Первые пару недель после скандала в квартире Людмилы царила непривычная, почти оглушительная тишина. Телефон молчал. Никто не заявлялся без предупреждения, не требовал внимания и не нарушал её покой. Людмила сначала наслаждалась этим затишьем, как измученный путник наслаждается глотком холодной воды. Она отсыпалась, читала книги, по вечерам гуляла в парке. Впервые за долгие месяцы она почувствовала себя хозяйкой собственной жизни, а не диспетчером на телефоне, обслуживающим нужды семьи брата.
Но иллюзия спокойствия была недолгой. Алексей и Марина не могли так просто отступить. Они сменили тактику. Начались сеансы показного страдания, разыгрываемые перед всеми родственниками и общими знакомыми.
— Как же так, такая машина пропала! — причитал Алексей, встречая на улице троюродную тётку. — Людочка так убивается, ночами не спит. Мы ей и то, и сё предлагаем, а она вся в себе, никого видеть не хочет. Боимся, как бы с ней чего не случилось на нервной почве.
Марина была ещё более искусной актрисой. Она звонила подругам, матери, свекрови, и её голос дрожал от «искреннего» сочувствия.
— Бедная Людочка… Это такой удар для неё. Она же в эту машину всю душу вложила. Мы с Алёшей сами не свои, всё думаем, как ей помочь. Может, деньгами скинуться на первый взнос на новую? Но она такая гордая, ни в какую не возьмёт. Говорит, сама справится. Сильная женщина, конечно, но иногда эта сила во вред.
Слухи, как круги по воде, расходились по всему их небольшому городку. Людмилу жалели, ей сочувствовали. Алексей и Марина в глазах окружающих выглядели идеальными родственниками — заботливыми, внимательными, готовыми прийти на помощь в любую минуту. Людмиле было тошно от этого спектакля, но она решила не вмешиваться. Время всё расставит по своим местам.
Она ошиблась. Не дождавшись от неё ни извинений, ни просьб о помощи, брат с женой перешли ко второму акту своей пьесы. Сочувствие в их речах сменилось подозрительностью, а затем и открытыми обвинениями.
Первый звоночек прозвенел, когда Людмиле позвонила мама.
— Людочка, я тут с Мариночкой говорила… Она так переживает… Говорит, странная эта история с твоей машиной. Может, ты и правда что-то от них скрываешь?
— Мама, мы это уже обсуждали, — устало ответила Людмила.
— Но они говорят, что ты её, может быть… продала? — осторожно, почти шёпотом, произнесла мать. — Алёша говорит, сейчас многие так делают. Чтобы налоги не платить. Продают по-тихому, а потом заявляют об угоне. Людочка, если это так, ты скажи. Мы же свои, мы никому…
— Мама, перестань, — резко оборвала её Людмила. — Перестань повторять за ними эту чушь. У меня нет машины. На этом точка.
Но точка не была поставлена. Через несколько дней Алексей и Марина явились к ней собственной персоной. Без торта и без улыбок.
— Мы пришли поговорить, — с порога заявил Алексей. Его лицо было мрачным и суровым, словно он был не младшим братом, а прокурором, пришедшим на допрос.
Людмила молча пропустила их на кухню.
— Мы тут подумали, — начала Марина, усаживаясь на своё любимое место и окидывая кухню хозяйским взглядом. — И пришли к выводу, что ты нас водишь за нос.
— В каком смысле?
— В прямом! — рявкнул Алексей. — Ты продала машину! Признавайся! Наверняка нашла покупателя, получила деньги, спрятала их где-нибудь в банке под трёхлитровой крышкой и сидишь довольная! А мы тут, как идиоты, бегаем, переживаем, позоримся перед людьми!
Людмила смотрела на них и поражалась. Какая же каша у них в головах. То они переживают, то они позорятся.
— Послушайте, — начала она спокойно, решив для себя, что не даст втянуть себя в очередной скандал. — Даже если бы я её продала, какое вам до этого дело?
