Снег не шёл – он висел в воздухе колючей молочной пеленой, застилая глаза, забиваясь под воротник шинели, превращая мир в белое, беззвучное чистилище. Вера прижала к груди потрёпанный полевой планшет, внутри которого хрустели самые важные документы в её жизни. Не справки о ранении, а пачки аккуратно упакованных семян – будущее голодной страны, которое могло быть погребено под снегом сегодняшнего дня.
Снег не шёл — он висел в воздухе колючей молочной пеленой, застилая глаза, забиваясь под воротник шинели, превращая мир в белое, беззвучное чистилище. Вера прижала к груди потрёпанный полевой планшет, внутри которого хрустели самые важные документы в её жизни. Не справки о ранении и не письма с фронта, а пачки аккуратно упакованных и пронумерованных конвертов с семенами.
«Павловская станция. Отдел плодовых культур. Коллекция № 178/А» — эта надпись, выведенная её же рукой, была сейчас дороже любого ордена. В этих маленьких бумажных пакетиках — будущее. Будущее, которое отчаянно пытались спасти от огня, пока настоящее рушилось под грохот немецких бомбардировщиков.
Эшелон, в котором они ехали из Ленинграда, теперь стоял, гротескно изогнувшись, на запасном пути заброшенного полустанка где-то под Тихвином. Немцы разбомбили пути впереди и сзади, отрезав их от мира. От теплушек, набитых людьми, поднимался слабый пар — последнее дыхание замерзающих. Командир небольшого отряда красноармейцев, приданного для охраны эвакуируемых ценностей, — молодой, но уже поседевший у висков лейтенант — кричал, что нужно двигаться к переправе пешком, пока не стемнело окончательно.
— Сестрёнка, ты чего замерла? Движись! — кто-то толкнул Веру в спину, и она пошатнулась, инстинктивно крепче сжав планшет.
Она была не «сестрёнка», она была агрономом, кандидатом наук. Но здесь, в этом аду, звания и степени стёрлись, остались лишь биологические функции: выжить, дышать, идти.
— Ящики… — прошептала она, оборачиваясь к разбитому вагону. — Нужно вынести ящики.
Лейтенант, услышав её, мотнул головой:
— Не до ящиков! Людей спасать надо! Там медикаменты, продукты — бери что можешь!
— Вы не понимаете! — в голосе Веры прозвучала отчаянная, почти истерическая нота, несвойственная ей. — Это семена! Уникальная коллекция! Если мы их потеряем, после войны страна будет годами восстанавливать то, что создавалось десятилетиями!
Лейтенант посмотрел на неё как на безумную. В его глазах читалось одно: какая война? Какое после? Они могут не пережить и сегодняшнюю ночь.
Вера, не дожидаясь его разрешения, рванулась обратно к вагону. Метель слепила глаза. Из открытой двери теплушки на неё глянули испуганные лица женщин и детей. Она стала вытаскивать тяжёлый, обитый жестью ящик. Руки замерзали на металле, но она не чувствовала боли. Только всепоглощающий ужас потери.
Вдруг из-за сугробов, у самого полотна, послышался скрип. Не металлический, а деревянный, утробный. И тихое, укачивающее бормотание. Вера замерла, вглядываясь в снежную пелену.
У разбитого товарного вагона, который, казалось, никто не мог использовать для укрытия, сидела на ящике женщина. Не просто женщина — видение из другого мира. На ней была цветастая, стёганая, потрёпанная юбка в несколько слоёв, тёплая кофта, а через плечо была перекинута яркая, с крупным узором шаль. На коленях у неё лежала маленькая, тёмная гармошка, а рядом, свернувшись клубком, грелся на жалком коврике маленький медвежонок.
Женщина подняла на Веру глаза — тёмные, бездонные, как две колодца в лесной глуши.
— Не торопись, чяёри (дочка), — голос её был низким, хрипловатым от холода и возраста, но в нём звенела странная, гипнотическая сила. — Тяжёлую ношу тащишь. Не по силам тебе она.
