Ночь опустилась на Соловьевку, мягкая и бархатная, наполненная густым, сладким дыханием спящего леса. В маленькой комнате под самой крышей сладко спала Вера, убаюканная воспоминаниями детства и мерным стрекотом кузнечиков. А внизу, во дворе, под огромным, раскидистым кедром, сидела ее мать, вернее, женщина, которую все знали как Марию Юрьевну Семенову.
Луна, круглая и ясная, заливала серебристым светом ее изборожденное шрамами лицо, на котором застыла невыразимая тоска. Тихий стон вырвался из ее груди, и она обхватила себя за плечи, будто внезапно замерзла. Слова дочери, “я не хочу прожить чужую жизнь”, жгли изнутри, как раскаленное железо. Они всколыхнули муть памяти, заставив всплыть то, что она десятилетиями старательно закапывала в самых потаенных уголках души.
— Свою - да не свою вовсе… — с грустью в голосе прошептала Мария.
Она закрыла глаза, и перед ней поплыли образы, обрывки, звуки. Другой жизни. Чужой.
… Тот день был промозглым, слякотным, небо висело низко серым одеялом. Андрей Викторович Семёнов, молодой, полный сил лесничий, возвращался из города на своем верном, вечно чихающем “Жигуленке” пятой модели. В багажнике болтались гвозди, ящик соли для лосей и кулек конфет для беременной жены Марии, которая ждала его дома. Он уже почти подъезжал к повороту на Соловьевку, как вдруг фары выхватили из предвечерних сумеreк что - то темное, лежащее на обочине.
Сначала он подумал на сбитую собаку или косулю. Но, притормозив, с ужасом понял, что это какая - то женщина. Она лежала неестественно скрючившись, в грязи, одна нога была подогнута под себя. Одежда — темное платье — была порвана и испачкана. Сердце Андрея ушло в пятки. “Господи, да она же уже…” — мелькнула страшная мысль. Он резко заглушил двигатель и выскочил из машины.
Подбежав, он услышал тихий, прерывистый стон. Живая! Мужчина наклонился, осторожно попытался приподнять ее голову. Лицо было залито кровью из рассеченной брови, в грязи и синяках, но даже в таком виде оно поражало своей… нездешней, гордой красотой. Из карманов ничего не торчало, ни сумочки рядом не валялось.
— Девушка! Девушка, кто вы? Что случилось?
В ответ — только стон. Понятно было одно — ее сбила машина. И подлецы, сделав свое черное дело, просто смылись, бросив умирать на дороге.
Мысли путались. Вести в больницу? Но до района — час езды по разбитой дороге. Не факт, что довезет. Да и кто она? Вдруг это какая - то криминальная история? Андрей был человеком прямой и честной души, но и осторожность ему была не чужда. Решение пришло почти мгновенно. Забрать к себе. Жена поймет. Разберемся. Он, пыхтя, погрузил бесчувственное тело на заднее сиденье, укрыл своим старым полушубком и понесся по лесной дороге к своему дому.
Дома его ждала настоящая истерика. Мария, его Маша, которая была на четвертом месяце беременности, увидев окровавленную незнакомку, начала очень переживать, чуть истерика не случилась.
— Андрей, что ты наделал? Кто это? Надо в милицию! Скорую! — кричала она, заламывая руки.
Но лесничий был тверд.
— Да ты что, Маш, посмотри на нее! — сказал он, укладывая девушку в кровать недалеко от печи, — ее сбили и бросили. А вдруг это не случайность? Вдруг ее ищут те, кто это сделал? Мы не можем ее выдать. Надо выходить, а потом уже решать».
Мария, добрая и отзывчивая до глубины души, быстро поняла мужа. Вместе они отмыли незнакомку, перевязали раны. Девушка приходила в сознание урывками, бредила, плакала от боли, но внятно сказать ничего не могла. Так и пролежала она почти месяц в горячке, за которой ухаживала беременная Мария, кормя ее с ложечки бульонами и травяными отварами.
А когда кризис миновал и к девушке вернулось сознание, выяснилось самое страшное. Она не помнила ничего. Ни как ее зовут, ни откуда она, ни что произошло. Память была чиста, как первый снег. При ней не было ни документов, ни украшений, ни записок — ничего, что могло бы пролить свет на ее личность.
На семейном совете постановили — пусть поживет. Надежда, что память вернется, еще была. Девушка, слабая и беспомощная, с благодарностью приняла их заботу. Она с интересом наблюдала за жизнью в доме лесничего, помогала по мере сил Марии, которая с каждым днем становилась все тяжелее.