— Как какое?! — подскочила Марина. — Мы имеем право знать! Мы твоя семья! Мы на эту машину, можно сказать, тоже рассчитывали!
— Вот! — Людмила подняла палец. — Вот это и есть ключевая фраза. Вы на неё рассчитывали. Вы уже считали её своей. И теперь злитесь не потому, что я вас якобы «обманула», а потому, что у вас отобрали удобную игрушку.
— Ты несёшь какой-то бред! — отмахнулся Алексей. — Дело в твоей лжи! Ты выставила нас дураками! Мать из-за тебя на таблетках сидит!
— Мать сидит на таблетках, потому что вы ей каждый день в уши дуете, какая я плохая, — не выдержала Людмила. — Вы манипулируете ею, чтобы надавить на меня!
— Никем мы не манипулируем! — взвизгнула Марина. — Мы просто хотим справедливости! Если ты получила за машину деньги, ты должна поделиться!
Тут Людмила не выдержала и рассмеялась. Холодно и горько.
— Поделиться? С какой стати? Может быть, вы со мной делились, когда пять лет подряд откладывали по копеечке на свою мечту? Может, вы работали на двух работах без выходных? Может, вы мне помогали её покупать? Нет. Вы пришли на всё готовенькое. И теперь требуете свою долю от того, к чему не имеете никакого отношения.
Она встала, давая понять, что разговор окончен.
— Значит, так. Продала я машину, не продала, подарила, сожгла — это моё, и только моё дело. Машина была моя. И вам к ней, как и ко всему моему имуществу, доступа больше не будет. Никогда. А теперь, будьте добры, покиньте мою квартиру.
Алексей побагровел от злости. Он хотел что-то сказать, может быть, даже накричать, но, встретившись с холодным, стальным взглядом сестры, сдулся. Он понял, что прежняя Люда, мягкая, уступчивая, безотказная, исчезла. Перед ним стояла чужая, незнакомая женщина.
Они ушли молча, хлопнув дверью. Людмила опустилась на стул и закрыла лицо руками. Она победила в этой схватке. Но почему-то радости не было. Была только горечь и опустошение.
После этого визита гости в её квартире и правда стали появляться куда реже. Алексей и Марина затаились, но Людмила знала, что это лишь затишье перед новой бурей. Она не ошиблась. Не получив доступа к автомобилю, они пошли дальше. Их любопытство, как ядовитый плющ, поползло в другую сторону, оплетая её жизнь со всех сторон. Теперь их интересовали её доходы.
Началось всё с невинных, на первый взгляд, вопросов, которые задавала, конечно же, мама.
— Людочка, а у тебя на работе зарплату не прибавили? Говорят, сейчас медсестрам доплачивают за вредность…
— Алёша говорит, ты так хорошо выглядишь, наверное, премию получила? Может, купила себе что-то новенькое?
Людмила понимала, кто дирижирует этим оркестром, и отвечала уклончиво. Но вскоре Алексей с Мариной перестали действовать через посредников. Они снова появились на её пороге. На этот раз с другим поводом.
— Люда, привет! Мы к тебе по делу, — с фальшивой бодростью заявил Алексей. — У нас тут кран на кухне потёк. Ты же знаешь, у меня руки не из того места растут. Может, дашь телефончик своего сантехника?
Людмила знала, что никакой кран у них не тёк. Это был лишь предлог, чтобы проникнуть в квартиру и провести «рекогносцировку». Она молча написала на бумажке номер. Но они не уходили.
— Ой, какой у тебя ремонт свеженький, — защебетала Марина, проходя в комнату. — Обои новые поклеила? Наверное, дорого?
— Не дороже денег, — сухо ответила Людмила.
— А мы вот никак на ремонт не соберём, — вздохнул Алексей, картинно оглядывая свою потёртую куртку. — Ипотека всё съедает. Зарплата маленькая. Крутимся как белки в колесе, а толку ноль.
