Слова внуков падали на Агриппину Леонидовну, как тяжелые, тупые удары. Она сидела с ними на холодной скамейке в дальнем углу детской площадки, прикрытой от посторонних глаз чахлыми кустами сирени. Сумерки сгущались, окрашивая мир в сизые, тревожные тона. Фонари еще не зажглись, и лица мальчиков были бледными, размытыми пятнами в наступающей темноте.
– Он маму бьет? – тихо, боясь услышать ответ, спросила бабушка, сжимая в своих натруженных руках маленькую, холодную ладонь младшего, Вани.
Коля, семилетний, старший, ответил. Голос у него был не по - детски усталый, плоский:
– Нет. Он на нее кричит. Говорит, что она дура, что она шее сидит, теперь мы… — мальчик замолчал, глотнув воздух:
– Что вы? – прошептала Груша.
– Что мы… обуза. Что он сдаст нас в детдом или на улице оставит, а себе других, хороших детей родит.
Агриппина Леонидовна почувствовала, как по спине пробежал ледяной холод. Сердце зашлось так, что в глазах потемнело.
– А деньги? Мама работает? - с трудов шевеля губами, спросила бабушка.
– Мама с утра до ночи в магазине, на рынке, – включился Ваня, всхлипывая, – она приходит и плачет. Говорит, ноги болят. А дядя Лёня… он не работает. Он говорит, что ему на низкую работу не пойти, а высокой ему не дают. Он дома сидит. Командует. Заставляет нас убираться, а сам телевизор смотрит. А если что не так – ремнем…
– А еще, – Коля оглянулся, будто боясь, что Леонид стоит за спиной. Он понизил голос до шепота, – когда мама на работе, он нас водит к метро. Сажает на ступеньки, дает коробочку из - под обуви и говорит: “Просите. Говорите, что мама болеет, папа умер”. А если мы мало наберем… – Бабуля, дядя Леня заставляет нас милостыню просить, — заплакал Ваня. Баба Груша опешила…
Мальчик плакал бессильно, по-взрослому, уткнувшись в колени бабушке. Коля, глядя на брата, тоже разрыдался.
В душе Бабы Груши что - то оборвалось. Вся ее природная кротость, вся вековая покорность судьбе, растворялась, как туман под утренним солнцем, сменяясь яростной, безумной материнской и бабьей яростью. Перед глазами встали картины: ее Светка, измученная, плачущая, ее внуки, униженные, голодные, а рядом - этот дармоед, этот нелюдь, который их терзает.
Агриппина Котёнкина встала. Ноги сами несли ее. Она была уже не простой деревенской бабой, а грозной, древней силой:
– Сидите тут. Никуда не уходите. Я сейчас, – сказала она внукам голосом, не терпящим возражений…..
Она неслась за рулем своей “Нивы” по темнеющим улицам, не замечая ни прохожих, ни машин. Единственной мыслью было добраться до отделения полиции. Ей, прожившей всю жизнь по совести и закону, и в голову не приходило действовать иначе. Власть должна помочь. Обязана.
В отделении было светло, пустынно и пахло остывшим кофе и пылью. Молодой лейтенант, выглядевший устало и скучающе, выслушал ее сбивчивый, горячий рассказ. Он периодически вздыхал и делал заметки в блокноте.
– То есть, вы утверждаете, что гражданин Лучков применяет физическое насилие к несовершеннолетним, склоняет их к попрошайничеству и морально разлагает? – переспросил молодой человек, обводя гражданку Котёнкину взглядом с головы до ног, будто оценивая степень ее адекватности.
– Да! Да! – кивала Агриппина Леонидовна, сжимая руками сумочку, – идите, посмотрите! Дети голодные, запуганные! Он их истязает!
Участковый вздохнул, лениво поднялся из - за стола и снова вздохнул:
– Ладно, поехали, разберемся. Только если это клевета… Вы понимаете.
Обратная дорога в ее машине прошла в гнетущем молчании. Один из двоих полицейских звонил кому - то, перебрасывался парой слов. Агриппина Леонидовна молилась про себя, сжимая руль так, что костяшки пальцев побелели.
