Телефон зазвонил в тот момент, когда Алла поливала фикус на подоконнике. Десять утра, солнечный сентябрь — время, когда звонят только коммунальщики или назойливые продавцы страховок. Она не спешила снимать трубку, неторопливо доливая воду в горшок. Растение за эти годы вытянулось до потолка, его листья заслоняли пол окна света, падавшего на кухонный стол.
— Алка, это я.
Лейка выскользнула из рук и со звоном покатилась по полу. Голос. Этот голос она не слышала почти десять лет, но узнала бы его и через сто лет. Низкий, с хрипотцой, чуть картавящий на букве «р». Голос, который когда-то шептал ей на ухо нежности, а потом кричал обвинения.
— Борис? — прошептала она, хотя знала ответ.
— Ну конечно, Борис. Кто же еще. Слушай, я возвращаюсь домой. Из Италии. Надоела мне эта Европа, понимаешь? Хочется на родину, к корням. Встретишь?
Алла опустилась на стул. Сердце билось так громко, что, казалось, его слышно в трубке. Встретишь. Как будто он вчера ходил в магазин за хлебом, а не исчез десять лет назад. С их общими накоплениями и любовницей, которая была моложе их дочери.
— Почти десять лет от тебя не было вестей, а теперь вдруг решил вернуться. Ждешь, что приму с распростертыми объятиями? — голос ее звучал ровнее, чем она ожидала.
— Да ладно, Алка, не драматизируй. Мы же взрослые люди. Что было, то прошло. Я завтра буду. Приготовь что-нибудь вкусненькое, а? Соскучился по твоим котлетам.
Гудки в трубке. Алла сидела, глядя в никуда. Фикус качался на подоконнике, его листья шуршали от сквозняка. За окном проехала машина, где-то лаяла собака. Обычное утро обычного дня в обычной жизни, которую она строила по кирпичику все эти годы.
Подняла лейку с пола и убрала лужу. Движения были автоматическими, а мысли — в полном хаосе. Вернулся. Просто так взял и вернулся, словно время остановилось в тот октябрьский день 2015 года, когда он хлопнул дверью, выкрикнув: «Надоела ты мне, Алка! Надоели ваши нравоучения! Буду жить по-настоящему!»
Осколки воспоминаний
Алла заварила крепкий чай и села за стол. Ей было шестьдесят два, но в зеркале она видела женщину, которая не растеряла себя. Годы одиночества не сломили ее — закалили, как металл в горне.
После его ухода первые месяцы были страшными. Дети — Светлана и Игорь — уже жили своими семьями, но приезжали каждый день, боясь, что мать не выдержит. Плакала по ночам в подушку, а утром шла на работу в больницу, где заведовала отделением. Пациенты не должны были видеть ее боль.
Постепенно слезы высохли. Ипотека за квартиру, которую он бросил на ее плечи, выплачивалась копейка к копейке. Коммунальные, ремонты, лекарства для матери — все легло на ее плечи. Но она справлялась. Более того — находила в себе силы, о которых не подозревала.
Четыре года назад она вышла на пенсию и впервые за долгие годы почувствовала себя свободной. Записалась в бассейн, начала изучать английский, завела аккаунт в инстаграме и публиковала фото своих путешествий. Маленьких, скромных — в Псков на выходные, в Карелию с автобусной группой, — но своих.
И вот теперь он вернулся. Как будто ничего не было.
Телефон зазвонил снова. На экране высветилось: «Светлана».
— Мам, ты как? Голос какой-то странный.
— Светка, твой отец звонил. Возвращается.
Тишина. Потом:
— Какой еще отец? Мой отец умер для меня десять лет назад.
— Он будет завтра.
— Мам, не вздумай его пускать! Ты же знаешь, что он за человек. Сейчас я к тебе приеду.
Дочь приехала через час с пакетом продуктов и решительным выражением лица. В свои тридцать восемь Светлана была копией молодой Аллы. Те же серые глаза, та же упрямая складка между бровей.
