Я сижу за столом, слёзы капают на чашку - крепко прижимаюсь к фарфору, будто он один меня поймёт. Вдруг остро, до мурашек: уже и не помню, как это - просто радоваться жизни. Мне тридцать пять. Я - замужем всего-то пять лет, почти как в новом платье: нежится в шкафу на выход, а на деле потерто - то воротничок, то пуговица висит. Детей нет. Родители далеко. Навеститься к ним - словно примерить свое старое пальто: вроде твоё, а жмёт...
С мужем отношения испортились почти сразу. Даже не сразу - а как будто ускоренная плёнка, где ты ещё надеешься, что впереди только счастье, а вот оно: раз - и приходит беспокойство. Конечно, я виновата: плакала в те первые дни, боялась, что не смогу сразу забеременеть. Боялась, что старость близко... что опоздала, что неправильно, не вовремя... что для него - я последний вагон, и вот-вот закроются двери.
Он стоял напротив. Лицо жесткое, руки сжаты:
- Ты меня совсем не любишь! Я тебе не нужен! Для тебя я - лишь последний вагон!
В тот момент я услышала как будто не его голос, а резкий скрежет тормозов. Его обида вонзилась, будто иголка. С той ночи что-то надломилось - пары не мы, а два квартиранта на одной кухне... Он всё чаще повторяет: "Живёшь тут, как квартиросъёмщица! Будто бы приехала, похаркала, семок полузгала да и уехала!"
Я боюсь ошибиться в каждом слове. Иногда разговариваю грубо - не специально! Просто не различаю, где грубость, а где прямота... Может, у меня нет той самой женской мудрости, о которой по ночам шепчутся подруги: "В любой ссоре обещай кашу с утра, а вечером - поменьше слов".
К подружкам волей-неволей обращаюсь, делюсь:
- Часто боюсь: не так что-то скажу - он снова кричит... Как мне быть, девочки?
- Ты? Да ты хамка! А про своего посмотри, он ещё ничего...
Больно от слов чужих. Больно - когда и мать, и люди с работы только подливают масла в огонь:
- А если он обидится? С такой как ты - только так и надо!
Плохо, что хозяйка из меня не очень... Губка сохнет на раковине, кастрюля пропахла гарью. Сама себя ругаю за неуклюжесть: не научила меня жизнь детскому доверию, и вот теперь всё кажется чужим... Как на съёмной.
Боюсь - вдруг совсем выгонит, вот так, словно и не было этих пяти лет, ни посуды общей, ни совместных вечеров, ни моего недожаренного омлета...
Как мне быть?
Временами мне кажется, что наша квартира впитала в стены всю мою тревогу. Шаги по коридору - каждый как удар: тук-тук, тук-тук... Идёт он - не спеша, словно боится войти сразу. А дома будто сквозняк гуляет: слова несутся, сдувают всё живое, оставляя только пыль и беспокойство.
- Опять ты плачешь? Да о чём! - Муж устало разводит руками, поджав губы. - Сколько можно жить в одной и той же песне?
Я не отвечаю, смотрю на чайник. Следы от пальцев на ручке, как карта войны: вот ожог того дня, когда ошиблась со временем; вот потёкший чай после нашей ссоры; вот отпечаток от его сильной ладони - случайно задержал, чтобы не ушла сразу, прямо в тапках... Не умеет он быть резким - и не умеет быть мягким. А у меня - всё через край, все мысли на выворот...
Порываюсь выговориться, а слова - углом, как ржавый нож:
- Я не робот! Мне страшно, понимаешь? Ты всегда ждёшь, что я буду... правильной!
Он хмурится:
- Поэтому и орёшь всё время!
И снова бой. Потом - тишина. Только часы на стенке да топот соседского мальчишки по потолку.
Страх не уходит. Знаете, вот это незаметное отчаяние? Оно прячется в синяках под глазами, в кашле ночью, в нежелании встречаться с подругами. В жизни, похожей на съёмную квартиру: осторожно входишь, не знаешь, стоит ли оставлять свои следы. Всё чуждо - даже собственная радость.
Однажды позвонила мама. Услышав голос, сразу что-то внутри защемило.
- Доченька, держитесь там... Эту твою грубость - стерпит только тот, кто любит... Слушай, главное не доводить до беды... - Мама говорила тихо, ласково. В её словах была не только забота, но и легкая усталость - та самая, когда уже пережили много, и сама знаешь цену ненужной ссоре.
Вечером, после очередного разговора в холостую, сидим рядом - молча едим. Он щурится, ковыряет вилкой картошку. Я решаюсь:
- Давай уедем на выходные куда-нибудь... Вместе.
Он смотрит удивлённо, будто забыл, что у нас бывают минуты без споров.
- Ты ведь ненавидишь эти поездки, - вдруг хмыкает. - Там же люди. Там весело.
Стыдно. Правда ведь. Я разучилась улыбаться не по привычке.
- Пусть будет неловко. Я попробую не ругаться, - наконец выговариваю.
И тишина, опять тишина... Только чай остыл за это время.
В пятницу всё же решились уехать на дачу к друзьям. Я всю дорогу смотрела в окно: мелькали дорожные указатели, в сердце стучала надежда - а вдруг там, среди дачной жары, мы снова вспомним, что такое простая близость.
На улице пахло дымом мангала, сиренью... Сидим за длинным столом, вокруг - друзья, их дети, разговоры о жизни. Кто-то рассказывает анекдот, кто-то спорит о засолке огурцов. Каждый о чём-то своём, и мне вдруг становится легко. Я смеюсь вслух, хотя думала - забыла, как это. Муж смотрит на меня и впервые за долгое время не хмурится.
