Записки князя Якова Петровича Шаховского
Я родился в 1705 году. По смерти отца оставался при матери менее года. Мать, через несколько лет вышла замуж. Но как мой отчим вскоре умер, она вышла за другого, которой был к матери моей, также и ко мне неблагосклонен.
На 9 году, дядя мой родной, князь Алексей Иванович Шаховской (офицер гвардии, в царствование Государыни Императрицы Анны Иоанновны сенатор, в конной гвардии подполковник, при Ее Императорском Величестве генерал-адъютант и ордена Святого Александра Невского кавалер) взял меня в свой дом, воспитывал при себе по тогдашним обыкновениям, и любил во всю свою жизнь не менее как достойного сына.
Главнейшие были его поучения, чтобы "всякое дурно делать стыдиться, а справедливость и добродетель во всяких случаях всему предпочитать и твердым духом по таким путям следовать". Сии, благосклонный читатель, в молодости моей, вкоренённые в сердце и в мысли поучения, были моими первейшими правилами.
Как достиг я 14-ти лет, то представил он меня в службу лейб-гвардии Семеновской полк, в царствование императора Петра Великого в 1719 году. В том полку был: солдатом, капралом, каптенармусом и сержантом.
Многие молодые дворяне, все унтер-офицерские звания проносили, дома живучи, а по введении в офицерские чины в службу вступали; я, неотлучно при полку находясь, капральскую и всех унтер-офицерских чинов должность действительно отправлял.
В 1726 году, в царствование государыни императрицы Екатерины I Алексеевны, назначен, а в царствование императора Петра II, произведен из оного (Семеновского) полка в новосоставленный, из бывших в драгунских полках дворян, - новый полк, именованный "Лейб-гриментом", поручиком, потом произведен капитаном, и при переименовании того полка в 1730 году "Конной гвардией", в царствование императрицы Анны Иоанновны с повышением всех, равными чинами, с пехотной гвардией, оставлен я был в полку поручиком.
Между тем, дядя мой, тогда уже генерал-майор и гвардии пехотный майор, в 1732 году определен был в оный лейб-гвардии полк подполковником, а в 1734 году отправлен от государыни императрицы Анны Иоанновны в "комиссию учреждения слободских полков", куда и меня взял с собою, по особливой ко мне милости, делая меня к услугам отечеству способным, употреблял во все нужнейшие дела, и многажды посылал с докладами к ее императорскому величеству.
В то время, "комиссией", учреждено в каждом слободском казацком полку по одной регулярной конной роте, а прочие тех полков жители, как то мещане, владельческие подданные и черкасы (здесь малороссы) обложены денежным в казну платежом, но после, по пристрастиям к лакомству могущих господ, в первые годы царствования государыни императрицы Елизаветы Петровны, те слободские полки переведены на прежнее обыкновение.
По смерти малороссийского гетмана Данилы Апостола, поручена дяде моему над всею Малороссией главная команда, где и я при нем находился. В 1735 году, в приезд мой с дядей по "слободской комиссии" с делами в Петербург, пожалован я секунд-ротмистром, а вскоре, именным, ее императорского величества государыни императрицы Анны Иоанновны указом, пожалован в ротмистры и остался при полку в службе.
Дядя же мой, к своей должности в Малороссию поехал, оставив мне доверенность, чтоб все присылаемые от него представления, по делам из Малороссии и по "слободской комиссии" ее императорскому величеству, герцогу Бирону и прочим господам министрам, с коими он корреспонденцию производил, письма отдавать, и о получаемых по тем сведениях его уведомлять.
Через это, я как уже некоторые знания имеющий, часто имел случаи с герцогом Бироном по "комиссии слободской" и о малороссийских делах разговаривать.
В таких-то обстоятельствах, судьба подала мне вскоре случай, самими делами узнать, как в тогдашнее время, в отечестве нашем интриги и злобствующие зависти к великим чинам часто привязывались; а какие, благосклонный читатель, зависти, это я описать намерен.
Дядя мой, Алексей Иванович, для излечения глазной болезни, несколько недель в Москве находился. Получаемые из Малороссии от слободских полков уведомления, пересылал мне, - с пристойными от себя наставлениями.
Между прочими, он прислал к ее величеству "рапорт", а к герцогу Бирону "уведомление", что "знатный малороссийского казацкого войска корпус к армии, по начавшейся с турками и татарами войне, под командой фельдмаршала графа Миниха, готовящегося идти в Крым, во всякой исправности, с потребным для марша снабжением, - на рандеву отправлен"; ко мне же, в особливой цидулке писал "кто именно командующие старшины, и с какими, то войско, снабжениями отправлено", чтобы я, где потребно, о том удостоверял.
