Ключ поворачивался туго: «так и не смазал замок», — пронеслось в голове. Ольга толкнула дверь, и волна ударила в лицо. Сразу. Без передышки.
Жасмин. Или магнолия? Что-то приторное, южное. Духи не её.
Сумки с помидорами и огурцами повисли на локтях — руки стали ватными. Сердце застучало неровно, как старые дачные часы с кукушкой. Те самые, что Виктор никак не починит уже третий год.
— Боже мой... — шепот сорвался с губ.
Не первый раз. Но каждый — как пощечина.
Кухня встретила идеальным порядком: посуда на местах, столешница вытерта до блеска. Виктор всегда убирал за собой. Почти сорок лет брака научили его быть аккуратным. А вот честным — нет.
Ольга поставила сумки на пол. Помидоры покатились — красные шарики по белой плитке. Смотреть на них больно: как капли крови на снегу. Или как её надежды — когда-то яркие, теперь разбитые.
Духи висели в воздухе плотным облаком. Дорогие. Французские, наверное. У неё таких не было — зачем пенсионерке? Крем "Нивея" да советское мыло по праздникам. Этого хватало.
А хватало ли Виктору?
Вопрос застрял в горле, как рыбная косточка. Задавала его месяц назад. И два месяца назад. И полгода назад, когда впервые почуяла это неуловимое облако чужого присутствия.
— Что за ерунда, Оль! — отмахивался муж тогда. — Может, соседи покупали что-то в "Летуаль", запах через вентиляцию тянет.
Врал. Глаза бегали, руки дрожали — Ольга сорок лет в бухгалтерии проработала, научилась ложь распознавать. Цифры не врут. А люди — сплошь и рядом.
Теперь спрашивать устала. Что толку? Будет опять отнекиваться, придумывать байки про вентиляцию и соседей. А она будет стоять с глупым видом и делать вид, что верит.
Унижение хуже измены.
Ольга подняла помидоры, сложила в холодильник. Движения автоматические — руки помнят домашний ритм, даже когда душа разрывается. Огурцы в нижний ящик, зелень в воду. Жизнь продолжается, даже если мир рушится.
Дочка вчера звонила:
— Мам, ты что себе придумала? Папа в шестьдесят пять — какая измена? У него радикулит, да и вообще...
"Вообще" — любимое словечко Анечки. Всё непонятное и страшное пряталось за этим "вообще". Развод родителей — тоже непонятное и страшное. Легче поверить в мамины фантазии, чем признать: семья трещит по швам.
А Ольга фантазёрка? Может, и правда?
Прошла в гостиную, села в любимое кресло у окна. Тридцать лет на этом месте чай пила, телевизор смотрела, носки Виктору штопала. Кресло помнило форму её тела — продавленное, уютное. Как старый брак.
Только брак больше не уютный.
За окном сентябрь умывался дождём. Листья клёна стучали в стекло — желтые ладошки просились в дом. Хотелось открыть форточку, впустить свежий воздух. Смыть этот проклятый запах.
Но что, если завтра он появится снова?
Виктор вернётся с работы — да, в шестьдесят пять ещё подрабатывал консультантом в старой конторе — и будет делать вид, что всё нормально. Поужинает молча, посмотрит новости, ляжет спать. А она будет лежать рядом и думать: кто эта женщина? Молодая? Красивая? Понимает ли его лучше, чем жена?
Слезы подступили к глазам — горькие, как полынь. Ольга их смахнула. Не время размазывать сопли. Время решать.
В прихожей щелкнул замок. Виктор вернулся.
***
Шаги знакомые — тяжелые, неторопливые. Сначала ключи на полочку, потом ботинки в угол. Почти сорок лет одна и та же мелодия. Раньше она успокаивала — муж дома, всё хорошо. Теперь каждый звук как удар колокола.
— Оль? — голос из прихожей. — Ты дома?
Молчала. Пусть ищет. Пусть волнуется. Хотя зачем? Знает — она всегда дома. Куда пенсионерке податься? К подругам в гости? Так все разъехались кто куда. Кто внуков нянчит, кто огороды копает, а кто уже на кл.адбище.
— Оля!
Виктор заглянул в гостиную. Лицо усталое, серое. Щека небрита — забыл с утра или не хотел? Когда-то брился каждый день. Для неё брился.
— А, ты тут. — Словно не заметил её молчания. — Как съездила? Урожай хороший?