- А смотри, какая у нас хозяйка! - вдруг смеётся он, показывая на меня друзьям, как будто знакомит меня с самого начала.
- Да ладно! - отвечаю я, - хозяюшка из меня, как из балерины крылья...
Все смеются - и я с ними, и смех обволакивает меня облаком, каким-то детским, чистым.
Но вечер не идеален. Позднее, уже в комнате для гостей, когда остались вдвоём, вдруг всплывает привычный разговор - о том, как нам дальше быть. Я серьёзно смотрю ему в глаза:
- А если не получится? Если не смогу родить?
Он долго молчит. Потом кладёт ладонь мне на плечо:
- Значит, будем собирать грибы вдвоём. И всё равно жить дальше. Кто сказал, что в этом что-то не так?
Не знаю, поверила ли я до конца. Но что-то оттаяло. И захотелось впервые за долгое время утром сварить для него кофе. Просто так, без обвинений.
...Кажется, что-то меняется? Или опять кажется?
Ночь выдалась удивительно тихой. За окном - только убаюкивающий хор кузнечиков, и до сих пор лёгкий смех друзей доносится глухим эхом... Я лежала в темноте, слушая его ровное дыхание рядом. Каждый вдох - будто мягкая волна прибоя, возвращающая меня к жизни, которую я почти списала со счетов.
Вдруг ему стало душно, он встал, высунулся в окно:
- Хорошо здесь... - почти шёпотом.
Я невольно переселась ближе, когда он вернулся, и осторожно коснулась его руки. Не потому, что привыкла, а потому что захотелось. Долгое молчание вдруг стало разговором без слов.
- Ты меня боишься? - спросил он. Впервые за столько лет - прямо, без укола.
Я не смогла ответить сразу. Да, боюсь. Но чего именно? Его? Себя? Будущего, в котором не будет ребёнка? Или того, что вся моя жизнь сведётся к боязни ошибиться перед ним, перед собой, перед миром?..
- Я боюсь остаться одна, - выдавила я, вставая и закутываясь в плед. - И боюсь так больше не любить.
Он подошёл и обнял меня за плечи. Лёгкая дрожь - не от холода, нет. Наверно, от надежды, что всё-таки можно что-то изменить, если оба захотят.
- У меня тоже страшно иногда, - признался он. - На тебя давлю, сам себя гружу... Вдруг я не тот, кто тебе нужен?
Тут я вдруг заметила, как сильно он постарел за последние годы - не по паспорту, а по углам глаз, по походке, по тяжёлому взгляду, который всё чаще был в себе.
Мы стояли так долго, пока не надоел даже сладкий запах сирени с улицы. И вдруг я поняла: за всеми этими ссорами, ожиданиями, страхами мы так упорно искали идеальную судьбу, что чуть не пропустили ту, что уже дана. С недостатками, с неспокойными ночами, с невозможностью стать "идеальными родителями", но - с добротой, которая ещё теплится между двумя уставшими сердцами.
- Давай пойдём завтра к реке, - предложила я, словно маленькая. - Рано утром, чтобы никого...
Он улыбнулся в пол-оборота - так, как делал много лет назад, когда только влюбился.
- Давай, - тихо сказал он. - Только ты - в тапках опять пойдёшь.
- Конечно, куда ж без них, - отвечаю я, наконец-то хохоча от души.
...Утро было прохладным - не совсем лето, и ещё не осень. Я выскользнула из-под одеяла пораньше: включила чайник, в тишине порезала яблоко, хрустящее, чуть кисловатое. Старая чашка - чай на двоих, с мёдом. Он подошёл на кухню, всё такой же взъерошенный, в своей полосатой пижаме, с которой я когда-то смеялась: мол, будто у зебры шубу сняли.
Мы оба молчали, но это было самое хорошее утреннее молчание - когда слова не нужны. Я надела свои любимые тапки, солнце только пробиралось в окно, и я, вдруг, ни с того ни с сего, улыбнулась ему:
- Пойдём!
Шли к реке, держа друг друга за руку, как будто не было всех этих сложных лет, обид, пустых надежд... Воздух пах травой и сырой землёй, утренней свежестью. Лица прохожих дремотны, и сердце вдруг налилось необыкновенной теплотой - может быть, я не зря всё выдержала? Не зря он - рядом, несмотря ни на что?..
Мы сели на сухую траву, слушали, как вода неспешно перебирает камушки. Дети где-то за мостом начинали крикливую игру, и я поймала себя на грустной улыбке.
- Знаешь, - сказала я, - иногда кажется: вот, всё уже решено за нас. И нечего ждать. Только принимаешь, как есть.
Он молча кивнул.
- А иногда... - я повернулась к нему, - кажется, что можно всё начать сначала. Даже если... по-новому.
- Я с тобой, - серьёзно сказал он.
Я почувствовала, как что-то тяжёлое словно ушло с плеч. Нет, мы не станем родителями этому миру - теперь уж вряд ли. Но, быть может, мы стали мудрее и научились наконец видеть друг в друге опору, а не соперника в борьбе за нереальное счастье.
В тот день мы вернулись домой с мокрыми от росы ногами и лёгкими душами, как будто впервые встретились.
Жизнь не стала проще, не появилась волшебная новость "у вас будет ребёнок", никто не стал счастливым вдруг - но пришло ощущение, что счастье бывает совершенно разным. Оно - в мелочах, в утреннем чае, в родных морщинах, в крепкой руке, в возможности идти рядом, даже когда внутри - страх и пустота.
Я, глядя на него, вдруг поняла: мы не проиграли. Мы просто выбрали быть вместе, и, может, это - самое храброе из всех решений.