— Мам, ты что, серьезно думаешь его принимать? После всего, что он натворил?
— Не знаю, Светка. Он все-таки... ваш отец.
— Отец не тот, кто зачал, а тот, кто вырастил. А он что? Исчез, когда нам была нужна его поддержка. Игорь до сих пор в психотерапии из-за травмы. А Ольга не перестает ему напоминать об уходе отца из семьи и чтобы он не пошел по стопам папаши. А ты... ты помнишь, как худела? Как плакала? Как оплачивала его долги?
Алла помнила. Еще как помнила.
Нежданный гость
На следующий день в половине седьмого вечера раздался звонок в дверь. Алла мыла посуду после ужина и вздрогнула. Сердце снова заколотилось, как вчера от телефонного звонка.
Через глазок она увидела его. Борис постарел, поседел, но держался все так же — с напускной уверенностью, руки в карманах дорогого пальто. Рядом стояла потертая дорожная сумка.
— Открывай, Алка. Это я.
Она открыла. Что еще оставалось делать?
— Ну вот, — он шагнул в прихожую, как будто никуда не уезжал. — А я думал, может, замки поменяла.
— Поменяла, — сухо ответила Алла.
— А-а, — он кивнул, разглядывая ремонт. — Видать, неплохо зажила без меня. Обои новые, линолеум... А это что? — он показал на картину в рамке.
— Игорь рисовал. В художественной школе учился.
— Надо же. А я и не знал. — Он снял пальто и повесил на крючок. — Ну что, чайку попьем? Поговорим, как люди.
Алла смотрела, как он обживается в прихожей, и чувствовала, как внутри нарастает что-то горячее и злое. Как он смеет? Как смеет вести себя так, словно это его дом?
— Чай будем пить на кухне, — сказала она. — А спать ты будешь в гостинице.
Борис поднял бровь:
— Да ладно, Алка. Мы же семья. Диван в зале свободен?
— Нет.
— Тогда в кресле переночую. Не привыкать. В Италии и не в таких условиях жил.
Он прошел в кухню, сел за стол, разложил руки. Алла поставила перед ним стакан чая, села напротив. Молчали.
— Ну рассказывай, как дела, — сказал он наконец. — Как дети? Внуки появились?
— У Светланы дочка, Дашенька. Ей пять лет.
— Надо же! А у Игоря?
— У Игоря пока нет детей.
— Понятно. А ты как? Одна все эти годы?
Вопрос повис в воздухе. Алла смотрела на него — на знакомые черты лица, которые когда-то любила, — и понимала, что ничего не чувствует. Ни злости, ни боли, ни даже интереса. Пустота.
— Борис, зачем ты вернулся?
Он пожал плечами:
— А куда деваться? Там, в Италии... Не сложилось. Анжелка оказалась стервой редкостной. Денег моих захотела, а когда кончились — выгнала. А тут родина, дом родной...
— Дом родной? — Алла встала. — Ты десять лет назад сказал, что этот дом тебе надоел. Что я тебе надоела. Что наша жизнь — болото.
— Да ладно, не помню я этого. Горячились тогда оба. Бывает в семьях.
— Бывает, — кивнула Алла. — Но не у нас больше. У нас больше нет семьи.
Старые права на новую жизнь
Утром Алла проснулась от звука работающего телевизора. Борис сидел в кресле в гостиной, смотрел новости и пил кофе из ее любимой чашки.
— Доброе утро, — сказал он, не отрываясь от экрана. — Кофе сварил. Правда, кофе у тебя какой-то дешевый. Раньше брали получше.
Алла молча прошла на кухню. На плите стояла грязная турка, на столе — рассыпанный кофе. В раковине — немытая тарелка. Он завтракал.
— Борис, — позвала она. — Иди сюда.