Как будто ничего не произошло. Как будто в воздухе не висит чужой парфюм. Как будто между ними не выросла стена из недосказанности.
— Нормально, — буркнула Ольга.
Виктор кивнул и пошёл на кухню. Загремела посуда — наверно, чай заваривает. Или суп разогревает. Борщ вчерашний стоит в холодильнике.
Она не пошла за ним. Раньше бы встала, накрыла бы на стол, спросила про день. Расспросила бы, где был, что делал, с кем говорил. Играла бы в семейный театр.
Надоело.
Ольга достала телефон, набрала Анин номер.
— Мам? — дочкин голос озабоченный. — Что случилось?
— Аня... — И язык прилип к нёбу. Что сказать? Что папа опять принёс домой чужие духи? Что мама окончательно с ума сходит от подозрений?
— Мам, ты же с дачи вернулась? Всё нормально?
Нормально. Еще одно словечко-паразит. У дочки от матери, наверно.
— Да. Просто... хотела услышать твой голос.
— Мам, у меня сейчас Димка уроки делает, а Ленка орет — зубы режутся. Давай я тебе завтра перезвоню?
Конечно. У Ани своя жизнь, свои проблемы. Какое ей дело до маминых тараканов?
— Давай.
Ольга отключилась и вдруг поняла: она совсем одна. Муж в соседней комнате чужой стал. Дочь далеко, в своём мире. Подруги разлетелись по судьбам.
А она сидит в продавленном кресле и принюхивается к воздуху, как собака.
Из кухни донеслось позвякивание ложечки о стакан. Виктор размешивает сахар — две ложки, не больше. Диабет побаивается, хотя анализы нормальные. Мнительный стал на старости лет.
Или осторожный? Бережёт себя для кого-то?
Ольга встала, прошла в спальню. Открыла шкаф — его половина. Рубашки висят по цветам: сначала белые, потом голубые, потом клетчатые. Педант. Всегда был педантом.
В кармане пиджака — том самого, в котором сегодня на работу ходил — что-то шуршало.
Чек.
Ольга развернула бумажку. Аптека "Здоровье". Вчерашняя дата. Покупка: "Корвалол", "Валидол", "Но-шпа"...
Сердечные лекарства. А Виктор никогда на сердце не жаловался. Давление, радикулит — да. А сердце крепкое.
Не ему лекарства. Кому-то ещё.
Кому?
— Оль! — крик из кухни. — Будешь ужинать?
— Не хочу! — крикнула в ответ.
Тишина. Потом звук выдвигаемого стула. Виктор поел один. Как всегда в последние месяцы. Она готовила, он ел молча, посуду мыл сам. Поблагодарил кивком.
Когда они перестали разговаривать?
Ольга спрятала чек обратно в карман. Зачем взяла? Чтобы потом предъявить как улику? Устроить скандал?
Сил не было.
Легла на кровать поверх одеяла. Потолок разглядывала — трещинка от люстры к углу. Год назад заметила, хотела Виктору сказать — пусть подмажет. Забыла. Теперь трещина стала длиннее.
Дом стареет. Как и они.
За стеной шумела вода — муж посуду мыл. Потом щелкнул телевизор в гостиной. Новости, наверно. Виктор всегда новости смотрел — мир интересовал больше, чем семья.
А может, не мир. Может, просто от неё бежал.
От неё — или к кому-то?
Ольга закрыла глаза. Завтра пойдёт в эту аптеку. Спросит, часто ли их клиент Виктор Петрович лекарства покупает. А потом... потом посидит у подъезда, понаблюдает. Вычислит эту женщину.
И что дальше? Скандал? Развод?
В шестьдесят пять лет?
Смешно и страшно одновременно.
Расследование
Утром Виктор ушёл как обычно — поцелуй в щёку, "до свидания" на автомате. Запах его одеколона "Тройной" перебил остатки вчерашних духов.
Ольга ждала полчаса. Мало ли, забыл что-нибудь, вернётся. Потом оделась и пошла в аптеку.
"Здоровье" находилась в двух кварталах. Современная, стеклянная. Не то что советские аптеки её молодости — с высокими прилавками и суровыми провизорами в белых халатах.
За кассой сидела девочка лет двадцати пяти. Яркая, в очках, ногти накрашены кислотно-розовым.
— Добро пожаловать! Что-то конкретное ищете?
