1940 год.
Всё чаще, когда село погружалось в темноту, двенадцатилетняя Арина, засыпая, слышала голос. Тихий, ласковый, как шелест листьев у окна. Этот голос пел колыбельную с огромной нежностью. Но она никогда такого напева не слышала и слова той песни никто в их доме не знал. Мать Евдокия пела другие - про пшеницу и реку, про лето и осень. А этот нежный голос напевал про лунный свет.
"Спи, дитя мое, не бойся темноты,
Лунный свет охраняет твои сны..."
Арина просыпалась с улыбкой, словно кто-то действительно обнимал её во сне и оберегал. Она не знала, чей это голос, но чувствовала теплоту и успокоение.
Сперва такие сны были редкостью, но раз за разом они повторялись и Арине хотелось хоть раз дослушать песню до конца.
- Мама, - встав утром, Арина, улыбаясь, вышла к родителям и села за стол. - А ты когда-нибудь пела мне колыбельную про лунный свет?
Евдокия нахмурилась и подняла глаза.
- Какую ещё песню? Я тебе пела "В лесу родилась ёлочка", да "Катерина". А про лунный свет не знаю такую.
- А может, бабушка?
- Сурова матушка моя, вот уж не помню, чтобы она кому-то колыбельные напевала, -покачала головой Евдокия. - А отчего ты спрашиваешь?
- Во сне я слышу эту песню, будто бы кто-то пел мне её, но никогда не могу дослушать до конца, - пожаловалась девочка. - А так хочется.
- Не знаю, Арина, такой.
Тут вошел её отец Захар, и Арина рассказала ему про свои сны. Спросила, может быть, ему знакомы те слова? Может быть, его матушка, которая померла, в детстве Арине эти песни напевала, а он знает слова и ей подскажет.
Захар, который только сел за стол, замер. Его рука, державшая ложку, дрогнула. Он посмотрел на жену с тревогой, и Евдокия почувствовала страх. То, как муж встрепенулся, говорило о том, что колыбельная Захару знакома. Неужто это связано с... ней?
- Так ты знаешь, папа? - Арина почувствовала надежду, уловив в отце перемены.
- Нет, дочка, не знаю. - быстро ответил он.
Арина расстроилась. Ей показалось, что отец врет. Но вдруг нет? Он никогда её не обманывал, может быть, и в этот раз говорит правду? Но почему его взгляд стал каким-то встревоженным?
- Аринка, гулять пошли! - услышала она голос соседа Митьки, что старше её был на два года.
- Я пойду? - спросила она родителей.
- А дела кто будет домашние делать? - нахмурился Захар. - Не успела очи продрать, как с Митькой собралась болтаться по улицам. Евдокия, а ты чего молчишь?
- Пусть погуляет, Захарушка. Дела обождут.
- Обождут, - передразнил он жену. - Ты чего вздумала девчонку баловать? Не сметь, Евдокия! Это что же из неё вырастет. Грядки полоть надо?
- Надо бы, - вздохнула жена.
- Так пущай ступает, прополет.
Арина заканючила, но отец пальцем погрозил:
- Делу время - потехе час. Не стыдно всё на мать сваливать? Думаешь, легко ей? И работать надо, и по дому хлопотать, а она ведь ребеночка ждет.
Арина устыдилась. Мама и правда ждала ребенка, говорят, он через три месяца на свет белый появится. Она знала, что для родителей это долгожданное событие, ведь сколько лет у них детишек не было.
Поэтому, выйдя во двор, она велела другу подождать её, а сама, взяв тяпку, направилась в огород, чтобы прополоть картошку. Девочка видела, что отец стал спешно таскать воду из колодца, чтобы перед работой в дом набрать воды. Много носит, знать, матушка стирку затеяла. Эх, видимо, на речку она с Митькой пойдет ближе к вечеру.
С отцом она спорить не смела, суров он, а вот матушка добрая, сердечная. Арина видела, как подруженьки её трудятся по дому, как за детишками малыми приглядывают, порой по несколько дней не выходят гулять. А вот ей повезло. Хоть и говорили подружки, что как родится ребенок у родителей, так её живо в няньки определят, но Арина так не думала. Любила её мама, берегла, и в черном теле не держала.
Вечером, когда отец вернулся с работы, он не увидел Арину дома, зато Евдокия по двору хлопотала.
- Дочка где?
- На реку с Митькой убежала. Солнце как палит, самое то в реке прохладной искупаться. Я и сама нырнула, - улыбнулась женщина.
- Дуся, ты прекращай девчонку баловать, негоже это. Я понимаю, что ты любишь её, будто дочь родную...
- А она и есть мне дочь, - сердито ответила Евдокия, перебив мужа и не дав ему договорить. - Самая что ни на есть родная. И прошу тебя больше, муженек мой, об этом никогда не напоминать и слова такие ни в нашем доме, ни во дворе, ни где еще бы то ни было, не произносить!
Захар растерялся. Его жена умела удивлять - то она добрая и кроткая, то такую суровость проявит, что аж дар речи потерять можно.
- Лентяйкой вырастет, Евдокиюшка.
- Не вырастет. Успеет девчонка еще наработаться, успеет. Ей еще замуж выходить, ей еще работать. Пусть побегает, погуляет, а как пора придет семью ей создавать, вот тогда и поговорим.