Они уселись на диван, и начался концерт по заявкам. Они жаловались на жизнь, на цены, на начальника-самодура, на сломанную стиральную машину и дорогие лекарства для Маринкиной мамы. Это был хорошо продуманный спектакль, рассчитанный на то, чтобы вызвать у Людмилы чувство вины. Вины за то, что у неё, одинокой женщины, всё хорошо, а у них, «молодой семьи», всё плохо.
— Ты ведь одна живёшь, — как бы невзначай бросила Марина, подбираясь к главному. — Квартира своя, большая. Тебе много не надо. Ни детей, ни мужа…
— Зачем тебе всё это? — подхватил Алексей, переходя в прямое наступление. — Ты же не обеднеешь, если поможешь родным. Надо делиться с семьёй. Семья — это главное.
Людмила слушала их и чувствовала, как внутри неё закипает ледяная ярость. Дело было уже не в машине. Машина была лишь лакмусовой бумажкой, проявившей их истинную сущность. Их жадность была безгранична. Дай им палец — они откусят руку по локоть. Сегодня они просят «поделиться» зарплатой, завтра потребуют долю в квартире, а послезавтра решат, что и сама квартира ей, одинокой, ни к чему.
— Семья, — медленно, раздельно произнесла она, глядя им в глаза. — Это когда люди друг другу помогают. Бескорыстно. Когда радуются успехам друг друга, а не считают, сколько у кого денег в кошельке. Когда уважают чужой труд и чужую собственность. То, о чём говорите вы, — это не семья. Это паразитирование.
Она снова указала им на дверь. На этот раз они ушли не молча. Они кричали, что она бессердечная эгоистка, что она не помнит родства, что она ещё приползёт к ним на коленях, когда останется одна-одинёшенька в своей пустой квартире.
Людмила закрыла за ними дверь и прислонилась к ней спиной. Она поняла, что перешла Рубикон. Мосты были сожжены. И теперь ей нужно было готовиться к настоящей войне.
Война началась с массированной атаки на всех фронтах. Марина, как опытный стратег, развернула кампанию по дискредитации Людмилы в глазах общественности. Она больше не распускала слухи о мифическом ухажёре. Теперь версия была другой, куда более приземлённой и оттого более правдоподобной для их окружения.
— Люда связалась с какими-то сектантами, — шёпотом рассказывала она соседке, бабе Клаве, «случайно» встретив её у подъезда. — Они ей мозги запудрили. Говорят, надо от всего мирского отказаться, имущество им отписать. Мы с Алёшей пытаемся её спасти, а она нас и слушать не хочет. Гонит, кричит, что мы ей враги.
Баба Клава, местный рупор новостей, разнесла эту весть по всему двору. На Людмилу стали коситься. Перестали здороваться. Кто-то со страхом, кто-то с любопытством, а кто-то и со злорадством.
Людмила чувствовала себя как в осаждённой крепости. Единственной отдушиной были поездки к Степану Петровичу. В его старенькой сторожке, пахнущей крепким чаем и табаком, она могла немного расслабиться.
— Не бери в голову, Кольцова, — говорил он, наливая ей чай в железную кружку. — Собаки лают — караван идёт. У меня тоже историй с роднёй хватает. После смерти жены её племяннички нарисовались, которых я лет двадцать не видел. Начали права на дачу качать. Мол, тётка им обещала. А дача эта на мои деньги построена, я её своими руками от фундамента до крыши сложил.
— И что вы сделали? — спросила Людмила.
— А что тут сделаешь? Послал их лесом. Они в суд подали. Год тягались. Адвокату пришлось заплатить, нервов ушло — вагон. Но я им ни копейки, ни доски не отдал. Потому что закон на моей стороне. И правда. А у кого правда, тот и сильнее.