Машина снова привезла ее к подъезду. Мальчиков во дворе не было. Агриппина снова поднималась по лестнице, теперь уже в сопровождении полицейских. Сердце колотилось где-то в горле. Она была уверена – сейчас они застанут тот самый ужас, тот бардак, того монстра в его логове.
На этот раз дверь открылась не сразу. Послышались шаги, щелчок замка. И на пороге появилась… Светлана. Она была в стареньком домашнем халате, с влажными от пота волосами, будто только с работы. Увидев мать и полицейских, ее глаза округлились от искреннего, неподдельного изумления.
— Мама? Что случилось? Что ты тут… с…? – дочь Агриппины растерянно перевела взгляд на молодых людей в погонах.
— Гражданка, мы по заявлению Вашей матери, – сухо сказал один из них, предъявляя удостоверение, — можно пройти?
– Конечно… – Светлана растерянно посторонилась.
Агриппина Леонидовна шагнула первой, готовая к бою. И обомлела.
В квартире было идеально чисто. Пахло моющим средством и едой. На ковре – свежие следы от пылесоса. На кухне, за столом, сидели Коля и Ваня. Они были умыты, причесаны, в чистых пижамах. Перед ними стояли тарелки с дымящимся супом, лежали аккуратные бутерброды. Они ели, спокойно и чинно.
А у плиты, с прихваткой в руке, стоял… Леонид. На нем был чистый фартук. Он обернулся и улыбнулся участковому самой обаятельной, дружелюбной улыбкой.
– О, гости! Здравствуйте! К нам проверять санэпидемстанцию? Шучу. Проходите, проходите. Света, дорогая, что случилось?
Он был воплощением образцового семьянина. Домашнего, заботливого.
Агриппина Леонидовна стояла как вкопанная. Она смотрела на внуков, пытаясь поймать их взгляд, передать им поддержку. Но мальчишки уставились в тарелки, не поднимая глаз. Они были бледны и напряжены, как струны.
– Ваша мать заявила, что вы якобы применяете к детям насилие, не обеспечиваете их питанием и склоняете к попрошайничеству, – участковый обвел взглядом сияющую чистотой кухню, мирно ужинающих детей и улыбающегося Леонида. Скептицизм в его голосе достиг предела.
– Что?! – искренне, кажется, возмутилась Светлана, – мама, что ты несешь? Как тебе не стыдно! Леонид замечательный отец! Он с детьми сидит, кормит их, гуляет!
Леонид покачал головой с видом огорченного праведника:
– Агриппина Леонидовна, я Вас всегда уважал. Но такое… это уже клевета. Я понимаю, Вы ревнуете, Вам кажется, что я отнял у вас дочь и внуков. Но травить человека – это низко. Дети, — он обратился к мальчикам, и в его голосе прозвучала стальная нотка, прикрытая слащавой заботой, – Скажите дяде полицейскому, я вас когда-нибудь бил? Ругал? Заставлял просить деньги?
Коля и Ваня, не поднимая голов, почти синхронно, тихо и покорно, ответили:
– Нет…
– Видите? – развел руками Леонид, – дети не врут.
Лейтенант тяжело вздохнул, посмотрел на Агриппину Леонидовну с нескрываемым упреком.
– Гражданка, в следующий раз, прежде чем заявлять, хорошо бы все проверить. Наказывать детей – это нехорошо, но и ложные доносы – дело наказуемое. Всего хорошего.
Он развернулся и ушел, а его напарник последовал за ним. Леонид проводил его до двери с приторной учтивостью. Дверь закрылась. И в квартире воцарилась мертвая, звенящая тишина.
И тут Светлана взорвалась. Все ее усталость, нервы, напряжение вылились в яростный, срывающийся на крик поток.
— Довольна?! Довольна, мама?! В полицию пожаловалась?! Привела их сюда?! Опозорить меня перед всем домом решила? Я же просила тебя не лезть! У тебя мания величия? Ты решила, что мы тут без тебя пропадем? Да мы прекрасно живем! Лёня – золотой человек! А ты… ты просто старая и завистливая! Ненавидишь, что у меня все хорошо! Уходи, мама! Убирайся и никогда не приходи! Слышишь? Никогда!