— Да я хотела спросить... — Ольга замялась. Как объяснить, не выглядя сумасшедшей? — Мой муж вчера у вас лекарства покупал. Виктор Петрович Семёнов. Высокий, в сером пиджаке...
— А-а-а! — девочка оживилась. — Помню! Дядя Витя! Он к нам часто заходит, месяца три уже. Такой заботливый! Всё для тёти Раи покупает — то сердечные капли, то мази от болей. Говорит, соседка заболела, помогает ей.
Тётя Рая.
Имя упало в сознание тяжёлым камнем. Не абстрактная "любовница", не безликая "она". Тётя Рая. Наверно, ровесница Ольги. Или моложе?
— А она... эта Рая... часто болеет?
— Да у неё вроде инсульт был. Дядя Витя рассказывал — одна живёт, родственников рядом нет. Вот он и помогает. Правда, добрый человек ваш муж!
Добрый. Ольга кивнула и вышла из аптеки. Ноги несли сами — куда, не важно. Важно было идти, двигаться, не стоять на месте с этими мыслями.
Инсульт. Одинокая соседка. Виктор помогает.
А духи? Откуда духи?
Благодарность, наверно. Женщина дарит парфюм в знак признательности. Виктор приходит домой пропитанный чужим запахом. И молчит.
Почему молчит?
Ольга остановилась у скамейки во дворе. Села, достала телефон. Пальцы дрожали — то ли от волнения, то ли от осеннего ветра.
Набрала Виктора.
— Алло? — голос удивленный. — Оль, что-то случилось?
— Витя... я хотела спросить... — И опять язык не слушался. — Ты мне не говорил про соседку Раю.
Молчание. Долгое, тяжелое.
— Откуда ты знаешь? — наконец спросил он.
— Была в аптеке. Провизор рассказала.
Ещё пауза. Где-то в трубке шумели голоса — коллеги в офисе.
— Оль, давай дома поговорим. Сейчас не время.
— А когда время, Витя? Когда?
Но он уже отключился.
Ольга сидела на скамейке и смотрела на телефон. Экран погас, отразив её лицо. Старое, уставшее лицо пожилой женщины, которую муж обманывает.
Хотя обманывает ли?
Помогает больной соседке — что тут плохого? Покупает лекарства, навещает. Может, даже продукты носит, по хозяйству помогает. Нормальный человеческий поступок.
Но почему скрывал?
Стыдился? Боялся, что жена не поймёт? Или там происходило что-то ещё?
— Ольга Ивановна? — чей-то голос. — Вы?
Она подняла голову. Рядом стояла женщина лет пятидесяти с двумя пакетами продуктов. Лицо смутно знакомое — из соседнего подъезда, кажется.
— Здравствуйте... — Ольга встала. — Простите, не припомню...
— Да я Людмила Константиновна, из седьмого подъезда. Мы в лифте несколько раз встречались. — Женщина поставила сумки. — А что вы такая расстроенная? Не заболели?
Заболела. Душой заболела.
— Да так... устала немного.
— А-а-а. — Людмила Константиновна сочувственно кивнула. — Возраст даёт о себе знать. У меня тоже бывает — то сердце прихватит, то давление скачет. А недавно вообще страх какой-то напал — думала, инсульт начинается.
— Инсульт? — Ольга насторожилась.
— Ага. Хорошо, соседи помогли. Вот и я теперь помогаю. У вас же тоже в подъезде у женщины инсульт.
Сердце ухнуло вниз.
У Раисы Михайловны.
— Раиса Михайловна? — повторила Ольга. — Из какой квартиры?
— Да с первого этажа, сорок третья. Бедная, одна мается после больницы. Хорошо, добрые люди есть. Ваш муж, кстати, тоже помогает — видела его несколько раз с пакетами к ней заходил.
Мой муж.
Слова звенели в голове, как разбитое стекло. Виктор. Её Виктор. Носит больной соседке лекарства.
— А... а как она выглядит? Эта Раиса Михайловна?
— Да симпатичная женщина. Лет под семьдесят, наверно. Седые волосы красиво убирает, всегда аккуратно одевается. Раньше, до болезни, в театр ходила — костюмы у неё такие элегантные висели на балконе сушиться...
Семьдесят лет. Театралка. Элегантная.
Не любовница. Просто одинокая больная женщина, которой помогает чужой мужчина. Её мужчина.
— Людмила Константиновна, — Ольга взяла собеседницу за рукав, —А вы к ней? А можно... можно я с ней познакомлюсь? С Раисой Михайловной? Вместе с вами зайду.