Разговоры со Степаном Петровичем укрепляли её дух. Он, сам того не зная, подал ей идею. Если родственники готовятся к войне, то и ей нужно вооружиться. И лучшим оружием в такой войне было знание.
Людмила начала изучать законы. По вечерам, после работы, она сидела в интернете, читала Гражданский и Семейный кодексы, разбиралась в вопросах собственности, наследства, дарения. Она выяснила, что, поскольку квартира была куплена ею до гипотетического брака, она является её единоличной собственностью. Брат не имел на неё никаких прав, даже теоретических. Она узнала о «недостойных наследниках» — тех, кто совершал противоправные действия против наследодателя. Конечно, до этого было далеко, но само знание придавало ей уверенности.
Она даже сходила на бесплатную консультацию к юристу, чтобы уточнить некоторые моменты. Молодой парень в очках внимательно её выслушал, а потом сказал:
— С юридической точки зрения, вы полностью защищены. Ваше имущество — это ваше имущество. Но, к сожалению, закон не может защитить от бытовой наглости и морального давления. Тут вам придётся справляться самой. Главное — не поддавайтесь на провокации и не подписывайте никаких бумаг, не посоветовавшись со специалистом.
Людмила возвращалась от юриста с лёгким сердцем. Теперь она знала, что её крепость неприступна не только фактически, но и юридически.
Тем временем Алексей и Марина, не добившись успеха в финансовых вопросах, решили зайти с другой стороны. Они решили отобрать у неё то единственное, что ещё связывало их, — заботу о родителях.
Их отец, тихий, болезненный человек, давно отошёл от семейных дел, полностью подчиняясь воле жены. А вот мать, Валентина Сергеевна, всегда была женщиной властной и активной. И главным рычагом давления на Людмилу всегда была её материнская любовь и чувство дочернего долга.
Алексей с Мариной окружили Валентину Сергеевну тотальной, удушающей заботой. Они возили её по врачам (на своей старенькой «девятке», постоянно жалуясь на расход бензина), покупали ей самые дорогие лекарства (не забывая приносить Людмиле чеки), делали в её квартире мелкий ремонт.
— Мамочка, тебе нельзя волноваться, — ворковала Марина, измеряя ей давление. — Людочка о тебе совсем не думает, у неё своя жизнь, сектанты эти… Но мы тебя не бросим. Мы всегда будем рядом.
Валентина Сергеевна, привыкшая быть в центре внимания, таяла от такой заботы. Она начала всё чаще звонить Людмиле с упрёками.
— Ты хоть бы раз поинтересовалась, как у меня дела! Совсем мать забыла! Вот Алёшенька с Мариночкой — другое дело. Золотые дети! Не то что некоторые…
Людмила пыталась объяснить, что её просто не подпускают к матери, что каждый её звонок или попытка приехать наталкивается на стену из вежливых, но твёрдых отказов Марины: «Ой, Людочка, не сейчас, у мамы давление подскочило, ей покой нужен». Но мать её не слышала.
Апофеозом этого спектакля стал день рождения Валентины Сергеевны. Людмила приехала с большим букетом её любимых хризантем и дорогим подарком — ортопедическим матрасом, о котором мать давно мечтала.
Дверь ей открыла сияющая Марина.
— Ой, Люда, а мы тебя и не ждали. Проходи.
В комнате уже сидели немногочисленные родственники. Во главе стола, на новом стуле, обитом бархатом, восседала Валентина Сергеевна. Алексей произносил витиеватый тост в её честь.
Людмила молча вручила матери цветы и подарок.
— Спасибо, дочка, — сухо поблагодарила та. — Не надо было так тратиться.
Весь вечер Людмилу демонстративно игнорировали. Алексей и Марина были в центре внимания. Они рассказывали смешные истории, показывали фотографии из отпуска, в который они, «несмотря на все трудности, вырвались на три дня». Они подарили матери новый телевизор, который занял полстены.