— Это это должно быть обязательно… Это необходимо, — запинаясь, выдохнула Вера, всё ещё пытаясь сдвинуть ящик.
— Всё необходимое легко в руках лежит, а лишнее — к земле тянет, — цыганка усмехнулась, и в уголках её глаз собрались лучики морщин. — Подойди. Позволь Элире на судьбу твою взглянуть. Увидеть, стоит ли эта ноша твоей жизни.
Вера, учёный-материалист, воспитанная на строгих научных догматах, должна была бы отшатнуться. Но её ноги сами понесли её к этой странной женщине. Потому что в её глазах была не просьба, а уверенность. И потому что Вере отчаянно нужна была хоть капля уверенности в этом рушащемся мире.
Она протянула руку. Элира взяла её своии холодными, шершавыми пальцами, перевернула ладонью вверх и провела по линиям сухим, колющим кончиком ногтя.
— О-о-о… — прошептала она, и её бормотание стало тише, сосредоточеннее. — Три дара увижу я в твоей судьбе, сестричка. Не для богатства, не для радости. Для жизни. И для смерти.
Вера почувствовала, как по спине пробежал холодок, не имеющий ничего общего с метелью.
— Первый — дар огня, — голос Элиры зазвенел, как натянутая струна. — Он согреет тебя, но опалит душу. Второй — дар воды. Он даст жизнь, но отнимет последние силы.
Она замолчала, вглядываясь в линии так пристально, будто читала карту.
— А третий… — она подняла на Веру свой пронзительный взгляд. — Третий дар — дар земли. Он будет молчать. Молчать очень долго. Пока не придёт его час. Он спасёт многих, но потребует от тебя… самой дорогой платы.
Вера резко дёрнула руку.
— Что это значит? Какая плата? — голос её дрогнул.
Но Элира уже откинулась назад, её лицо снова стало непроницаемым и отстранённым.
— Дорога твоя на восток, чяёри. Иди. Ищи железную клетку, что летит по небу. Она укажет путь.
В этот момент со стороны леса ударила очередь из автомата. Лейтенант крикнул что-то нечленораздельное, призывное. Начиналась паника. Немцы.
Вера, сердце колотясь где-то в горле, бросилась к своему ящику. И вдруг поняла, что может его сдвинуть. Словно ледяной страх сменился адреналиновой ясностью. Она потащила его к другим беженцам, даже не оглядываясь на старую цыганку.
Но слова её звенели в ушах громче взрывов и выстрелов: «Дар земли… Самая дорогая плата…»
***
Крик лейтенанта потонул в новом взрыве, ближе, оглушительнее. Земля содрнулась у самых ног Веры, и её отбросило взрывной волной прямо на тот самый ящик, который она пыталась спасти. В ушах звенело, в глазах плавали тёмные пятна. Она инстинктивно втянула голову в плечи, ожидая осколков, но их не было — разрыв был слишком близким, но не шрапнельным.
«Диверсанты, — пронеслось в прояснившемся на мгновение сознании. — Миномётчики или корректировщики. Бьют прицельно».
Состав превратился в ад. Люди, ещё минуту назад апатично ждавшие своей участи, метались по узкому пространству между занесёнными снегом вагонами, натыкаясь друг на друга, падая. Дети плакали, женщины кричали. Красноармейцы, человек пять, не больше, пытались организовать периметр обороны, отстреливаясь в сторону леса, откуда доносились короткие, хлёсткие очереди немецких автоматов.
— В укрытие! Все в кювет! — орал лейтенант, его лицо было залито кровью из рассеченного осколком виска, но он стоял на ногах, как столб. — Тащи те ящики, если можешь, но быстро!
Последние слова были обращены к Вере. В его глазах уже не было непонимания — был приказ. Он видел её отчаянную решимость и теперь использовал её.
Вера, не помня себя от страха, с новой силой рванула ящик. Он сдвинулся, заскребя по обледеневшей земле. Вдруг с другой стороны ухватились ещё одни руки — женские, худые, в рваных перчатках.