А потом случилось непредвиденное. До родов оставалось еще почти два месяца, когда у Марии неожиданно отошли воды и начались схватки. Вызвать скорую? Смешно. До ближайшего телефона — восемь километров по лесу, да и дозвониться оттуда было чудом. Ехать в такой позе по ухабистой дороге — значит, убить и мать, и ребенка.
И тут их гостья, эта тихая, потерянная девушка, проявила невероятную собранность:
— Андрей, кипяти воду, принеси чистые простыни! — командовала она голосом, не терпящим возражений, — Маша, дыши, вот так, хорошо. Все будет хорошо.
Казалось, в ней проснулись глубинные, забытые знания. Роды она приняла сама, с удивительным спокойствием и умением. И на свет появилась маленькая, крикливая, прекрасная Верочка.
Несколько дней все были на седьмом небе от счастья. Мария быстро оправлялась, брала дочь на руки, кормила. Их гостья ухаживала за обоими. Андрей светился от счастья. Казалось, самая большая беда позади.
Но судьба готовила новый, сокрушительный удар. Ни с того ни с сего у Марии поднялась высоченная температура, начались судороги. Родильная горячка? Врача нет. Их гостья, вся в слезах, пыталась помочь, делала компрессы, поила травами, но было ясно — это проигранная битва. Через несколько мучительных часов Марии не стало. Андрей даже не успел осознать происходящее. Он остался один с новорожденной дочерью на руках и с молчаливой, испуганной свидетельницей этой трагедии.
Похоронили Марию там же, в лесу, который она так любила. Стояла ранняя, еще снежная, хмурая весна. Земля была тяжелой и сырой. Андрей молча копал могилу, а их бывшая гостья, прижимая к груди спящую Верочку, смотрела на это с чувством глубочайшей вины и отчаяния. Идти ей было некуда. Оставаться — немыслимо тяжело.
И тогда Андрей, опухший от горя, с землистыми кругами под глазами, сделал ей предложение, от которого у нее перехватило дыхание.
— Останься. Будь Марией. Будь матерью моей дочери, — сказал он глухо, не глядя на нее. Я тебя никогда не трону. Будем жить как брат с сестрой, а для всех остальных будешь Марией. Мою жену в деревне почти не видели никогда. Машу свою я из далеких краев привез, поженились и жили здесь — в лесу, со своим тихим счастьем. Оставайся! Дочть поможешь растить. Один я не справлюсь, да и тебе некуда идти. Маша была бы только рада, что имя ее живет и за дочерью есть кому присмотреть.
Гостья лесника отшатнулась, будто ее ударили.
— Андрей… Да что ты? Это же… Это же безумие! Мы не можем! Все узнают!
— Кто узнает? — с горькой усмешкой спросил он, — Маша была здесь чужой, из далекого города. Родни у нее не было. Вы… вы похожи. Только ты худее. Скажем, что после родов так изменилась. Распутица, в деревню никто не заезжал. Поверят. Верочке нужна мать. А мне нужна помощница.
Она смотрела на него, на спящего младенца, на свежую могилу под старой сосной. Куда идти? Кто она? Без имени, без прошлого, без крова. Страх неизвестности был сильнее страха обмана. И в ее сердце уже жила безумная, жгучая любовь к этому ребенку, которого она приняла на свет.
— Хорошо, — прошептала она, и это слово стало точкой невозврата, — я буду Марией.
Когда сошел снег и просохли дороги, “семья” Семеновых появилась в деревне. Местные, конечно, шептались:
— Глянь - ка, Машка - то как после родов похудела! Совсем другая стала! И лицо как будто помолодело. После родов только краше стала, — кивали бабы.
Но кто мог подумать о подмене? Такую дичь и в голову бы никому не пришло. Списали на тяжкие роды и горе — ведь все знали, что Мария после рождения ребенка “сильно хворала”. А то, что новая Мария сторонилась людей, редко появлялась в деревне и предпочитала общество леса — так это же и старая была не сильно общительная. Сошлось.
Тайну знали только двое: Андрей и женщина, ставшая Марией. Он относился к ней с уважением и бесконечной благодарностью, но любовь его похоронили в той самой могиле в лесу. Они жили как добрые товарищи, объединенные общей тайной и любовью к маленькой Вере.
Нынешняя Мария вздрогнула, смахнула с лица мокрую от слез прядь. Прошло столько лет. Андрей погиб, забрав их секрет с собой в могилу. Она так и не вспомнила, кто она. Ее прошлое началось с той самой обочины. А потом стала приходить… другая память. Не о людях, а о лесе. О травах, о деревьях. Знания, которые она не могла объяснить. Ее стали звать “кикиморой” и “шептуньей”. Она приняла и это, как приняла когда - то имя умершей женщины.