— Мы кредит взяли, — гордо сообщил Алексей. — Для мамы ничего не жалко.
Людмила сидела за столом, ковыряла вилкой салат и чувствовала себя чужой. Она поняла, что они победили и здесь. Они выставили её чёрствой, невнимательной дочерью, а себя — образцом сыновней и дочерней любви.
Она ушла по-английски, не прощаясь. Когда она шла по тёмной улице к остановке, у неё зазвонил телефон. Это был Степан Петрович.
— Ну что, Кольцова, как дела на фронте?
Людмила, не выдержав, разревелась прямо в трубку, рассказывая ему обо всём, что произошло.
— Так, — сказал он, выслушав. — Хватит нюни распускать. Битву ты, может, и проиграла. Но не войну. Собирайся, я сейчас за тобой заеду.
— Куда мы поедем?
— Ко мне. У меня самовар стынет. И разговор есть.
Оказалось, что Степан Петрович приехал за ней на её же машине. Он выгнал её из гаража, чтобы «прогреть мотор». Когда Людмила села на знакомое пассажирское сиденье, она почувствовала, как спадает напряжение.
Они пили чай в его сторожке, и Степан Петрович рассказал ей историю про свою соседку.
— Была у нас тут одна, Антонина. Одинокая, бездетная. А племянников — тьма. И все такие заботливые, такие внимательные. А она возьми да и напиши дарственную на квартиру на самого, как ей казалось, надёжного. Он её после этого через полгода в дом престарелых сдал. А квартиру продал. Вот тебе и забота.
Людмила похолодела.
— Вы думаете, они... — Я ничего не думаю, — прервал её Степан Петрович. — Я просто говорю, что доверять можно только делам, а не словам. Твои брат с женой сейчас разыгрывают спектакль. Но у любого спектакля есть цель. И тебе надо понять, какая.
Разгадка пришла через месяц. И она была куда прозаичнее и страшнее, чем Людмила могла себе представить.
Позвонила заплаканная мать.
— Людочка, беда! С отцом плохо! Сердечный приступ! Его в больницу увезли, в реанимацию!
Людмила сорвалась с работы и примчалась в больницу. В коридоре её уже ждали Алексей и Марина. Алексей был бледен, Марина демонстративно вытирала сухие глаза платочком.
— Его в палату перевели, — сообщил Алексей. — Врач сказал, состояние стабильно тяжёлое. Нужен постоянный уход.
— Я возьму отпуск, буду с ним сидеть, — тут же сказала Людмила.
— Не надо, — вмешалась Марина. — Мы с Алёшей всё решили. Мы заберём родителей к себе.
Людмила опешила.
— К себе? Но у вас же ипотечная двушка, вам самим тесно.
— Ничего, в тесноте, да не в обиде, — пафосно заявил Алексей. — Мы не можем оставить их одних в такой момент. Отца надо выхаживать. А маме одной будет тяжело.
— А их квартира? — спросила Людмила, и в этот момент пазл в её голове начал складываться.
— А квартиру мы продадим, — как о чём-то само собой разумеющемся, сказала Марина. — Деньги нужны на лечение, на реабилитацию. Отцу, может, операция понадобится, а это стоит дорого.
Людмила смотрела на их серьёзные, озабоченные лица и видела перед собой двух хищников, загнавших свою жертву. Вот он, финал их спектакля. Они не смогли отобрать её машину, не смогли залезть в её кошелёк. И тогда они замахнулись на самое святое — на родительское гнездо.
— Квартира родителей приватизирована на троих, — холодно напомнила Людмила. — На отца, на мать и на меня. Вы к ней не имеете никакого отношения.
— Ну, ты же не зверь, — заюлил Алексей. — Ты же не откажешься от своей доли в пользу родителей? Им же на лечение надо!