— Давай, милая, давай! — просипела знакомая старуха из их вагона, Матрёна. Её глаза были полы ужасом, но в них горела искра чего-то упрямого, деревенского, не сломленного.
Вместе они потащили ящик к глубокому кювету у насыпи, куда уже прыгали, сползали, падали другие беженцы. Второй ящик остался стоять у вагона — ни сил, ни времени на него уже не было.
Свист пуль над головой стал привычным, фоном. Вера, споткнувшись, скатилась в сугроб на дне кювета, прижав к себе планшет с семенами. Рядом с ней упала Матрёна, тяжело дыша. Ящик стоял рядом, целый, невредимый.
— Молодец, — выдохнула старуха. — Всё спасла.
Но это была преждевременная победа. Из леса, пользуясь замешательством, вышла группа немецких автоматчиков в белых маскхалатах. Человек восемь. Они двигались быстро, профессионально, перебежками, от укрытия к укрытию, заходя с фланга. Их цель была очевидна — отрезать группу от возможных путей отхода, взять в клещи.
Лейтенант понял это. Его люди были прижаты к вагонам, вести прицельный огонь мешали свои же беженцы.
— Отход! К переправе! — скомандовал он, и в его голосе впервые прозвучала трещина. — Отступаем!
Это был приказ на спасение людей ценой потери эшелона и всего, что в нём было. Немцы были уже слишком близко.
И тут Вера увидела её. Элиру.
Цыганка не бежала и не пряталась. Она стояла на том же месте, у своего разбитого вагона, прямо на линии огня. Медвежонок нервно рычал у её ног, ощетинившись. Элира смотрела не на наступающих немцев, а на небо. Её губы что-то беззвучно шептали. А потом она резко вскинула руку и указала куда-то за спину Веры, в сторону дальнего конца полустанка, где темнели силуэты каких-то сараев и брошенной сельхозтехники.
— Железная клетка! — пронеслось в голове Веры.
Но лейтенант не видел Элиру. Он видел только немцев. Он принял решение.
— Гранаты! Огонь на подавление! — крикнул он своим бойцам. — Прикроем отход!
Две гранаты полетели в сторону наступающих. Взрывы на мгновение остановили немцев. Этого хватило. Люди из кювета рванули вперёд, под прикрытие вагонов, чтобы потом бежать к лесу, в сторону реки.
— Ящик! — крикнула Вера Матрёне, снова хватая его за ручку.
В эту секунду один из немцев, поднявшись из-за укрытия, дал длинную очередь по бегущей толпе. Пули цокотали по обшивке вагонов, впивались в дерево, в снег.
Вера увидела, как Матрёна, которая тоже потянулась за ящик, вдруг странно дёрнулась, споткнулась и мягко осела в снег. На её серой, поношенной шали быстро расползалось алое пятно.
— Бабка! — закричала Вера, пытаясь подхватить её.
— Оставь, милая… — прошептала старуха, и её глаза стали стекленеть. — Бери своё… бери… семечки… кормить людей надо…
Её рука безвольно упала. Вера застыла в ступоре, глядя на кровь, окрашивающую снег. Первая смерть, которую она видела так близко. Не с воздуха, а вот так, лицом к лицу.
— Дар огня… — вдруг выдохнула она, вспомнив слова цыганки. — «Он согреет, но опалит душу».
Огонь стрельбы прикрыл их, дал шанс спастись. Но он же опалил её душу этой первой, чужой, но такой близкой кровью.
— Беги! — чей-то сильная рука схватила её за шинель и рванула вперёд. Это был лейтенант. — Беги, я сказал!
Она бросила последний взгляд на мёртвую Матрёну, на свой второй ящик, оставшийся у вагона, и побежала, слепо следуя за другими, сжимая в одной руке планшет, а в другой — ручку того единственного, спасённого ящика.
Она бежала, не чувствуя ног, не чувствуя тяжести. Перед глазами стояло лицо мёртвой старухи и пронзительный взгляд цыганки Элиры, смотрящей в небо.
