Бросить учебу в московском университете, комфортную жизнь в столице и отправиться в донецкие окопы, в самое пекло. Что было в голове у этого 18-летнего мальчишки, только что поступившего на престижный факультет психологии Российского государственного гуманитарного университета?
Сам Оратор (такой позывной ему дали в донецком госпитале за красноречие) объясняет так: не мог остаться в стороне от того, что происходит в стране. За все время службы полевым медиком только тяжелораненых вынес более 300 человек. О своей службе и планах на будущее он рассказал aif.ru.
«Добровольцем взяли со второго раза»
Юлия Борта, aif.ru: Арсений, как началась ваша служба в зоне СВО?
Оратор: В 2022 году я учился на первом курсе университета. Когда началась специальная военная операция, сразу пошел в военкомат, чтобы подписать контракт, но меня не взяли, так как не проходил срочную службу и не имел никаких военных навыков. Я поставил себе цель — не быть пассивным наблюдателем. Во время военных действий всегда есть пострадавшие и те, кому требуется помощь. Пошел на курсы по тактической медицине, устроился волонтером в военный госпиталь. Научился бинтовать, делать инъекции, ставить капельницы, работать с огнестрельными и осколочными ранениями, изучил фармацевтику. В июне, когда закончил первый курс университета, подписал контракт добровольца и прибыл на фронт. Мне тогда исполнилось 19 лет. Так началась моя работа полевым медиком, которая продлилась полтора года. Участвовал в боях в районе Херсона, в Марьинке, Часовом Яре. Получил три ранения.
— То есть после первых двух вы возвращались в строй?
— Да. Первый раз это произошло в октябре 2023-го. Мы эвакуировали тяжелораненых на машине. Прилетел дрон. Мне осколки попали в плечо и левый бок. Возникло достаточно серьезное кровотечение, которое я сам остановил, потом помог товарищам. В госпитале пробыл две недели, после этого мне предложили пройти реабилитацию, но я отказался. На первой линии, в ста метрах от противника, всегда требуются те, кто оказывает первую помощь.
— В ста метрах — значит, видимо, и стрелять приходилось?
— Конечно, участвовал в штурмах, даже стрелковых городских боях. Будучи медиком, ты все равно вооружен до зубов — гранаты, автомат. Иногда приходилось работать с пулемета, прикрывать эвакуацию.
«Сам раненый, вынес 11 бойцов»
— Самое яркое впечатление?
— Есть такое. Это случилось в июне 2024 года. Я как раз вернулся из госпиталя после ранения, в окопе отметил свои 20 лет. Мы отражали вражеский накат, появились раненые, начала работать эвакуация. Противник тут же стал бить по медикам артиллерией, дронами. Изначально раненых было четверо, за ними отправили группу, их тоже накрыло. Отдали приказ выйти нам. Когда прибыл наш медицинский отряд, раненых было уже восемь. Я накладывал жгут на ногу бойцу, и тут прилетела кассета. Все, кто там был — медики, раненые бойцы, — получили дополнительные ранения. У меня самого осколки пробили бок, плечо, а один вошел в легкое. Честно сказать, я в тот момент подумал, что все, конец. Мы ввосьмером забились в блиндаж, рассчитанный максимум на троих. Когда рядом разорвался снаряд, мы поняли, что у нас есть 20 секунд до прилета следующего. Все разом выбежали из блиндажей и начали собирать раненых, оставшихся на поверхности. Рассортировали их по разным местам, заняли укрытия. Тут подоспела помощь от наших дроновщиков, наша артиллерия начала подавлять вражескую. И огонь со стороны противника поутих. Мы спасли в тот день большинство бойцов. Я сам, будучи раненым, вынес 11 человек. Когда стало темнеть, мы с легкораненым товарищем начали выбираться. Нас прикрывали свои, отслеживали дроном. Когда прибыли в госпиталь, увидели там всех тех, кого спасали. Несмотря на то, что действовать приходилось под открытым огнем, а число раненых росло, никто не дрогнул и не бросил товарищей.
— Вы 11 человек вынесли, будучи раненым. Другие так же поступали. Как это объяснить, это же какие-то нечеловеческие усилия нужны?
— Я молод, тренировался физически, занимался в патриотических клубах перед тем, как поехать на СВО. Тем не менее и подготовка, и физическая сила никогда не являются решающим фактором в таких ситуациях. Один человек может протащить раненого какое-то количество метров до укрытия и оказать первую помощь. Но тогда были ранены все. Из-за осколка в груди мне было больно дышать. Помню ту ужасную ночь в госпитале, когда меня уже прооперировали, зашили. Я еще и простыл, потому что в тот день была грязища страшная, и мы промокли. У меня начался дикий кашель, и каждый раз он отдавался болью в легких. Сам бы я точно не справился. И именно благодаря тому, что все прикрывали друг друга, никто не струсил, у нас все получилось. Такой формы человеческой дружбы, привязанности, стремления бороться друг за друга, я не встречал нигде. Кроме как в тех людях, с которыми нес военную службу.