Агриппина Леонидовна стояла, опустив голову. Она не слышала половины слов. Она видела только лица внуков, их испуганные, потухшие глаза, смотрящие в тарелки. Она понимала весь этот спектакль. Понимала, как их запугали, заставили молчать. И это понимание было горше любой брани.
Мать ничего не сказала Светлане. Развернулась и молча вышла. За спиной хлопнула дверь. Навсегда, казалось, захлопнулась.
Груша еще долго сидела в салоне своей верной подруги - “Нивы” времен советского автопрома. Много лет машина верно служила своей хозяйке, но сейчас, почему-то, не хотела завестись, как будто не желала уезжать из этого двора. Спустя минут десять, Агриппина вышла из машины, захлопнула дверцы и уверенной походкой направилась к выходу из двора.
На рейсовый автобус (последний за сегодняшний день) Агриппина опоздала. Денег на гостиницу не было. Ночь она провела на жестких пластиковых креслах вокзала, в гуле голосов и скрипе дверей. “Баба Груша” не спала. Она смотрела в грязный вокзальный пол и в свою душу. И видела там только ледяную пустоту и жгучую ненависть к тому, кто разорил ее гнездо.
Утром, разбитая, невыспавшаяся, она не поехала домой. Агриппина Леонидовна купила самый дешевый чай в вокзальном буфете, умылась в туалете и отправилась назад, в тот проклятый двор. Она нашла свою машину, забралась внутрь и стала ждать. Теперь это была не надежда, а охота. Она должна была увидеть. Доказать самой себе, что она не сошла с ума.
И вот, около восьми утра, из подъезда вышла Светлана. Похудевшая, сгорбленная, она побрела в сторону рынка. Работа. Агриппина Леонидовна затаилась.
Прошло еще полчаса, прежде чем из подъезда вышел Леонид. С ним были Коля и Ваня. Они были в той же одежде, что и вчера. Леонид был мрачен. Он что - то говорил детям, щелкая пальцами перед их лицами. Они шли, опустив головы.
И тут Ваня, младший, видимо, споткнулся или замедлил шаг. Леонид резко обернулся. Его лицо исказилось злобной гримасой. Он не кричал. Он с силой схватил мальчика за шиворот куртки, так что тот взвизгнул от неожиданности и боли, и грубо дёрнул его, заставив сделать несколько неуклюжих шагов.
– Прекрати реветь! – прошипел Леонид тихо, но зло, и этот шепот был страшнее любого крика, – быстро пошел! Быстрее!!!
Ваня моментально замолк. Слезы текли по его лицу, но он закусил губу, чтобы не издавать ни звука. Коля, побледнев, сжался в комок.
Они вышли со двора и направились в сторону метро. Сердце Агриппины Леонидовны бешено заколотилось. Она вышла из машины и, как тень, пошла за ними на почтительном расстоянии…
“Баба Груша” видела, как они спустились в подземный переход у вокзала. Видела, как Леонид отошел в сторонку, прислонился к стене, закурил. И видела, как ее внуки, ее кровиночки, ее радость, опустились на холодные, грязные плиты пола. Коля достал из рюкзака ту самую картонную коробку из - под обуви. Ваня, все еще всхлипывая, беспомощно смотрел по сторонам.
И вот уже первый прохожий, жалостливая женщина, остановилась, порылась в сумке и бросила в коробку несколько монет.
Агриппина Леонидовна стояла, прижавшись спиной к холодной стене, и смотрела на это. Она не плакала. Слез больше не было. Была только тихая, всепоглощающая ярость. И холодная, стальная решимость.
Теперь она все знала. И теперь она будет действовать уже не по закону. Она будет действовать по правде….
Самые обсуждаемые и лучшие рассказы.
«Секретики» канала.
Интересно Ваше мнение, а лучшее поощрение лайк, подписка и поддержка канала ;)
(Все слова синим цветом кликабельны)