Галина Сергеевна проснулась в то утро с необычным чувством. Не с привычной тяжестью в груди, которая поселилась там два года назад, когда не стало Володи. А с чем-то... другим. Будто внутри зашевелилась забытая пружинка.
В зеркале неприятно мелькнуло ее отражение. Седые корни резонировали с каштановой краской отросших волос, под глазами залегли тени, в уголках губ – скорбные складки. "Полковничья вдова", – так теперь её называли в военном городке. Не Галина, не Галочка, как звал муж. А именно так – полковничья вдова.
– Хватит, – вдруг сказала она своему отражению. – Хватит.
В парикмахерской Людочка чуть не уронила ножницы:
– Галина Сергеевна, вы уверены? Прям в рыжий?
– В медный, – поправила Галина. – Такой был у меня в молодости. Володя когда-то влюбился в рыжую девчонку. Пора её вернуть.
Новость разлетелась по городку быстрее, чем высыхала краска на волосах. К вечеру во дворе пятиэтажки шушукались соседки.
– Видели? Покрасилась как... как девка какая-то!
– Два года всего прошло. Владимир Петрович, царство ему небесное, заслуженный человек был... – А она его память позорит!
Галина слышала. Конечно, слышала. В военном городке стены прозрачные, а сплетни летают быстрее звука. Но странное дело... ей было всё равно. Впервые за два года все -равно.
А через неделю она увидела объявление в доме культуры: "Набор в группу аргентинского танго. Возраст не ограничен".
Дома дочь Наташа устроила настоящую истерику:
– Мама, ты в себе вообще? Танго? В твои то годы? А люди что подумают?
– А что они подумают? – спокойно спросила Галина, складывая в сумку новые туфли на небольшом каблуке.
– Что ты... что ты забыла папу! Что развлекаешься!
– Наташенька, – Галина присела рядом с дочерью. – Папа умер. А я – нет. Понимаешь? Я всё ещё живая. Или ты предлагаешь мне себя заживо похоронить?
***
В танцевальном зале было человек десять. Молодые пары, несколько женщин среднего возраста и один пожилой мужчина в строгом костюме. Преподаватель, аргентинец Карлос, оказался моложе Наташи.
– Танго – это не просто танец, – говорил он с лёгким акцентом. – Это будто диалог. Откровенный диалог двух людей. Без слов, но о самом важном.
Галина встала к станку. Ноги не слушались, спина сгорбилась от непривычки. Но музыка... Музыка проникала куда-то глубоко, туда, где она прятала всю свою боль, всю тоску, всю непрожитую жизнь.
– Не бойтесь раскрепоститься, не стесняйтесь и не притворяйтесь, – Карлос поправил её осанку. – Танго не терпит притворства.
Она ходила на занятия три раза в неделю.
Соседки перестали здороваться. Наташа демонстративно не звонила. Даже подруга Вера, вдова подполковника Семёнова, как -то отвернулась при встрече:
– Галка, одумайся. Нам положено достойно нести нашу долю. Память своих мужей беречь.
– А жить нам не положено? – тихо спросила Галина.
– Мы свою жизнь уже прожили. С ними. А после них полагается просто доживать.
Но Галина продолжала танцевать.
Сначала неуклюже, потом всё увереннее. Она купила платье – не чёрное, не серое, а глубокого винного цвета. Потом ещё одно изумрудное. А к концерту, который готовил Карлос со своими учениками, – красное.
Да, ярко красное.
– Мам, это перебор, – Наташа всё-таки пришла перед концертом, но держалась настороженно. – Красное платье в твоём возрасте...
– В моём возрасте, – Галина поправила новую причёску, медные волосы красиво уложены в низкий пучок, – самое время носить то, что хочется. Времени осталось не так много, чтобы тратить его на то, что "положено".
Концерт проходил в большом зале дома культуры. Галина выглядывала из-за кулис: полный зал. И там, в третьем ряду, она увидела их. Соседок. Всех этих женщин в чёрном, которые пришли посмотреть на её "позор".
Её выход был в середине программы. Партнёром стал пожилой мужчина из группы, Михаил Борисович, бывший преподаватель физики, потерявший жену год назад.
Пошли первые такты. Галина вышла на середину сцены. Красное платье, медные волосы, прямая спина. Зал замер.
И она танцевала. Танцевала всю свою боль. Всю свою любовь к Володе. Всё одиночество холодных ночей. Всю злость на то, что он ушёл так рано. Всю радость от того, что он у неё был. Всю жизнь, которая продолжается.
Михаил Борисович вел ее бережно и точно. Два одиноких человека рассказывали свою историю без слов. О потере. О боли. О том, что жизнь продолжается.
Когда музыка стихла, в зале стояла тишина. А потом кто-то начал хлопать. Потом ещё и ещё. Весь зал встал.
После концерта к Галине подходили женщины. Среди них были те самые, из третьего ряда.
– Галина Сергеевна, – пожилая женщина взяла её за руку. – Спасибо вам.
– Мне? За что?
– Мы посмотрели на вас и...и... будто вы выдали нам разрешение. Разрешение жить. Не доживать, а именно жить.
Вера стояла в стороне, украдкой вытирая слёзы:
– Галка, прости меня. Я видела тебя там, на сцене, и поняла... Я тоже так хочу. Жить, а не существовать. Научишь?
– Конечно, – Галина обняла подругу.
– Приходи в среду. Карлос набирает еще группу.
Наташа молча обняла мать:
– Мам, ты была... Папа бы гордился.
– Знаешь, что он мне сказал перед смертью?
– Галина погладила дочь по волосам.
– "Галчонок, живи. За двоих живи. Ярко живи".
– И ты...?
– Я просто перестала спрашивать разрешения. У других. У обстоятельств. У возраста. Даже у памяти. Потому что память – это не траур. Это любовь. А любовь не может быть в чёрном.
Через полгода в военном городке открылась танцевальная студия для тех, кому за пятьдесят. Ведёт её Галина Сергеевна – женщина с медными волосами и прямой спиной. На стене студии висит портрет полковника Владимира Петровича в парадной форме.
А под ним – надпись: "Живите ярко. За двоих".
И они танцуют. Вдовы офицеров, учительницы на пенсии, библиотекарши, медсёстры. Танцуют танго в ярких платьях. Потому что жизнь продолжается. Потому что они имеют право. Потому что они перестали спрашивать на это разрешения.
А Галина Сергеевна иногда, возвращаясь домой после занятий, смотрит на звёзды и шепчет:
– Спасибо, Володенька. За то, что отпустил. За то, что велел жить.
И ей кажется – нет, она точно знает – где-то там, среди звёзд, её полковник улыбается и говорит: "Танцуй, Галчонок. Танцуй за нас обоих".