Повестка пришла вечером, когда я разбирала почту после работы. Обычные счета, реклама услуг, и вот этот конверт — с гербовой печатью. Руки задрожали раньше, чем я успела прочитать.
Иск о признании права пользования жилым помещением. Истец: Баженова Екатерина Валерьевна.
— Алеша! — позвала я мужа, стараясь, чтобы голос не дрожал. — Иди сюда, пожалуйста.
Он вышел из комнаты, взглянул на бумагу и тут же отвел глаза.
— Мам подала на нас в суд, — сказал он тихо, опускаясь в кресло. — Требует право на совместное проживание.
Я налила себе кофе дрожащими руками. Запах показался резким, противным. В соседней комнате Катя что-то напевала, складывая пазл. Обычный вечер превратился в кошмар.
— Как она могла? — прошептала я. — Мы же одна семья.
Алеша молчал, глядя в пол. Этого молчания я боялась больше всего.
Телефон зазвонил. На экране высветилось: «Свекровь».
— Алло, деточка, — голос Екатерины Валерьевны звучал приторно-заботливо. — Дошла повесточка? Надеюсь, ты понимаешь — мне нельзя больше жить одной. В моем-то возрасте…
— Екатерина Валерьевна, я… да, получила.
— Ты же умная девочка. Пойми, я не враг. Просто хочу быть рядом с семьей сына. Это же так естественно.
Естественно. Слово резануло. А что естественно для меня? Жить под постоянным контролем? Оправдываться за каждое решение?
— Мы обсудим с Алексеем, — сказала я, сжимая трубку.
— Конечно, детка. Только помни — время не ждет.
Трубка замолчала. Я посмотрела на мужа — он по-прежнему сидел, откинувшись в кресле, будто пытался раствориться в нем.
— Алеша, скажи что-нибудь.
— Давай разберёмся потом, — буркнул он. — Я сегодня устал. Да и вообще, не хочу об этом говорить.
Катя выбежала из комнаты с готовым пазлом — яркий домик с цветочками у крыльца.
— Мама, смотри! Ой, а почему ты такая грустная?
— Все хорошо, солнышко. Просто немного устала.
Все хорошо. Как часто я повторяла эти слова. Но сейчас они прозвучали фальшиво даже для меня.
Ночью я лежала и смотрела в потолок. Рядом посапывал Алёша, как будто ничего не произошло. А я думала: почему мой собственный дом вдруг перестал быть моим?
Утром Алёша ушел на работу, едва кивнув на прощание. Я убиралась в квартире с остервенением — вытирала пыль, мыла посуду, складывала вещи. Может, если всё будет идеально чистым, эта угроза исчезнет?
Катя сидела за столом и рисовала новый рисунок. На листе бумаги — наш дом, а рядом, за дверью, маленькая фигурка в платке.
— Это бабушка, — пояснила дочка. — А почему она не живет с нами? Ей же скучно жить одной.
Сердце сжалось. Даже ребенок уже втянут в этот конфликт.
— Катюша, иногда лучше жить рядом сердцем, чем… чем телом.
— Не понимаю. А если бабушка будет с нами, ты не будешь плакать ночью?
Я замерла. Значит, она слышала.
— Мам, ты плачешь, потому что бабушка грустит?
Боже, как объяснить шестилетней девочке, что взрослые люди могут причинять боль друг другу даже из любви?
— Не всегда взрослые умеют договариваться, солнышко.
Вечером, когда выносила мусор, я столкнулась с Леной у лифта.
— Ир, услышала про твои дела с квартирой, — соседка хлопнула меня по плечу. — Что у вас там происходит?
— Не знаю еще.
— Ну, крепись. А то знаю я таких свекровей — пустишь, потом не выгонишь.
Лена исчезла за своей дверью, а я осталась стоять в пустом коридоре. Пахло мокрым цементом и чужими обедами. Значит, теперь я стала объектом сплетен.
На следующий день Екатерина Валерьевна явилась с пирогами. Поставила корзину на стол и села напротив меня, доставая из сумки платок.
— Ириночка, давай поговорим по-человечески.
— Екатерина Валерьевна, я не понимаю, зачем было подавать в суд. Мы же могли сесть и всё обсудить.
— Обсудить? — голос стал жестче. — Я три месяца намекала. А ты делала вид, что не понимаешь.