«Дар огня» уже потребовал своей первой платы.
***
Бегство превратилось в кошмарный марафон по колено в снегу, под аккомпанемент отдалённых выстрелов и воя ветра. Немцы, удовлетворившись захватом эшелона и трофеев, не стали организовывать массированную погоню — метель и без того делала своё дело. Они преследовали их лишь для острастки, отстреливаясь на бегу, но вскоре отстали.
Группа, сбившаяся в кучку, двигалась наощупь, ориентируясь по слабому свету оставшихся в живых фонарей и по интуиции лейтенанта, который, стиснув зубы от боли, шёл впереди, прокладывая дорогу. Рана на его виске замерзла, превратившись в багровую ледышку.
Вера тащила свой ящик, чувствуя, как мышцы спины и рук гудят от непосильной нагрузки. Каждый шаг давался с трудом. Планшет с семенами она перевесила через плечо, под шинель, чтобы согреть драгоценные зёрна своим телом.
Рядом с ней, спотыкаясь и плача, шла молодая женщина с девочкой лет пяти на руках. Ребёнок тихо хныкал, уткнувшись лицом в материнскую шубу.
— Держись, Катенька, — шептала мать, сама едва держась на ногах. — Скогда придём… отогреемся…
Но куда они шли? Где эта переправа? Вера понимала, что шансы найти её в этой снежной пустыне, ночью, без карты и проводника, стремятся к нулю. Слова Элиры о «пути на восток» сейчас казались не пророчеством, а злой насмешкой.
Они шли несколько часов, пока совсем не выбились из сил. Лейтенант, наконец, поднял руку, сигнализируя остановиться. Они укрылись в небольшой берёзовой рощице, которая хоть как-то защищала от пронизывающего ветра.
— Отдышимся, — хрипло произнёс он, прислоняясь к стволу дерева и с трудно скрываемой болью сползая на землю. — Потом… двинем дальше. Река должна быть близко.
Но в его голосе не было уверенности. Люди молча падали в снег, не в силах сделать и шага. Фонари погасли — сели батарейки. Их накрыла кромешная тьма и тишина, нарушаемая лишь завыванием вьюги и тяжёлым дыханием измождённых людей.
Вера присела на ящик, стараясь не думать о холоде, который медленно пробирался сквозь шинель и валенки. Она думала о семенах. О яблонях, которые должны были вырасти из них. О грушах и сливах. О том, как после войны дети будут бегать по саду и рвать спелые плоды. Эта картина казалась такой же далёкой и нереальной, как сон.
Вдруг она услышала слабый шёпот рядом. Это была та самая женщина с ребёнком.
— Дочка… она не дышит… — голос её был пустым, безучастным, как у человека, пережившего слишком многое за один день. — Дочка, проснись…
Вера резко вскочила и на ощупь подбежала к ним. Она наклонилась над девочкой. Та лежала без движения, бледная, как снег. Вера сунула руку под одежду — тело было ледяным. Переохлаждение. Смерть была близка.
— Надо греть! — резко сказала Вера, срывая с себя шинель. — Быстро! Развести огонь!
Лейтенант поднял голову.
— Огонь? Ты с ума сошла? Немцы за версту увидят!
— Они не увидят в такую метель! — парировала Вера, её голос впервые за вечер зазвучал с твёрдостью и властью, унаследованной от отца-профессора. — А если не разведём, она умрёт! И мы все замёрзнем! Это же ребёнок!
Она уже не просила, она приказывала. Её научные степени ничего не значили в этом лесу, но сила её убеждённости — значила.
Лейтенант промолчал несколько секунд, потом махнул рукой.
— Ищите сушняк. Быстро и тихо.
Несколько мужчин поползли в темноту, собирая хворост. Вера тем временем расстелила свою шинель на снегу, уложила на неё девочку, а сверху прижалась к ней телом, пытаясь отогреть своим дыханием. Мать, рыдая, прижалась с другой стороны.