— Ой, конечно! Она будет рада. Всё жалуется — скучно одной, не с кем поговорить. Пойдемте прямо сейчас?
Ольга кивнула. Ноги как чужие несли к первому подъезду. Сердце колотилось — от стыда или от облегчения?
Людмила Константиновна позвонила в домофон.
— Рая? Это Люся. Можно к вам зайти? С соседкой познакомить хочу.
— Проходите, — донёсся слабый голос.
Квартира сорок третья. Первый этаж, как и сказала Люся. Дверь открыла женщина — высокая, статная, в домашнем халате кофейного цвета. Лицо благородное, с правильными чертами. Седые волосы аккуратно убраны в пучок.
Красивая. Была очень красивой в молодости.
— Знакомьтесь, — защебетала Людмила Константиновна, — это Ольга Ивановна из пятого подъезда. А это наша Раиса Михайловна.
— Очень приятно, — Раиса протянула руку. Пальцы холодные, слабые. — Проходите, пожалуйста.
В квартире пахло лекарствами и... духами. Теми самыми. "Шанель".
— Извините за беспорядок, — Раиса провела гостей в комнату. — После больницы всё валится из рук.
Никакого беспорядка не было. Книги на полках, фотографии в рамках, вышитые салфетки на столике. Интеллигентный дом. Театральные программки в стеклянном шкафу — "Чайка", "Вишнёвый сад", "Дядя Ваня"...
— Вы актриса? — спросила Ольга.
— Была. — Раиса улыбнулась грустно. — В молодости. Потом замуж вышла, детей родила... Муж не хотел, чтобы жена по сценам мотылялась. А теперь вот — ни мужа, ни детей. Один театр в памяти остался.
— А дети?
— Сын в Америке, дочь в Питере. Живут своими заботами. Последний раз на Новый год приезжали. — Раиса махнула рукой. — Ничего, привыкла.
Людмила Константиновна рассказала про инсульт, про больницу, про соседей-помощников.
— Да, — кивала Раиса, — добрые люди попались. Особенно один мужчина — Виктор Петрович. Такой заботливый! И лекарства покупает, и продукты приносит.
Ольга молчала. В горле стоял ком.
— А я его жена, — наконец выдавила.
Тишина. Раиса побледнела.
— Вы... жена Виктора Петровича?
— Да.
— Боже мой... — Раиса опустилась в кресло. — Я не знала... Он приходил и помогал по- соседски, но не говорил, что женат... Хотя может и говорил. Память после инсульта подводит. Но я не думала...
— Что не думали?
— Что вы будете против. Что сочтёте неподобающим. — Раиса заплакала. — Простите меня, пожалуйста. Я не хотела никого расстраивать. Просто так благодарна была за помощь...
Ольга смотрела на эту плачущую женщину и чувствовала, как внутри всё переворачивается. Стыд, облегчение, жалость — всё смешалось в один ком.
— Не плачьте, — она присела рядом с Раисой. — Я не против. Просто... просто Витя мне ничего не рассказывал.
— Наверно, не хотел расстраивать. Мужчины иногда думают, что нас лучше не посвящать в такие дела.
Да. Виктор всегда так считал. Оберегал от "лишних" переживаний. А она принимала заботу за равнодушие, молчание — за обман.
Почти сорок лет брака, а так и не научились говорить друг с другом.
***
Виктор пришёл в восьмом. Ольга слышала его шаги ещё на лестнице — медленные, усталые. Ключ в замке поворачивался долго.
Сидела на кухне за накрытым столом. Борщ в кастрюле, хлеб нарезан, салат из помидоров в любимой Викторовой тарелке — синей, с золотой каёмочкой. Свадебный сервиз, подарок её матери. Почти сорок лет берегли для особых случаев.
А разве объяснение с мужем не особый случай?
— Оль? — голос из прихожей осторожный. — Ты где?
— На кухне.
Он появился в дверях — растерянный, виноватый. Галстук снят, воротник рубашки расстёгнут. Седина на висках казалась гуще, чем утром.
— Садись, — сказала Ольга. — Поужинаем.
Виктор сел напротив, посмотрел на накрытый стол, на жену.
— Оль, насчёт Раисы Михайловны...
— Знаю уже. — Ольга разливала борщ по тарелкам. — Познакомились сегодня.