Она права. Я действительно надеялась, что все рассосётся само собой.
— Ты же понимаешь, — свекровь заговорила тише, промокая глаза платком, — я вам как мать. А ты меня… Словно чужую воспринимаешь.
— Я не выгоняю вас. Просто наша квартира…
— Маленькая? А моя что, большая? — Екатерина Валерьевна резко выпрямилась. — Я всю жизнь в коммуналке прожила. А теперь одна в этой комнатушке. Телевизор да стены.
Из детской выглянула Катя, услышав повышенные голоса.
— Катенька, иди к бабушке, — свекровь протянула руки. — Хоть внучка меня любит.
Не ввязывай в это ребенка. Только не это.
— Бабуль, а ты будешь с нами жить? — Катя забралась на колени к Екатерине Валерьевне.
— Очень хочу, солнышко. Но твоя мама против.
Мама против. Как просто свалить всю вину на меня.
— Екатерина Валерьевна, давайте не будем…
— Что не будем? Говорить правду? — она обняла Катю крепче. — Если ты не подпишешь согласие на мое проживание, знаешь, что будет? Ты же сыну семью разрушишь. Ты хочешь, чтобы он враждовал со своей матерью?
В комнату вошел Алёша. Взглянул на нас и сел рядом с мамой.
— Лёшенька, пожалуйста, поговори с женой. Она сама не понимает, что делает.
Муж молчал. Долго. Потом сказал тихо:
— Ир, может, пусть временно… Понимаешь, времена сейчас непростые. Маме одной тяжело.
Временно. Я знала, что временно в таких случаях означает навсегда.
— У меня есть своя личная жизнь, — выдавила я.
— Какая жизнь? — фыркнула свекровь. — Работа-дом, дом-работа. Я тебе буду помогать, с Катей сидеть.
Помогать. Контролировать каждый мой шаг, критиковать, как я готовлю, убираю, воспитываю дочь. Я это уже проходила во время декрета.
После её ухода в квартире остался запах остывших пирогов и тяжелое молчание. Алёша ушел смотреть телевизор, я осталась убирать со стола. Платок свекрови валялся рядом с нетронутой выпечкой.
— Мам, — Катя потянула меня за рукав, — а почему все взрослые такие угрюмые?
— Иди порисуй ещё, солнышко.
Надо поговорить с кем-то. С кем-то, кто меня поймет.
Лена открыла дверь в домашнем халате, с кружкой в руке.
— О, соседушка! Проходи, чайку налью.
Её кухня пахла ароматным чаем и дешёвыми духами. На столе — разводы от кружек, фоном бормотал телевизор.
— Ну, рассказывай, что у вас нового?.
Я выложила всё — про иск, про давление, про молчание мужа.
— Тебе бы характер, как у моей кошки, — засмеялась Лена, хлопая меня по плечу. — Та когда шипит, все в стороны отскакивают.
— Я боюсь стать эгоисткой.
— Эгоисткой? Ир, ты живой человек или мебель? — Лена прищурилась. — Свекровь — это как ипотека. Не платишь — всё отнимут. А пустишь к себе — приватизирует всё, даже мужа.
— А если я проиграю суд? Кто меня тогда послушает?
— А если выиграешь — будешь жить, как человек. Знаешь, сколько баб сдались на твоем месте? Все поголовно. А ты борешься.
Вернувшись домой, я застала Катю рыдающей над новым рисунком.
— Что случилось?
— Я хочу к бабушке! Почему ты её не пускаешь к нам?
Алёша молчал, уткнувшись в телефон.
— Катя, это сложно…
— Ты злая! — закричала дочь. — Бабушка добрая, а ты — нет!
Что-то лопнуло внутри.
— НЕТ! — крикнула я так громко, что сама испугалась. — В нашем доме будет наш порядок! Я не позволю делать мой дом проходным двором!
Катя от неожиданности выронила чашку с остатками какао. Керамика разлетелась по полу со звонким хрустом.
— Ты всё только усложняешь, — буркнул Алёша, вставая. — Я не хочу конфликта. Сегодня буду спать в зале.
Остались мы с Катей среди осколков. Дочь плакала, я собирала черепки и тоже плакала.
— Мамочка, не плачь, — шепнула Катя, обнимая меня. — Я не хотела.