Она подняла голову к звездному небу, такое же бесконечно глубокое и безмолвное, как ее тайна:
— Господи, — прошептала Мария, — пусть моя доченька, пусть Верочка будет счастлива. Дай ей счастливую жизнь, любовь даруй и свет, — молилась мать, а сама пумала только об одном, — что будет с Верочкой? Кто эти люди — Гольданские и что хочет от моей дочери хозяйка компании?
Из глубины леса в ответ донесся лишь тихий, скорбный вздох ветра. Тайна, похороненная в лесной глуши, больше не хотела молчать. Она стучалась в ее жизнь через старую фотографию в роскошном кабинете, грозя разрушить хрупкий мир, который она так бережно выстраивала всю свою сознательную жизнь.
****
Выходные в Соловьевке пролетели как один миг, наполненный запахом хвои, мамиными пирогами и тихими, мудрыми разговорами. Обратная дорога в город казалась Вере уже не такой тоскливой. В душе, несмотря на все тревоги, поселилось спокойствие и уверенность, дарованное мамиными словами. Она знала, что ее сердце — самый верный компас.
Вечером, за кружкой чая на кухне у бабы Нюры, Вера выложила все как на духу: и про уют дома, и про мамин совет слушать свое сердце.
— Правильно твоя мама говорит, умница она у тебя! — тут же поддержала баба Нюра, хлопая ладонью по столу так, что ложки весело подпрыгнули, — так и поступай, Верунчик! Будь с этими Гольданскими построже. Смотри в оба! Бабушка — хитрая лиса, внук —- ветреная голова. В обиду себя не давай, помни, ты не бесприданница какая - нибудь, ты дипломированный специалист! Да тебя с руками и с ногами любая приличная компания заберет. И зарплату положат в два раза больше!
— Ну, Вы уж скажете, баб Нюр, — усмехнулась Вера.
Эти слова стали для Веры настоящей мантрой на следующее утро. Она шла на работу не с робостью новичка, а с твердой решимостью профессионально делать свое дело и не позволять втягивать себя в какие - то семейные игры. Пусть себе возомнят что угодно, а она — сама за себя.
Однако в офисе ее ждал настоящий культурный шок. Элеонора Брониславовна, которая по всем законам жанра должна была быть суровой и отстраненной, вдруг проявила к ней не просто внимание, а какое - то гипертрофированное, удушающее участие.
Едва Вера села за свой стол, как раздался звонок внутреннего телефона.
— Верочка, дорогая, зайдите ко мне на минутку, выпьем кофеек! — просил бархатный, на этот раз совершенно не хриплый голос хозяйки.
В кабинете пахло уже не цветами и парфюмом, а дорогим свежесваренным эспрессо и свежей выпечкой. На столе красовался изящный фарфоровый сервиз и тарелка с эклерами.
— Садитесь, милая, — Элеонора Брониславовна жестом указала на кресло, — как Ваши выходные? Отдохнули? Вы ведь к маме ездили, да? В деревню? Как там у вас в Соловьевке? Мама Ваша — лесничий? Небось, крепкая, здоровая женщина?
Вера, ошеломленная таким напором, пыталась односложно отвечать, но старушка сыпала вопросами как из рога изобилия: про детство, про школу, про то, чем Вера увлекается, какие книги любит, музыку какую слушает. Создавалось стойкое ощущение, что ее не просто пытаются узнать поближе, а составляют подробнейшее досье.
Алексей Павлович тоже не отставал. Он то и дело выходил из своего кабинета под благовидным предлогом — то “уточнить расписание”, то “спросить про почту”.
— Вера, а Вы случайно не любите мюзикл? — как - то раз спросил он, задумчиво глядя на нее поверх монитора, — У меня как раз лишний билет на завтра.
— Нет, Алексей Павлович, не люблю, — солгала Вера, которая обожала мюзиклы, но была полна решимости не поддаваться.
— Жаль, — вздохнул он, но в его глазах читалось не разочарование, а скорее азарт охотника, выслежевавшего хитрую дичь.
А потом началось самое странное. На следующий день Вера обнаружила на своем столе не просто букет, а целую оранжерею из белых орхидей и розовых пионов — дорогущих, благоухающих, завернутых в шелковую бумагу. К ним была прикреплена открытка: “Спасибо за Ваш труд”.
Вера покраснела до корней волос, чувствуя на себе любопытные взгляды коллег, которые то и дело заглядывали в приемную директора. Вера ненавидела быть на виду. В тот же день курьер привез коробку элитного бельгийского шоколада и банку редкого кофе сорта “Блэк Айвори”. На следующий день к ее столу принесли небольшую, но явно очень дорогую кофемашину. А еще через день на спинке ее кресла уже лежал кашемировый плед нежного персикового цвета.