Но (как я после сведал), фельдмаршал граф Миних, который к дяде моему, в монарших доверенностях и в порученных ему над Малороссию делах имев зависть, не упускал случаев, где можно было делать ему повреждения, (ибо мой дядя мой не состоял под его командой, но будучи главным командиром в Малороссии, многие с ним спорные переписки производил), - в то же самое время, успел ее Величеству донести и герцога Бирона уведомить, "сколь оное казацкое войско во многом неисправно".
На другой день, герцог Бирон, вышед в аудиенц-камеру, где много знатнейших придворных и прочих господ находилось, у меня спрашивал: "Есть ли дяде моему от болезни облегчение и скоро ли он в Малороссию, к своей должности из Москвы поедет?
А то малороссийское казацкое войско, к армии в Крым идти готовящееся, больше похоже на маркитантов, нежели на военных людей. Вместо того, чтоб должно им быть конным, с довольным еще числом в запасе заводных лошадей, по два и по три человека, и те без исправного вооружения на телегах, а командиры де над ними по большой части из накладных и военного искусства незнающих казаков присланы".
Я следуя моим правилам, чтобы "во всяких случаях справедливость предпочитать всему, робким быть за стыд почитая", не запнувшись с твердым духом отвечал, что, "то донесено несправедливо".
На сии мои слова герцог Бирон осердясь, вспыльчиво мне сказал, "как я так отважно говорю?". Ибо о сем, командующий войском, фельдмаршал граф Миних, государыне представлял; и можно ли подумать, чтобы он то представил ее величеству, - ложно?
Я ответствовал, - что, может быть фельдмаршал граф Миних войска еще не видал, а из подчиненных дяде моему недоброжелателей, тот худо ему рекомендовал; что для лучшего об истине удостоверения, счастлив был бы мой дядя, когда приказано было, кому-нибудь нарочно посланному, казацкое войско освидетельствовать и сыскать, - с которой стороны, и кем, те, несправедливые представления монархине учинены?
Ибо, когда неверные доказательства дел в удостоверениях преимущество брать будут, тогда наисправедливейшие и радетельнейшие от ухищрений коварных завистников, безопасными быть надежду потеряв, лишатся своей крепости, и негодными к услугам монархине и отечеству сделаются.
Такая моя смелость рассердила его светлость, и он в запальчивости мне сказал: - Вы, русские, будучи виноватыми, часто смело себя защищать дерзаете!
Эти слова в огорчительное смятение меня привели; на что я ему с чувствительным видом ответствовал: - Сиe будет высочайшая милость, и вскоре всеобщее благосостояние умножится, когда коварность обманщиков истребляема, а добродетельных невинность от притеснения защищаема будет; и когда дядя мой и я, в каких несправедливых ее величеству представлениях найдемся, помилования просить не будем.
Покуда я в колких и дерзких с его светлостью разговорах находился, все бывшие в той палате господа, один по одному ретировалась и оставили меня в комнате одного с его светлостью, которой ходил по палате, - а я, в унылости, перед нам стоял, продолжая об оной материи речи получаса, которых подробно не упомню, но последнее, что я увидел, в боковых дверях, за завешенным не весьма плотно сукном, стоящую и наши разговоры слушающую ее императорское величество, которая, потом открыв сукно, изволила позвать к себе герцога; а я с сей "высокопочтенной акции", с худым выигрышем домой ретировался.
И тут увидел я многих знатнейших господ разные себе виды: одни из любопытства останавливая меня и спрашивал, чем кончились мои разговоры; другие удивлялись моим дерзким словам; а третьи, как бы какое худо из того мне предвещая, отдалялись и не хотели на меня взглянуть!
Я приехав домой, остатки того дня в разных размышлениях о моем поведении препроводил.
На другой день, приехав во дворец и в покои герцога Бирона (куда я с прочими знатными персонами прежде входил) не входя, остановился в другой, где бедняки ожидали своих жребиев, зная, что его светлость, отделяясь из окружения знатных господ в оную палату на краткое время выходит и выслушивает их просьбы, а некоторых удостаивает и своими разговорами, что вскоре и воспоследовало.
Его светлость, отворив дверь, глядел в оную палату, принимая некоторых поклоны, а других просьбы и увидев меня, позади многих в унынии стоящего, спросил "зачем я тут стою, и не иду далее", - указав мне ту палату, где он с окружающими его знатнейшими господами находился.