Захар ничего не сказал. Но вечером, когда Евдокия пошла за мёдом к деду Кузьме, он подозвал дочь и покачал головой, глядя на неё.
- Аринка, тебе сколько лет?
- Двенадцать, папа. Зачем ты спрашиваешь?
- Двенадцать... Следовательно, уж должна соображать хоть что-то.
- Папа, не понимаю я тебя.
- А я тебя. Неужто мать не жалко? Ладно она, душа добрая, в жисть не скажет, как тяжко ей, но неужель глаз у тебя нет? Ребеночка она в себе носит, а это нелегко ведь, спина болит, ноги отекают. А всё равно Евдокия с песнями в поле выходит, а как придет с полей, так к печи, еду готовить. А с утра? За метлу хватается, едва корову подоит, да кур покормит. Чем же занята ты? С Митькой в речке плещешься, да по деревьям, аки кошка, прыгаешь. Не стыдно, Аринка?
Девочка опустила глаза, а Захар вышел из дома, чтобы вновь воды натаскать.
В ту ночь Арина опять слышала колыбельную, но не видела, кто поёт её. И вдруг в сон вмешался другой голос, звучала совсем другая песня, про казачку Катерину.
Открыв глаза, девочка сперва почувствовала разочарование, но тут же вспомнила слова отца, что вчера он ей говорил.
Дождавшись, пока мать уйдет в поле, Арина побежала на грядки и стала их выпалывать, затем, перекусив похлебкой и лепешкой, отправилась в сарай. Мать давно говорила, что там порядок надо навести, по местам да по полочкам всё разложить, вот она и займется этим.
- Аришка, гулять пошли, - заявил Митя. - Да поскорее, покуда батькой мой не увидел и не потащил с собой сено для коровы заготавливать.
- Нет, Митька, не пойду я никуда. И ты не пойдешь гулять, а отправишься с отцом. Ладно я, девочка, мне всего двенадцать, но ты то рослый парень, уж четырнадцать годков, а от работы отлыниваешь. Не стыдно? Вот Стёпка, тот с десяти лет косой машет.
- Аришка, что за муха тебя укусила? - удивился мальчик.
- Муха стыда. Ступай, Митька, вечером погуляем.
Вернувшаяся с поля Евдокия удивилась чистоте в избе, порядку в сарае и на грядке.
- Натворила чего? - спросила она, прищурившись.
- Ничего не натворила, помочь хотела, - ответила девочка.
Евдокия подошла к ней, обняла, погладила по волосам и поцеловала в затылок.
- Пирог поставим?
- Поставим. Ты, мама, говори, что делать, а я сама... Учиться буду. Мои подруженьки уж вовсю сами готовят, а я даже тесто не умею ставить, да щи простые сварить.
Евдокия улыбнулась - зря Захар на девочку серчал, вот и пришла пора, когда повзрослела она, да сама к труду потянулась.
***
Через три месяца родился у Арины братик Мишутка. Уж она от него не отходила - такой славный был мальчуган, такой хорошенький.
- Ну что, родился брат, теперь ты в няньках? - спросила одна из подружек.
- В няньках, - улыбнулась Арина. - И в радость мне это.
- И чего, не ревнуешь мамку с папкой?
- А чего мне ревновать? - удивилась Арина. - Как любили меня, так и любят. Не понимаю я вас, честное слово. Пойду я, надо с Мишуткой во дворе посидеть, пусть свежим воздухом подышит. Евдокия говорит, что нельзя в избе его держать, завернутым в три тулупа, иначе хворать будет. Закаливанием это называется.
Но вот закончилась осень, минула зима, прошла и весна, наступило жаркое лето 1941 года.
Как же рыдали Евдокия и Арина, когда их глава семьи отправился на фронт. Девочке было тринадцать лет, многое она уже понимала и в душе сидел страх, что отец не вернется. Что же будет с её мамочкой? А Мишутка? Коли не доведется ему увидеть больше отца, так он даже его образ не запомнит.
- Ты, Аринка, мысли глупые из головы выкинь, - отец прижал её к себе. - Вернусь я. Клянусь, я вернусь домой к тебе, к Дуняше, к Мишутке. Даст Бог, не вырастут мои дети сиротами. А ты, Аринка, молодец. Разговор наш прошлогодний даром не прошел, я могу гордиться тобой, и могу со спокойной душой уйти из дома, зная, что Дуняшка моя не одна осталась, что подмога рядом с ней такая.
Затем подошел он к жене и тихо сказал:
- Аринку в ежовых рукавицах держи. Туго вам сейчас будет, за мать и за отца теперь ты ей. Пусть как и прежде помогает тебе. Даст Бог, до осени вернусь. Я ведь даже не успел впрок дрова заготовить.
Он ушел, а через два месяца в селе появилась странная женщина. Она шла по пыльной сельской дороге, переступая старыми стоптанными туфлями. Вроде молодой она была, лет тридцать пять, но глянешь на неё - старуха! Нет двух передних зубов, седые пряди посеребрили темные волосы женщины. Она шла и спрашивала, где живет Захар Семенов.
Продолжение Я столько лет тебя искала