духами, трюфелями и ложью. Она сделала глубокий, полный вдох, будто впервые за долгие месяцы.
Достала телефон. Не чтобы кому-то позвонить и рыдать в трубку. Нет. Большим пальцем она пролистала контакты, нашла нужный номер. Ассистентка в бутике, Катя. Ответила после второго гудка.
— Алена? Все хорошо? Завтра же свадьба…
— Кать, привет, — голос ее звучал ровно, даже бодро. — Свадьбы не будет. Поэтому слушай внимательно: с утра нам понадобится очень много белых роз. И гортензий. Гораздо больше, чем планировали.
На том конце провода повисла короткая, ошарашенная пауза.
— Ч… что случилось? Ты в порядке?
— Никогда еще не была в таком порядке, — Алена позволила себе легкую, почти невесомую улыбку, глядя на отражение уличных фонарей на мокром асфальте. — Просто у меня внезапно освободилось огромное количество времени. И я собираюсь потратить его на работу. И на себя. Так что заказывай цветы. И завтра жду тебя к семи.
Она положила трубку, не дожидаясь больше вопросов. Опустила телефон в сумку и пошла по блестящему тротуару, не оглядываясь на роскошные двери ресторана. Она не вызывала такси. Ей хотелось идти. Чувствовать под ногами твердую почву, а не зыбкий паркет чужой жизни.
Она смотрела в ночное окно на огни города и понимала: иногда самое сильное, что ты можешь сделать — это не кричать в ответ. А улыбнуться. Потому что крик — это еще надежда достучаться, доказать, что тебя стоит услышать. А улыбка — это конец. Это понимание, что человек перед тобой просто не стоит твоих слез. Не стоит даже твоего гнева.