Эту ночь мы провели в детской. Катя спала, крепко держа мою руку, а я смотрела в темноту и думала: А может, сдаться? Может, проще жить как все?
Утром царило гробовое молчание. Алёша ушел на работу, даже не попрощавшись. Катя тихо завтракала, поглядывая на меня исподлобья.
Я машинально собирала её в садик, когда заметила новый рисунок на столе. Дом, разделенный на части. В одной комнате — мама, в другой — папа, в третьей — бабушка. Все отдельно. И никто не улыбается.
Боже, что я делаю со своим ребёнком?
В дверь постучали. Зашла Лена.
— Ир, не сдавайся, — сказала она, усаживаясь напротив меня. — Таких, как ты, потом все уважают. А остальные так и остаются приспособленцами.
— Лен, я же не железная. Я устала бороться.
— Стойкость — не железо. Но у тебя её больше, чем ты думаешь.
Она ушла, а я осталась с ощущением, что стою на краю пропасти. Завтра суд. Завтра решится, имею ли я право на собственную жизнь.
Вечером я достала свое лучшее платье, приготовила документы. Алёша так и не заговорил со мной. Катя легла спать, прошептав: «Мам, а завтра всё будет хорошо?»
Не знаю, солнышко. Не знаю.
Судебный коридор встретил запахом дешевого освежителя и гулом приглушенных голосов. Жесткие пластиковые скамейки, холодный свет диодных ламп. Я сидела, сжимая в руках папку с документами.
Екатерина Валерьевна устроилась напротив, периодически промокая глаза платком. Алёша рядом со мной, но казалось, что между нами километры.
— Дело Баженовой против Баженовой, — объявил секретарь.
В зале стало тихо.
Свекровь начала свою речь со слёз:
— Ваша честь, я мать семейства. Всю жизнь посвятила воспитанию сына. А теперь, в старости, оказалась практически выброшенной на улицу. Невестка не пускает меня к внучке, лишает семейного тепла…
Семейного тепла. Красивые слова. А за ними — желание контролировать каждый мой вдох.
— У ребёнка должна быть бабушка рядом, — продолжала Екатерина Валерьевна. — Это для её же блага. А жилищные условия… Мы как-нибудь разместимся.
Как-нибудь. В двухкомнатной квартире, где и так тесно.
Судья обратился ко мне:
— Баженова Ирина Александровна, изложите вашу позицию.
Я встала. Ноги дрожали, но голос был твёрдым:
— Ваша честь, я не враг Екатерине Валерьевне. Но я защищаю свой дом. Право жить по своим правилам, воспитывать дочь так, как считаю нужным. Я не хочу жить под диктатом чужой воли, даже если этот человек мне дорог.
— Но истец — мать вашего супруга, — заметил судья.
— Да. И я её уважаю. Но уважение не означает отказ от собственных границ. Мой дом — это место, где я должна чувствовать себя хозяйкой, а не гостьей.
Алёша вдруг встал рядом со мной:
— Ваша честь, это наш общий дом. И я поддерживаю жену. Мы готовы помогать маме, но жить отдельно.
Я не поверила своим ушам. Он наконец заговорил.
— Мы семья тогда, когда у каждого есть право на уважение, — добавил муж, глядя мне в глаза.
Судья удалился на совещание. Мы сидели в тишине. Екатерина Валерьевна сложила платок и убрала в сумку.
— Решение будет направлено по почте, — объявил судья, вернувшись. — Заседание закрыто.
Выходя из здания суда, я почувствовала странное облегчение. Результат пока неизвестен, но я сказала то, что должна была сказать. Защитила свое право быть собой.
— Прости, — тихо сказал Алёша. — Я был трусом.
— Спасибо, что в итоге меня поддержал.
— Мне нужно было время понять: если я не защищаю тебя, то какой я тогда муж?
Вечером Катя встретила нас с новым рисунком. Дом, разделенный на комнаты, но у всех на лицах улыбки. А над крышей — яркое солнце.
— Мам, а теперь бабушка будет приходить к нам в гости?
— Да, когда мы захотим этого.
— А ты больше не будешь плакать по ночам?
Я обняла дочь и впервые за долгое время почувствовала: мой дом снова стал моим.
Правильно ли поступила Ирина, отказавшись принять свекровь в свой дом?
Поделитесь в комментариях 👇, интересно узнать ваше мнение!
Поставьте лайк ♥️, если было интересно.