— А было еще третье ранение.
— Да, самое тяжелое в Часовом Яре. Штурм тогда длился уже седьмой день. В нашем отряде из троих медиков один погиб, второго перевели на другое направление, на первой линии остался я один. До ближайшей группы эвакуации был примерно километр. Тащил раненого, и над нами завис дрон противника. До блиндажа оставалось метров десять. Я понимал: если сам побегу, то успею. Но товарищ идти не мог, были сильно повреждены ноги. Поэтому, как только увидел сброс с дрона, рванул бойца за бронежилет изо всех сил, но все равно не успел. Мина разорвалась прямо перед лицом, меня всего побило осколками, взрывом мгновенно ослепило, от боли и контузии потерял ориентацию. Но благодаря тому, что я лишние несколько метров протащил бойца, мы оба выжили. Дальше все было как в тумане, сознание словно сократилось на 90 %. Помню, ко мне подбежали, перевязали, положили на носилки — в первый раз я тогда на них сам оказался. Долго лечился и восстанавливался. К сожалению, на прежней должности работать уже не мог — зрение пострадало, рука почти не поднималась, поэтому перешел на должность санинструктора и преподавал медицину на полигоне. И сейчас продолжаю обучать наших военных и гражданских. За участие в том штурме и за спасение бойца был награжден медалью «За отвагу».
«Всегда есть надежда — за тобой придут»
— Как только попали на передовую, долго привыкали?
— Привыкание длится обычно два-три месяца. Не могу про себя сказать, что я трус или слишком храбрый человек. Нормальный. В жизни больше всегда интересовался поэзией, историей, культурой. Признаться, мне не страшно было в первый раз увидеть кровь, оказать помощь тяжелораненому, даже видеть мертвых. Самое страшное — неизвестность и неготовность к тому, что тебя ожидает. Благодаря старшим товарищам, которые сразу взяли меня под крыло, рассказали, как себя вести, страх рассеялся. Когда в тебя стреляют, уже не так страшно, потому что ты понимаешь, где враг и что делать.
— Как себя заставить идти за раненым, когда ты понимаешь, что там впереди противник, и тебя могут убить?
— У нас правило: мы своих не бросаем. Ты всегда готов прийти за своим товарищем, и знаешь, что за тобой тоже придут. Когда ты ранен, зажат вражеским огнем, когда уже, казалось бы, все, ты приплыл, конец, у тебя всегда есть надежда — пусть не сейчас, через час, два, за тобой придут, тебя прикроют, тебя попытаются спасти. И такое на самом деле было не раз. Думаю, я домой вернулся только потому, что мы друг за друга держались. Когда я получил третье ранение, ко мне потом много кто подходил и рассказывал, что нес меня. И среди них были товарищи, которых я когда-то сам вытаскивал с поля боя. Они прошли лечение, реабилитацию, вернулись. Однажды я им помог, и они меня не бросили.
А страх всегда есть. Он сильнее, когда нужно выполнять приказ, не связанный с помощью кому-то, — пойти на разведку, что-то принести и т. д. Но совершенно другое дело, когда есть угроза твоему товарищу — тогда страх значительно меньше.
— А что самое опасное?
— Главная опасность и сложность этих боевых действий — дроны. Их потенциал безграничен в плане точности, они могут влетать в любое укрытие, блиндажи, под любые сети, догонять любую технику. Это не просто нейтральный летящий снаряд, дронами управляют операторы, которые видят свою жертву и принимают решение, как нанести удар.
Среди средств поражения самые опасные — это мины, которые приводят к множественным осколочным ранениям. У меня, например, несколько десятков мелких осколков осталось в теле после удара кассетным снарядом. Мины, сконструированные в НАТО, не ставят задачу убить солдата. Их цель — тяжело ранить, чтобы все остальные его товарищи имели необходимость его эвакуировать и рисковать своими жизнями. В натовских учебниках так и написано: сделать как можно больше инвалидов из солдат, чтобы они возвращались домой, на них тратились государственные средства, они стали бременем для экономики, и за счет этого поднять свою собственную экономику. То есть еще и вот так заработать на войне.
«Поляки никогда не забирали своих раненых»
— А противник так же относился к своим раненым? Всех пытались забрать с поля боя?
— По-разному. Мы от разведки узнавали, какое подразделение стоит против нас. В том бою, когда я получил третье ранение, по левую сторону от нас были мобилизованные, а справа наемники, очень много поляков. Так вот им плевать было друг на друга. Мы с дронов наблюдали: они отправили передовой отряд, первую группу накрыли, там раненые, ползают, пытаются получить помощь. Но вторая группа за ними никогда не придет. То же самое было, когда против нас стоял «Азов» (террористическая организация, запрещена в РФ — прим. ред.).