Он вошел в кухню, потягиваясь:
— Что-то рано ты встаешь. На пенсии можно и поспать.
— Я встаю в семь утра уже сорок лет. И убираю за собой посуду сразу, а не оставляю грязной.
— Ой, Алка, да не начинай сразу с претензий. Я же мужик в доме, имею право расслабиться.
— Права? — Алла почувствовала, как в голосе появляются стальные нотки. — Какие права?
— Как какие? Обычные мужские права. Квартира-то наша общая.
— Была общая. Десять лет назад. Сейчас она моя. Оформлена на меня, ипотека выплачена мной, все коммунальные платежи — мои.
Борис нахмурился:
— Ты что это удумала? Я же официально твой муж. Мы не разводились. Значит, имею права на половину жилплощади.
— На развод я подала через полгода после твоего отъезда. Ты не явился в суд, развели заочно. Документы получал?
— Какие документы? Я в Италии жил.
— По адресу регистрации отправляли. Ты их игнорировал.
Лицо Бориса покраснело:
— Ты со мной развелась? Без моего согласия?
— С твоим молчаливым согласием. Год не отвечал на повестки. У тебя была новая семья. За эти десять лет ты ни разу не поинтересовался: где мы и как.
Он швырнул полотенце на стол:
— Ну и стерва же ты, Алка! Думаешь, я так просто сдамся? Через суд все восстановлю. Адвоката найму.
— Найми, — спокойно ответила Алла. — Только пока ищешь — живи в другом месте.
— Это мой дом!
— Нет. Это мой дом. И я прошу тебя его покинуть.
Игра на публику
Борис не ушел. Наоборот — начал обустраиваться. Притащил из магазина продуктов, разложил по холодильнику, повесил в ванной свои полотенца. Вел себя как хозяин.
Хуже всего было то, что он начал играть на публику. Встретив в подъезде соседку тетю Валю, рассказал ей трогательную историю о том, как «вернулся к любимой жене после долгой разлуки». А она «почему-то обиделась». Участковому врачу поведал, что «жена нервничает из-за возраста, может, гормоны», а его, «пожилого человека, выгоняет на улицу».
Алла чувствовала, как вокруг нее создается ореол неблагодарной жены, которая не ценит возвращение блудного мужа. Ей сочувствовали, но осуждающе. «Мужиков-то сейчас нет, а у тебя вернулся — ты и радуйся», — говорила тетя Валя.
Дети приезжали каждый день. Светлана привезла маленькую Дашу, которая пряталась за мамину юбку при виде деда. Игорь молчал и сжимал кулаки. Борис пытался играть роль любящего отца и дедушки, но получилось фальшиво.
— Папа, тебе здесь не рады, — сказала Светлана в один из вечеров. — Мама имеет право жить спокойно.
— А я что, покоя не даю? — возмутился Борис. — Я родной отец вам. Квартира наша семейная. И вообще, дети должны родителей почитать, а не судить.
— Родителей — да. А ты кто?
— Как это кто? Твой отец!
— Отец не исчезает на десять лет. Отец не оставляет семью в долгах. Отец не приходит, когда ему удобно, и не требует прав, которые потерял.
Борис надулся и ушел в комнату. Но не сдался.
Последняя капля
Неделя тянулась как год. Алла чувствовала себя пленницей в собственном доме. Борис хозяйничал, критиковал ее привычки. Попробовал даже требовать готовить то, что он любит, смотреть те телепрограммы, которые ему нравятся. Когда она шла в бассейн или на английский, ехидно комментировал: «Куда это бабушка вырядилась?»
Апогеем стал воскресный обед, на который он пригласил старых друзей — Петьку и Женьку. Позвонил им сам, не предупредив Аллу, и сообщил, что «семья воссоединилась, надо обмыть».
Алла пришла домой после прогулки с внучкой и обнаружила на кухне троих пьяных мужчин, которые орали песни и курили. Окна были закрыты, воздух — спертый.