Костер разожгли с трудом — промокшие спички никак не хотели загораться. Но вот первые язычки пламени лизнули хрупкие прутики, осветив испуганные, осунувшиеся лица беженцев. Тепло, слабое, но такое желанное, стало разливаться по телу.
Через несколько минут девочка сласто застонала и открыла глаза.
— Мама? — прошептала она.
Мать разразилась счастливыми слезами, прижимая её к себе. Люди молча смотрели на огонь, на спасённого ребёнка, и в их глазах появилась крошечная искорка надежды.
Вера отошла в сторону, дрожа от холода без шинели. Она смотрела на огонь — тот самый «дар огня», что согрел их, дал жизнь этому маленькому существу. Но её собственную душу опалила смерть Матрёны и леденящий ужас перед почти случившейся трагедией.
Лейтенант подошёл к ней и молча накинул на её плечи свою потрёпанную офицерскую шинель. Она была тяжёлой, пропахшей порохом и потом, но тёплой.
— Спасибо, — тихо сказал он. — Я бы не справился. Не до того было. — Он кивнул на свою рану.
— Как зовут? — спросила Вера, кутаясь в шинель.
— Артём. Лейтенант Артём Соболев.
— Вера. Вера Николаевна Орлова.
Они помолчали, глядя на то, как люди жадно тянут к костру руки.
— Вы… агроном? — уточнил Артём, кивнув на ящик.
— Да. Из Павловска. Везу коллекцию семян.
— Понятно, — он не стал спрашивать «зачем». Он видел её решимость и теперь, кажется, начал понимать. — Отогреемся — двинемся. Искать эту переправу. Или… — он запнулся.
— Или? — подсказала Вера.
— Или «железную клетку», — неожиданно усмехнулся он беззвучно. — Ваша цыганка так и сказала?
Вера кивнула.
— Она сказала: «Ищи железную клетку, что летит по небу. Она укажет путь».
Артём покачал головой, но в его глазах не было насмешки. Была усталая готовность цепляться за любую соломинку.
— Ладно, — вздохнул он. — Будем искать клетку. Летающую. В такую-то погоду.
Он отошёл, чтобы проверить посты. Вера осталась одна у огня, слушая, как потрескивают ветки. «Дар огня» сбылся. Согрел, но опалил. Что же будет дальше? Что принесёт «дар воды»?
***
Они шли всю ночь, двигаясь наощупь, ориентируясь по слабому свету начинающегося рассвета и по компасу лейтенанта. Метель поутихла, сменившись колючим, пронизывающим ветром. Усталость валила с ног, но Артём не останавливался, подгоняя людей. Все понимали — остановиться значит замерзнуть.
Вера тащила свой ящик, чувствуя, как ватные ноги подкашиваются от изнеможения. Шинель лейтенанта грела тело, но не душу. Перед глазами всё стояло лицо мёртвой Матрёны. Она машинально ощупывала планшет у себя на груди — семена были в порядке, они были её единственной опорой и смыслом в этом безумии.
Вдруг впереди послышался шум — не ветра, а чего-то более мощного, низкого и гулкого. Все замерли, прислушиваясь.
— Река! — хрипло крикнул кто-то из бойцов. — Это Волга! Мы вышли!
Люди, казалось, обрели второе дыхание. Они заспешили вперёд, продираясь через последние заснеженные кусты. И вот она открылась перед ними — широкая, могучая, вся в торосах и белых разводьях. Лёд на ней выглядел ненадёжным, пористым, а кое-где виднелись тёмные, зловещие полыньи. Ветер над её открытой гладью был ещё злее и холоднее.
— Переправа должна быть южнее, — уверенно сказал Артём, сверяясь с компасом. — Двигаем вдоль берега.
Они поплелись по краю льда, цепляясь за обледеневшие камни и коряги. Надежда согревала их лучше любого костра. Вера уже почти поверила, что самое страшное позади.
И тут раздался тот самый звук. Тот, что предсказала Элира.