Туда я за ним немедленно и пошел. Через несколько минут его светлость, подошед ко мне, спрашивал благосклонно "не имею ли я от моего дяди каких новых уведомлений?". На что я ответствовал, что "ничего еще от него не получил, но ежечасно ожидаю" (ибо я, обо всех бывших с герцогом разговорах, к дяде моему писал).
Через несколько дней получил я из Москвы, от дяди моего, в кабинет ее величества и к герцогу Бирону некоторые представления с уведомлением, что "ему несколько полегче, и что он, для тогдашних в Малороссии надобностей, из Москвы вскоре в оную отправится"; и притом прислал мне, по тогдашним военным обстоятельствам, об одном "секретном деле" пакет, с надписанием "к герцогу Бирону для препровождения до рук ее Величества".
Оный я его светлости представить не умедлил. Его светлость, принимая пакет и выслушав мои речи, оставив прочих, приказал "идти за собою в свой кабинет", где вынутые из пакета к нему письма приказал мне прочесть; потом являя мне знаки своей благосклонности, долго о той материи разговаривал.
И в радости, находясь не более двух недель, я вдруг весьма печальное для меня получил уведомление, что "дядя мой, едучи из Москвы, в пути занемог близ города Тулы горячкой и для того остановясь на той же дороге в своей деревне, через несколько дней скончался". И с того же дня, дела, бывшие в доверенности у дяди моего, - поручены были другим.
В 1737 году, в бывшую тогда с турками войну, я был командирован к армии от лейб-гвардии Конного полка; тогда же и от всех гвардии пехотных полков по одному батальону, с несколькими штаб-офицерами, командировано было в Очаковскую кампанию, куда все и отправлены были из Петербурга в феврале.
При выступлении рот к армии, как старшему бывшему ротмистру, поручена мне была над ними команда "за майора".
Итак, имел я честь и счастье все роты, во всякой исправности на рандеву близ города Переволочны, за Днепр в урочище, называемое Мишурной рог, привести и представить на смотр тогда главнокомандующему генерал-фельдмаршалу графу Миниху.
Присоединясь к батальонам пехотной гвардии, и как в оной кампании, так и в последующих двух, то есть в Днестровской и Хотинской, по выступлении армии с места собрания в поход, при первом свидании с неприятелем откомандирован был со всей своей командою в конвой фельдмаршала графа Миниха, следуя при всех движениях всегда за ним безотлучно.
Причем, больше многих в те 3 кампании, в баталиях и акциях находясь под его повелениями, искусные его распоряжения видел и неоднократно в случаях, где окружаемы и атакованы бывали мы неприятелями, по наставлениям графа Миниха, в исправном порядке всегда имел я счастье "непостыдно звание свое исполнять".
По окончании 2-й кампании, когда армия возвратилась от Днестра к своим границам, тогда его сиятельство отпустил меня с командою, и не доходя до границ нескольких миль, при отшествии моем из лагеря, публично к фронту моей команды приехав, сказал мне и прочим всем, состоящим под командою моею, многими благосклонным и ласковыми словами благодарения; и обнадежил, что он хорошую рекомендацию ее императорскому величеству о нас сделать не оставит.
И при том желая, чтобы "мы, прежде прочих могли прийти в Малороссию и на винтер-квартирах расположиться, нас отпустил"; что мне тогда, с командою, великую радость, а другим зависть причинило, и многие из пехотной гвардии офицеры, отпросясь, при моей команде, как волонтеры поехали для скорейшего свидания со своими фамилиями, кои близ границ в городе Киеве ожидали.
Мне еще тем лестнее всё казалось, что "cия была первая, от недавно составленного тогда лейб-гвардии Конного полка, против неприятеля употребленная и состоящая из благородных дворян команда, коей я осчастливился, во все 3 кампании "окурить порохом новые и до того в таких случаях небывалые, три штандарта", без малейших в должности моей проступков.
В начале 1740 года, как мир с турками был заключен, наши роты, пехотной гвардии с батальонами, прибыв с винтер-квартир из Малороссии к Петербургу, по высочайшему именному повелению, с приколотыми на шляпы, лаврового дерева ветвями, мимо дворца, где ее величество смотреть изволила, по улицам, до своих квартир, торжественный вход имели.
Осчастливясь, под моей командой роты к полку привести и полковым моим командирам о всех моих поведениях в 3-х кампаниях непостыдный отчет представить, вступил я в полковую службу.