— А вот и хозяюшка! — заорал Петька. — Борька, ты же говорил, что она обиделась. А она и рада, видать!
— Конечно, рада, — подмигнул Борис. — Женщина без мужика — что дом без хозяина. Разваливается потихоньку.
Алла посмотрела на них — на красные лица, мутные глаза, пепел на столе, бутылки среди остатков еды — и что-то внутри нее оборвалось.
— Выметайтесь, — тихо сказала она.
— Что? — не расслышал Петька.
— Выметайтесь из моего дома. Все. Сейчас же.
— Алка, ты что? — захохотал Борис. — Друзья же пришли, семью поздравить...
— Какую семью? — голос Аллы звенел как сталь. — Какую семью, Борис? У нас нет семьи. У нас нет ничего общего. У тебя нет здесь дома. Собирайся и уходи. Сегодня. Сейчас.
— Да ты что, ополоумела? — Борис встал, качаясь. — Никуда я не пойду! Это мой дом!
— Нет. Не твой.
Алла вышла из кухни и набрала номер участкового.
Свобода
Участковый Сергей Петрович знал Аллу еще по работе в больнице — она когда-то лечила его мать. Приехал быстро, выслушал обе стороны и попросил документы.
Борис размахивал паспортом, кричал о своих правах, о том, что «жена сошла с ума». Алла молча показала свидетельство о разводе, документы на квартиру, справки о выплаченной ипотеке.
— Значит, так, — сказал участковый. — Гражданин Борис Николаевич, вы на данной жилплощади не прописаны, права собственности не имеете, а хозяйка просит вас покинуть ее дом. Собирайтесь.
— Да как же так? — взвыл Борис. — Я же десять лет прожил в этой квартире!
— Десять лет назад жили. А потом десять лет не жили. И права потеряли.
Друзья Бориса смылись еще во время разговора с участковым. Борис собирал вещи, бормоча проклятия. На пороге обернулся:
— Пожалеешь, Алка. Останешься одна и пожалеешь.
— Я не одна, — спокойно ответила Алла. — Я — с собой. И мне этого достаточно.
Дверь захлопнулась. В квартире стало тихо.
Алла села в кресло, где неделю назад сидел он, и огляделась. Дом снова стал ее домом. Каждый предмет, каждый уголок — это было ее пространство, ее жизнь, ее выбор. На полке стояли фотографии детей и внучки. На столе лежали английские учебники. В вазе — цветы, которые она сама купила на рынке.
На мгновенье показалось, что даже фикус в знак одобрения закачал на подоконнике листьями. Старый, сильный, живучий. Как и она сама.
Алла встала и открыла все окна. Свежий воздух ворвался в квартиру, унося запах чужого табака и чужой наглости. Завтра она снова пойдет в бассейн. Послезавтра — на английский. А через неделю Светлана привезет Дашеньку на выходные, и они будут печь печенье и читать сказки.
Дом — это не стены, поняла Алла. Дом — это покой. Достоинство. Свобода быть собой.
И этот дом теперь точно ее.
Эпилог
Через месяц Алла получила повестку в суд. Борис все-таки нашел адвоката и попытался оспорить развод. Дело проиграл с треском — слишком много времени прошло, слишком очевидной была его вина.
Еще через полгода она случайно встретила его на улице. Постаревший, поникший, с потухшими глазами. Он пытался заговорить, но Алла прошла мимо. Не от злости — от равнодушия. Этот человек просто не имел отношения к ее жизни.
А жизнь у нее была прекрасная. Полная, свободная, настоящая. Та, которую она построила сама — по кирпичику, по дню, по своему выбору. И никто больше не мог ее разрушить.
Фикус на подоконнике дорос до потолка и дал боковые побеги. Алла решила не обрезать их. Пусть растет, как хочет. У каждого должно быть право на собственное пространство.
Спасибо за подписку на канал