Сначала это был низкий, нарастающий гул, похожий на шум приближающегося поезда. Но поездов здесь быть не могло. Гул быстро превратился в оглушительный рёв, идущий с неба. Все в ужасе замерли, вглядываясь в серую пелену утра.
И тогда они увидели её. «Железную клетку».
Из-за туч, низко проносясь над самой рекой, вынырнул советский тяжёлый бомбардировщик ТБ-3. Для Веры, выросшей в городе и видевшей самолёты только на парадах, он и правда выглядел как огромная, неуклюжая, простуженная клетка из металла и тросов. Он летел, кренясь на правое крыло, из которого тянулась тонкая струйка дыма. Где-то его уже успели подстрелить.
— Смотри! — закричал кто-то, указывая на самолёт.
Он пролетел прямо над их головами, такой низкий, что можно было разглядеть звёзды на фюзеляже и заиндевевшие стёкла кабины. А потом он начал разворачиваться, закладывая вираж над противоположным берегом.
— Куда он? — растерянно спросила Вера.
— Садиться, — безотрывно следя за самолётом, пробормотал Артём. — Ищет место для вынужденной. Смотрите! Он ведёт нас!
Самолёт, описав дугу, теперь летел вдоль реки на восток, точно указывая им направление. Они побежали, забыв про усталость, спотыкаясь и падая, не сводя глаз с небесного проводника.
Через пятнадцать минут бега они увидели то, что искали. Небольшую, тщательно замаскированную под берегом переправу. Несколько саней, лодка-волокуша, и группа бойцов из понтонно-мостового батальона, которые в изнеможении грелись у крошечной печурки-буржуйки.
Самолёт, пройдя ещё немного вперёд, с грохотом и скрежетом плюхнулся на лёд вдалеке, подняв облако снежной пыли.
— Свои! — закричал Артём, поднимая руки. — Беженцы с разбомблённого эшелона!
Солдаты у переправы встретили их настороженно, но увидев женщин и детей, бросились на помощь. Через несколько минут они уже сидели у жарко натопленной буржуйки в крошечной землянке на берегу, закутанные в одеяла, с кружками кипятка в окоченевших пальцах.
Вера не могла поверить в своё счастье. Они спаслись. Они нашли переправу. Слова цыганки сбылись с пугающей точностью. «Железная клетка» действительно указала путь.
Командир переправы, старший сержант с умным, усталым лицом, выслушал короткий доклад Артёма.
— Обстановка скверная, товарищ лейтенант, — сказал он, хмурясь. — Лёд слабый, немцы бомбят переправу регулярно. Сейчас как раз затишье. Нужно переправляться, пока не началось снова. Сани готовы. По одному человеку и малый груз — проедем.
Он посмотрел на ящик Веры.
— Это что?
— Семена. Коллекционные. В эвакуацию, — коротко ответила Вера.
Сержант кивнул, не удивляясь. Он, видимо, видел уже всё.
— Ладно. Готовься. Ты — в первую очередь, с ребёнком и матерью.
Вера вздохнула с облегчением. Ещё немного, и её миссия будет в безопасности.
И тут снаружи донёсся знакомый, леденящий душу звук — нарастающий вой пикирующих бомбардировщиков.
— Воздух! — закричал часовой снаружи. — Все в укрытие!
Люди в панике бросились к узкому входу в землянку. Вера увидела, как мать с маленькой Катей, которую она спасла у костра, бежит к выходу, спотыкается и падает прямо на лёд, роняя ребёнка. Девочка ударилась головой о лёд и замерла, не двигаясь.
Первый взрыв разорвался на берегу, подняв фонтан грязного льда и земли. Землянка содрогнулась.
Вера, не раздумывая, рванулась наружу, к неподвижной девочке. Она подхватила её на руки и оглянулась, ища укрытие. Но вокруг был только плоский, открытый лёд.
— В воду! — вдруг услышала она чей-то крик. Это был Артём. Он указывал на полынью неподалёку, под прикрытием высокого берега. — В воду! Это единственное укрытие от осколков!
Это было безумием. Но другого выхода не было. Очередь взрывов приближалась к ним.