— Познакомились? — Виктор изумился. — Как?
— Случайно. Людмила Константиновна рассказала про соседку с инсультом, я сопоставила... — Ольга поставила тарелку перед мужем. — Ешь, остынет.
Но он не ел. Смотрел в тарелку и молчал.
— Витя, — позвала Ольга. — Посмотри на меня.
Он поднял глаза. В них была такая тоска, что сердце сжалось.
— Прости меня, Оль. Я не хотел тебя обманывать. Просто... просто не знал, как сказать.
— Что сказать? Что помогаешь больной соседке? Это же хорошо, Витя.
— Да, но... — Он провёл рукой по лицу. — Ты бы поняла? Я каждый день к ней хожу. Лекарства покупаю, продукты приношу, по дому помогаю. А дома... дома мы с тобой как чужие стали.
Правда резанула. Больно и точно.
— И я подумал, — продолжал Виктор, — что ты решишь... ну, что я к другой бабе бегаю. А объяснять не хотел, потому что... потому что сам не понимал, зачем это делаю.
— А зачем?
Виктор долго молчал. Наконец, вздохнул:
— Она меня слушает, Оль. Я ей про работу рассказываю, про то, как дела идут. Она интересуется, задаёт вопросы. А дома... дома мы только о бытовых проблемах говорим. Кран починить, лампочку поменять, к врачу сходить.
Ольга опустила ложку. Горло перехватило.
— То есть я тебе неинтересна стала?
— Нет! — Виктор потянулся к ней через стол. — Не так. Просто мы... мы привыкли молчать. Я не знаю, когда это началось. Может, когда Аня замуж вышла. Или когда я на пенсию ушёл. А может, и раньше.
Да. Раньше. Когда перестали делиться мыслями, только дела обсуждать. Когда "как дела?" стало дежурной фразой, а не настоящим интересом.
— А с Раисой Михайловной ты можешь говорить?
— Могу. Она... она одинокая, как я. — Виктор запнулся. — То есть не как я. У меня есть ты. Но я чувствую себя одиноким. Понимаешь?
Понимала. Ещё как понимала.
— А духи? Ты пах духами, а я места себе не находила. Принёс домой на одежде.
— Принёс. А ты учуяла, начала допрашивать. Я испугался — подумал, ты сразу в худшую сторону истолкуешь. Вот и заврался про вентиляцию.
— А я мучилась месяцами. Думала, у тебя любовница.
— Любовница... — Виктор покачал головой. — В шестьдесят пять лет. И зачем мне любовница, если у меня есть ты?
— Есть? — спросила Ольга тихо. — По-настоящему есть?
Он встал, обошёл стол, присел рядом с ней на корточки. Взял за руки.
— Есть, Оль. Всю жизнь есть. Просто мы... мы разучились это показывать друг другу.
Слёзы подступили к глазам. Ольга не сдерживала их.
— Я так боялась, Витя. Боялась, что потеряю тебя. А оказалось — сама отталкивала.
— Не отталкивала. Мы оба виноваты. — Виктор обнял её. — Надо было раньше поговорить. Честно поговорить.
Они сидели обнявшись на кухне, где прожили почти сорок лет. Борщ остывал в тарелках, но это было неважно.
— Витя, — сказала наконец Ольга, — давай пригласим Раису Михайловну на ужин. Завтра или послезавтра.
— Правда? — Виктор удивился. — Не будешь ревновать?
— Не буду. — Ольга вытерла слёзы. — Она хороший человек. И одинокая. А мы... мы можем быть добрыми к людям. Вместе.
— Вместе, — повторил Виктор и поцеловал жену в лоб.
На следующий день Ольга купила в том же "Летуале" духи. Не "Шанель" — слишком дорого для пенсионерки. Что-то попроще, но приятное. Цветочное.
А вечером они с Виктором пошли к Раисе Михайловне в гости. Несли пирог с капустой — Ольгин фирменный рецепт — и маленькую бутылочку парфюма.
— Это от нас двоих, — сказала Ольга, протягивая подарок. — Для настроения и быстрейшего выздоровления..
Раиса заплакала. От радости.
А Виктор взял Ольгу за руку и не отпускал весь вечер.
Запах чужих духов больше не пугал. Он напоминал о том, что в мире есть одинокие люди, которым нужна помощь. И о том, что любовь — это не ревность, а доверие.
И готовность говорить правду.
Спасибо за подписку и за то, что вы есть.