Это был уже перебор. Вера чувствовала себя героиней плохого романа, которую пытаются купить. Гнев закипел в ней. Баба Нюра была права — с ней играют, как с куклой!
Не выдержав, она ворвалась в кабинет Алексея без стука, сметая на своем пути воздух, как торнадо.
— Алексей Павлович! Это что вообще такое?! — выпалила она, задыхаясь от возмущения, — прекратите немедленно эти… эти свои ухаживания! Я Вам не кукла и не та девушка с вашей старой фотографии! И выходить за вас замуж я не собираюсь, сколько бы орхидей и кашемировых пледов вы мне ни подсовывали! Я здесь работать пришла, а не в лотерею призовую играть!
Она стояла, вся красная, сжав кулаки, готовая к отпору. Алексей смотрел на нее сначала с удивлением, потом его брови поползли вверх, а в уголках губ заплясали предательские смешинки. Он откинулся в кресле и рассмеялся — громко, искренне, до слез.
— Вера, Вера, успокойтесь, — он с трудом перевел дух, вытирая глаза, — сядьте, умоляю. Вы сейчас сознание потеряете от праведного гнева.
Он встал, подвел ее к креслу, почти силой усадил и налил стакан воды.
— Дышите глубже. Так. Теперь слушайте внимательно. Орхидеи — это да, я. Но это была официальная благодарность от компании за блестящий перевод на видеоконференции с голландцами. Вы спасли нам контракт, я обязан был отметить ваши заслуги материально. Цветы — это некое дополнение к денежной премии, которую Вы вскоре получите. А вот всё остальное, — он снова захихикал, — шоколад, кофе, эта дурацкая кофемашина и этот ужасного цвета плед… Это, простите, не моих рук дело.
Вера смотрела на него, не понимая:
— Чьих же?
— Я пока не знаю, но подозреваю, что это моя неугомонная бабушка! — Алексей развел руками, — это ее неумелые, но очень напористые попытки… как бы это помягче… подкормить потенциальную невесту. Она же считает, что путь к сердцу мужчины лежит через желудок, а к сердцу женщины — через дорогие подарки. Я же говорил, у нее свои тараканы.
Вера почувствовала, как жарко становится ее щекам. Стыд был таким всепоглощающим, что ей захотелось провалиться под этот шикарный паркет. Она мычала что - то невнятное, извиняясь.
— Не стоит, — отмахнулся Алексей, и его взгляд стал теплее, — вообще, это забавно. И даже мило. С вами, Вера Андреевна, определенно не соскучишься.
Но Вера уже решила для себя, что с этим безумием надо заканчивать. Взяв себя в руки, она отправилась прямиком в кабинет к Элеоноре Брониславовне, чтобы все высказать и поставить точки над “и”.
******
Кабинет Элеоноры Брониславовны встретил ее привычным запахом старины и любимого парфюма женщины - “Шанель”. Хозяйка компании сидела за своим столом и что - то писала, но, увидев Веру, тут же отложила перо и распахнула объятия.
— Верочка, родная! Заходи, садись рядом! — она повела ее на маленький диванчик в углу, — как настроение? Не устала? Алексей не загружает тебя работой? Ты скажи, я ему устрою! Выглядишь устало. Может быть возьмешь выходной? Если ты устаешь, только скажи, я все устрою! Женщина не должна много работать! Это прерогатива мужчины. Вот мой покойный муж — Александр Николаевич Гольданский…
Бабушка директора компании обняла Веру за плечи с такой материнской нежностью, что та на мгновение растерялась. Но тут же вспомнила про плед и кофемашину и собралась с духом.
— Элеонора Брониславовна, я хотела бы поговорить с Вами…
В этот момент в кабинет, не стучась, вошел Вячеслав Игоревич. Он был бледен и серьезен.
— Элеонора Брониславовна, машина подана. Ситуация в Логистическом центре требует Вашего срочного присутствия. Сорвалась поставка из Эквадора, полный хаос.
Элеонора Брониславовна мгновенно преобразилась. С нее будто слетела маска милой бабушки, и она снова стала железной леди, главой империи. Она резко встала.
— Слав, я еду. Верочка, — она повернулась к девушке, и ее взгляд снова стал острым и властным, — мы с тобой не договорили, но я чувствую, что ты пришла неспроста. Поэтому сегодня вечером жду тебя у себя на ужин. В семь. Без опозданий. Никаких отговорок не принимаю.
Это было сказано тоном, не допускающим возражений. Вера, подавленная ее напором, могла только кивнуть.
Самые обсуждаемые и лучшие рассказы.
«Секретики» канала.
Интересно Ваше мнение, а лучшее поощрение лайк, подписка и поддержка канала ;)
(Все слова синим цветом кликабельны)