Вера, прижимая к себе ребёнка, побежала к полынье. Лёд под ногами был скользким и ненадёжным. Она спустилась в ледяную воду по грудь, держа Катю над головой. Шок от холода был таким сильным, что перехватило дыхание. Вода обожгла кожу как огонь.
Она стояла там, под защитой ледяного козырька, пока снаружи гремел ад. Осколки со свистом резали воздух, но не могли достать их здесь. Лёд дрожал от разрывов. Вера, стиснув зубы, держала девочку, чувствуя, как силы покидают её. Вода, казалось, высасывала из неё жизнь, последнее тепло.
«Дар воды… — промелькнуло в её сознании, затуманенном холодом. — Он даст жизнь, но отнимет последние силы…»
Она не знала, сколько прошло времени. Когда бомбёжка стихла, её руки почти онемели. Артём и несколько солдат уже бежали к ней по льду.
— Жива? — хрипло крикнул лейтенант.
Вера, не в силах говорить, лишь кивнула. Она попыталась выбраться из воды, но ноги не слушались. Артём и сержант подхватили её и девочку, вытащили на лёд и понесли к землянке.
Катю отдали матери — девочка очнулась и тихо плакала. Веру же начали усиленно растирать, заворачивать в всё сухое, что было, отпаивать горячим чаем с салом из фляжки.
Она лежала, трясясь от холода, и смотрела на свой ящик, стоявший нетронутым у стены. Она спасла ребёнка. Спасла семена. Но теперь она понимала цену этого спасения. Её тело было истощено до предела. А где-то там, на другом берегу, ждал свой черёд третий дар — дар молчащей земли. И самая дорогая плата.
***
Переправа оказалась не спасением, а новой ступенью ада. Немцы, обнаружив переправу, методично долбили её артиллерией и авиацией. Каждый рейс на тот берег был русской рулеткой. Сани, запряжённые истощённой лошадью, скрипели по ненадёжному льду, прогибающемуся под колёсами телеги с ранеными. Каждый скрип, каждое потрескивание заставляло сердце замирать.
Вера, всё ещё не оправившаяся от ледяной купели, сидела в санях, вцепившись в свой ящик и в планшет. Рядом прижималась Катя с матерью. Лицо девочки было бледным, но живые глаза с любопытством следили за происходящим. Артём шёл рядом, держась за деревянный борт, его взгляд непрестанно сканировал небо и дальний берег.
— Держись, Вера Николаевна, — бросил он, не глядя на неё. — Почти полпути прошли.
Вера лишь кивнула, экономя силы. Её тело ломило, в висках стучало, а внутри всё было вывернуто наруху ледяным ужасом той полыньи. «Дар воды» взял свою дань. Она чувствовала себя пустой, вымороженной изнутри.
И тут раздался тот самый, уже знакомый гул. Но на этот раз он шёл не от одного самолёта. Это был нарастающий, многоголосый рокот нескольких моторов.
— Юнкерсы! — крикнул один из понтонеров, управляющий лошадью. — Ложись!
С неба, словно коршуны, пикировали три немецких бомбардировщика. Их цель была очевидна — уничтожить переправу.
Первый снаряд разорвался метрах в пятидесяти слева, подняв чудовищный фонтан воды и обломков льда. Лёд под санями затрещал, лошадь встала на дыбы, испуганно заржав. Телегу резко бросило в сторону.
— Держись! — закричал Артём, пытаясь ухватиться за что попало.
Второй взрыв прогремел ближе. Его ударная волна была физически ощутимой. Вера почувствовала, как сани подбрасывает, а потом раздаётся оглушительный, леденящий душу хруст. Лёд под ними не выдержал.
Всё произошло мгновенно. Телега с ранеными и ящиками начала проваливаться в тёмную, ледяную воду. Лошадь, издавая человеческий крик ужаса, исчезла в пучине. Люди с криками скатывались в полынью.