Бригады украинских мобилизованных, кого послали на фронт без их желания, часто помогали друг другу, прикрывали своих. Мы относились к ним без иллюзий, понимали, что нас они не пощадят, и эвакуацию они нашу накрывали не раз. Но был и такой момент. Я дежурил тогда в новогоднюю ночь. С обеих сторон велись массированные артиллерийские дуэли. Так вот в ту ночь ни мы, ни они не стреляли по медицинской эвакуации. Может быть, там тоже есть люди, понимающие, что ни к чему творить излишнее насилие по отношению к раненому. Мобилизованные часто к нам перебегали. Либо по рации на нас выходили, либо во время штурма бросали оружие и сдавались в плен.
«Дома не мог спать в кровати и искал в небе дроны»
— Как ваша семья отнеслась к вашим героическим похождениям?
— В семье никогда не было ни кадровых военных, ни медиков. Но мой прадед прошел от Москвы до Кенигсберга, получил там тяжелое ранение. По окончании войны в 1946 году ему выделили в Калининграде участок земли в награду за подвиг. И благодаря его подвигу родился в Калининграде потом мой дедушка, отец и я сам. Вся наша семья помнит историю прадеда. Когда я сообщил родителям о решении заключить контракт, они были против, но потом смирились, помогали, как могли. Отец прислал мне бронежилет, разгрузку, теплую форму. Особенно поддержала меня моя девушка Полина. Мы начали встречаться в 2022 году. Все это время она была мне самой большой опорой, выхаживала после ранения. Естественно, ей было очень страшно меня отпускать. Но она знала: если уж я еду, ни к чему говорить слова, которые будут мне мешать.
— Вы учитесь на психолога, и я знаю, что собираетесь развивать систему психологической помощи ветеранам, потому что увидели большую потребность в этом у тех, кто возвращается с СВО.
— В условиях невероятного стресса и лишений человеческая психика перестраивается таким образом, что человек меняется не временно, а навсегда. Образно говоря, у него выросли крылья, и он уже не может с ними ничего поделать. Я уже не говорю о физических травмах. Мне повезло, можно сказать, я могу сам ходить, хоть в легком остался осколок, правый глаз стал хуже видеть, шрамов много. Могу работать, учиться. Кто-то лишился конечностей, ему нужно научиться жить по-новому.
После возвращения очень тяжело перестроиться. Когда приехал домой, я вам честно скажу, первое время голова кружилась от того, что у меня такой высокий потолок в спальне. Поначалу не мог уснуть на кровати после того, как полтора года спал в блиндаже в спальном мешке. Казалось фантастикой, что всегда есть электричество и неограниченное количество воды. В условиях интенсивных боевых действий бывало, что сутки-двое приходилось выживать без воды. После этого выходишь на ротацию, ходишь с бутылкой воды и постоянно пьешь — уже не потому, что хочешь пить, а просто, чтобы ощущать вкус воды. Хуже жажды нет ничего. Бывало, по три-четыре дня мы сидели без еды. Но без воды жить невыносимо.
Сложнее всего было привыкнуть не обращать внимания на резкие звуки. Проезжающие мотоциклы, рев техники, шум на стройке, даже шум кондиционеров и вытяжки — все заставляло инстинктивно сжиматься, потому что похоже на лопасти приближающегося дрона. У меня же два ранения от дронов было, и образ такой опасности невероятно зафиксировался в памяти. Я сам не замечал, но моя девушка мне рассказывала: первые дни после возвращения, когда выходил на улицу из здания, у меня взгляд сначала резко вниз под ноги устремлялся, а потом резко вверх. Дроны искал инстинктивно и мины.
Вот почему так важна поддержка близких, а часто и специалистов.
— Наверняка и отношение ко всему меняется.
— Происходит полная переоценка жизненных ценностей. Многое в городской жизни начинает казаться бессмысленным и даже слишком вычурным. Уже то, что ты живешь в безопасном городе, можешь спокойно выйти погулять, не под обстрелом, всегда иметь чистую воду, чистую еду на самом деле невероятный комфорт. Это осознаешь, только вернувшись оттуда.
АиФ в MAX https://max.ru/aif
АиФ в Телеграм
Официальный канал АиФ https://t.me/aifonline
АиФ. Здоровье https://t.me/aif_health
АиФ. На даче https://t.me/aif_dacha
АиФ. Кухня https://t.me/aif_food
Вопрос-Ответ — вопросы, ответы, викторины и интересные факты обо всем на свете. https://t.me/aif_vo
