Тень от былой жизни настигла Степана там, где он меньше всего ожидал — в коридоре цеха, пахнущем машинным маслом и металлом. Три года тишины, три года спокойной жизни с Яной — и вот она, Жанна, его бывшая жена.
Она возникла будто из ниоткуда, но своим видом кричала, что эта «случайная» встреча — дело тщательно продуманное. Макияж был наложен с тяжеловесной театральностью: густые, как щётки, ресницы, губы, накачанные до неестественной пухлости, а из глубокого декольте так и рвалось наружу то, что она, видимо, считала своим главным козырем.
— Степа! Господи, какая встреча! — её голос, сиплый и нарочито игривый, разрезал гул цеха. Она бросилась к нему, обвивая его шею руками, пахнущими резкими духами.
Он аккуратно, но твёрдо высвободился из её объятий. Взгляд его был спокоен и холоден.
— Живу, хлеб жую. А ты, я смотрю, губы себе увеличила. Зачем? Чувствительность же теряется.
— Всё для тебя, милый! Чтобы снова понравиться! — Она пожирала его глазами, не скрывая голодного интереса.
— Раньше надо было нравиться, — отрезал он. — Когда ты каждый день закатывала истерики на ровном месте. А сейчас я не один. У меня есть Яна.
— Что ты в ней нашёл? Ни кожи ни рожи! — фыркнула Жанна, вызывающе выпячивая грудь. — Не то, что у меня, есть за что подержаться!
— Ну так и найди себе того, кто подержится. Проблема-то в чём?
— Проблема в тебе, милый! — просипела она.
— Поезд ушёл, Жанна. Окончательно.
Он развернулся и ушёл, оставив её одну в пролёте между цехами, где пахло остывшим металлом и разочарованием.
Но она не сдалась. Звонки, сообщения, мольбы о помощи — потоком хлынули в телефон Степана. Он отбивался, как мог, пока не пришло известие: она в больнице. По долгу совести он привёз необходимый минимум — средства гигиены, фрукты, даже пару белых трусов купил. Эта простая человеческая забота стала в её воспалённом сознании проблеском надежды. Романтические сообщения посыпались с новой силой: «Привези ещё... Привези себя...»
Яну, беременную и уязвимую, это изводило. Она понимала — Степан поступил по-человечески, но сердце сжималось от тревоги.
— Давай поженимся, — уговаривал её Степан вечером, укладывая руку на её едва округлившийся живот. — Наш ребёнок должен родиться в законной браке.
— А вдруг ты к ней вернёшься? — шёпотом спросила Яна.
— Никогда, — твёрдо ответил он. — Мне её жалко. Она сама сожгла наш брак, а теперь кусает локти. Но это её прошлое, а не наше.
С дивана с недовольным «мяу» спрыгнул серый в полоску кот Мурзик, доставшийся Яне в наследство от бабушки вместе с квартирой. Зверь, обидевшись, устроился в кресле, свернувшись в тугой пушистый клубок. Этот кот обожал Степана, чуял его шаги на лестнице и мчался встречать к двери, а по вечерам носился по квартире, забавно тормозя своим хвостом на поворотах.
Тишина после бури длилась недолго. Вскоре Яна стала замечать, что по вечерам у их подъезда кружит одинокая женская фигура. Степан, хмурясь, отмахивался: «Показалось». Но однажды, когда ранние осенние сумерки уже сгустились в синюю дымку, Жанна решилась на большее. Она затаилась в зарослях старой акации прямо под их балконом на втором этаже.
В тишине раздалось громкое, требовательное «мяу». На балконе тут же появился силуэт Степана.
— А, бродяга вернулся! Сейчас, сейчас, — послышался его добрый, усталый голос.
Он спустил на верёвке плетёную корзинку. Ловкий серый комок моментально в неё запрыгнул, и корзина плавно поплыла вверх, в тёплый, освещённый дом, где пахло ужином и ждали любимые руки.
Жанна, прижавшись к шершавой коре акации, смотрела на эту немую сцену семейного уюта, которого у неё не было и уже никогда не будет. В горле встал комок бессильной ярости. В её глазах, жадно впивавшихся в светящийся прямоугольник окна, уже не было тоски или раскаяния. Теперь в них пылало лишь одно — холодное, осознанное желание мести. Она отступила в темноту, и тень поглотила её, унося с собой новый, коварный план.
***