— Мы всё продумали, — подхватила Марина. — Ты пишешь отказ от своей доли, мы продаём квартиру, кладём деньги на специальный счёт. Будем оттуда брать на лекарства, на сиделку…
— На новую машину, на погашение ипотеки, на ремонт… — закончила за них Людмила.
Марина вспыхнула.
— Да как ты можешь так думать! Речь идёт о здоровье твоих родителей!
— Речь идёт о вашей очередной афере! — не выдержала Людмила. Её голос зазвенел в тихом больничном коридоре. — Вы довели отца до приступа своей «заботой»! Вы специально изолировали от меня мать! И всё ради того, чтобы завладеть их квартирой!
В этот момент из-за угла вышел лечащий врач отца, пожилой, седовласый профессор.
— Тихо, вы в больнице! — строго сказал он. — Пациенту нужен покой. А вам, молодые люди, — он посмотрел на Алексея и Марину, — я бы посоветовал поменьше трепать ему нервы. У него не приступ. У него гипертонический криз на фоне сильного стресса. Я с ним говорил. Он очень переживает из-за ваших семейных конфликтов.
Алексей и Марина переглянулись. Их план рушился на глазах.
— Мы сейчас пойдём к нему, — твёрдо сказала Людмила. — И мы втроём, без вас, решим, как нам жить дальше.
«Наказание» для Алексея и Марины пришло не из зала суда. Его преподнесла им сама жизнь.
Отец, выйдя из больницы, словно прозрел. Он впервые за долгие годы проявил твёрдость и поговорил с женой. О чём был тот разговор, Людмила не знала, но после него Валентина Сергеевна позвонила ей сама.
— Прости меня, дочка, — тихо сказала она в трубку. — Старая я дура, совсем ума лишилась. Поверила им…
Отношения с родителями начали налаживаться. Людмила забрала их на выходные к себе, потом отвезла на дачу. Она вернула свою машину из «укрытия» и теперь с радостью возила мать по магазинам, а отца — на рыбалку. Она делала это не потому, что была должна, а потому, что хотела.
Алексей и Марина, лишившись последнего рычага давления, оказались в вакууме. Их финансовые дела, которые они так старательно пытались поправить за чужой счёт, пришли в полный упадок. Кредит на телевизор, постоянные траты на создание имиджа «заботливых детей» — всё это пробило огромную дыру в их скромном бюджете.
Однажды Алексей позвонил Людмиле. В его голосе не было ни обычной наглости, ни показной бодрости. Он был раздавлен.
— Люд, нам надо продавать квартиру. Мы не тянем ипотеку.
— Мне очень жаль, — искренне сказала Людмила.
— Ты не можешь… не можешь нам помочь? Немного. В долг. Мы отдадим.
Людмила помолчала, а потом ответила:
— Нет, Алёша. Не могу. Не потому, что жалко. А потому, что это будет не помощь, а вред. Вы должны научиться жить по средствам. Сами.
Через полгода они продали свою квартиру и переехали в съёмную, на окраине города. Марина устроилась на вторую работу. Алексей, говорят, стал меньше жаловаться и больше работать. Их жизнь не была разрушена, но она стала значительно сложнее. Им пришлось повзрослеть.
Людмила иногда видела их издалека. Они выглядели уставшими, но в их взглядах больше не было той хищной жадности. Возможно, когда-нибудь они поймут свои ошибки. А может, и нет.
Людмила же наконец-то обрела то, о чём мечтала. Не машину. А свободу. Свободу быть собой, жить своей жизнью и строить отношения с близкими не на чувстве долга и вины, а на взаимном уважении и любви. Её семья не распалась. Она просто очистилась от всего наносного, как золото очищается в огне. И эта новая, закалённая в испытаниях семья была для неё дороже любых сокровищ.
От автора:
…Вот ведь как бывает в жизни: иногда, чтобы спасти семью, нужно сначала разрушить те ложные связи, которые её отравляют. И только потом, на расчищенном месте, можно построить что-то настоящее.