Вера инстинктивно вскочила, отталкиваясь от тонущих саней. Одной рукой она держала Катю, другой — цеплялась за свой ящик, который съехал с телеги и теперь балансировал на краю льдины.
— Мама! — закричала девочка, вырываясь из её рук и тянусь к тонущей матери.
Женщина, пытаясь выбраться, уже погружалась по грудь, её глаза были полны безмолвного ужаса.
Артём, не раздумывая, бросился в воду. Он схватил женщину под мышки и из последних сил стал выталкивать её на лёд. Понтонеры, сами едва держась, помогали ему.
Вера в это время боролась с ящиком. Он был тяжёлым и норовил утянуть её за собой. Лёд вокруг трещал и крошился. Катя, оставшись без присмотра, поползла к краю полыньи, к матери.
— Стой! — закричала Вера, но было поздно.
Девочка оступилась и скатилась в воду прямо рядом с тонущими санями. Её розовая шапочка на мгновение мелькнула на тёмной воде и начала быстро удаляться течением.
Вера окаменела. Выбор был ужасен. Спасать ящик с семенами — будущее тысяч людей. Или спасать ребёнка — жизнь здесь и сейчас.
Мысли пронеслись со скоростью света. Коллекция… Голод… Будущие сады… И маленькая Катя, которую она уже спасла однажды у костра. Её доверчивые глаза.
Вера отпустила ящик.
Он с глухим стуком ушёл под воду. В это же время она бросилась вперёд, скользя по льду, и рухнула в воду по пояс, протягивая руки к тонущей девочке. Течение было сильным, холод парализовал движения, но она из последних сил сумела ухватить Катю за куртку и вытянуть её на лёд.
В этот момент третий бомбардировщик, промахнувшись, сбросил свой груз чуть дальше. Но осколок от разрыва, просвистев в воздухе, ударил Веру в плечо. Она не почувствовала боли — лишь тупой удар, от которого её отбросило на лёд.
Она лежала, не в силах пошевелиться, глядя в серое небо, с которого на них сыпалась снежная крупа. Катя плакала у неё на груди. Ящик с семенами был на дну. Вторая часть коллекции, ради которой она всё затеяла, была потеряна.
Артём и понтонеры кое-как вытащили мать Кати и ещё нескольких раненых. Бомбардировщики, сделав своё дело, улетели. Наступила звенящая тишина, нарушаемая лишь всхлипываниями ребёнка и тяжёлым дыханием выживших.
Артём подполз к Вере. Его лицо было искажено гримасой боли и сочувствия.
— Ранена? — хрипло спросил он.
Вера молча показала на плечо, из которого сочилась кровь, окрашивая шинель в тёмно-багровый цвет.
— Ящик… — прошептала она, и в её голосе не было ни злости, ни отчаяния — лишь пустота. — Я отпустила его. Я спасла её, но я отпустила ящик.
Артём посмотрел на плачущую Катю, на её мать, которая, откашляв воду, тянулась к дочери. Потом его взгляд упал на планшет, всё ещё висевший на шее Веры.
— Но не всё, — тихо сказал он. — Главное ты спасла. И ребёнка спасла. Ты поступила правильно, Вера.
Он помог ей подняться. Плечо горело огнём. Боль, которую она не чувствовала сначала, теперь накатывала волнами. Понтонеры, собрав уцелевших, помогали им добраться до дальнего берега. Обратного пути не было.
Когда они, промокшие, окровавленные и обессиленные, выбрались на твёрдую землю, Вера оглянулась на реку. Там, в полынье, среди обломков, лежал её ящик. Дар воды забрал его. Он дал жизнь Кате, но отнял часть её миссии, её надежды.
Она не знала, что хуже — физическая боль от раны или душевная — от потери. Но теперь у неё не оставалось выбора. Только маленький планшет с семенами на груди. И третий, самый загадочный дар — дар молчащей земли. Который, если верить Элире, потребует от неё самой дорогой платы.
ПРОДОЛЖЕНИЕ В ГЛАВЕ 2 (Будет публикована сегодня в 17:00 по МСК)