Август решил показать свой норов. С утра небо затянуло свинцовыми, низкими тучами, которые не предвещали ничего доброго. Воздух стал густым и спертым, будто перед грозой, но грома не было, только это давящее, тягостное ожидание. Деревья в городе стояли неподвижно, их листья, покрытые городской пылью, не шелохнулись. Казалось, сама природа затаила дыхание, ожидая развязки.
Агриппина Леонидовна не спала вторую ночь. Сидя на вокзале, а потом в своей машине, она не чувствовала ни усталости, ни голода. Ее тело было лишь оболочкой, сосудом, в котором клокотала одна единственная, раскаленная докрасна мысль – месть. Но не злобная, не истеричная. Холодная, выверенная, как удар косой по перезрелому колосу. Она действовала не по писаным законам, которые оказались слепы и глухи. Она действовала по правде. По той самой, деревенской, суровой правде, которая гласит: волка нужно выманить из логова.
Она наблюдала. Целый день. Она видела, как Леонид, важный и довольный, привел детей обратно домой после их “трудовой смены”. Видела, как Светлана вернулась с работы, еле волоча ноги, и скрылась в подъезде. Видела, как в окне их квартиры зажегся свет, и представила себе ту адскую ложь, тот театр, что разыгрывался за этими стенами.
И тогда ее план, жестокий и беспощадный, сложился окончательно.
Она завела машину и уехала. Ненадолго. Она знала, куда ехать. Не в свою деревню, нет. Она помчалась в соседнее село, к дядьке Мише, своему двоюродному брату. Дядька Миша был человеком простым, бывшим трактористом, а ныне – сторожем на заброшенном складе. Человеком, который жил по тем же неписаным правилам. Он ни о чем не спросил, увидев ее изможденное, перекошенное решимостью лицо. Он просто выслушал ее короткий, сбивчивый рассказ и кивнул:
– Готовь машину, – только и сказал он, – я скоро.
“Баба Груша” ждала его на околице, у старого моста. Дядька Миша пришел не один. С ним были двое его сыновей, здоровых, молчаливых парней, с лицами, не выражающими никаких эмоций. Они молча сели в машину. На заднем сиденье лежали два старых мешка из - под картошки и моток крепкой веревки.
Машина Агриппины пересекла черту в города уже глубоким вечером. Тучи так и не прорвались дождем, но темнота наступила непроглядная, густая, как смоль. Улицы опустели. Они оставили машину в том же темном углу двора и стали ждать. Ждать, когда в окне квартиры погаснет свет.
Агриппина Леонидовна сидела за рулем, не двигаясь, не дыша. Ее сердце не ныло и не болело больше. Оно замерло, превратившись в кусок льда. Она знала, что другого пути нет. Закон ее предал. Дочь ослепила. Оставалось только это.
Свет в окне третьего этажа погас. Прошло еще полчаса. Час.
– Пора, — тихо сказала она.
Все вместе вышли из машины. Движения были тихими, отточенными, так же тихо вошли в подъезд. Дядька Миша остался стоять внизу, на всякий случай. Его сыновья, Игорь и Сергей, поднялись за тетей Груней. Она достала из сумочки ключ. Запасной ключ от квартиры дочери, который Светлана дала ей когда - то, в счастливые времена, “на всякий пожарный”. Вот он и случился, пожарный случай.
Ключ бесшумно вошел в замочную скважину. Баба Груша повернула его, замок щелкнул и она толкнула дверь.
В квартире пахло сном, едой и табаком. В прихожей горел ночник. Груша и ее племянники двинулась вперед – она впереди, а Игорь и Сергей, как тени скользнули за ней. Она безошибочно прошла в спальню. Дверь была приоткрыта.
Леонид спал на краю кровати, разметавшись. Храпел. Рядом, спиной к нему, свернувшись калачиком, спала Светлана. Лицо ее даже во сне было усталым и печальным.
Агриппина Леонидовна кивнула. Игорь и Сергей действовали молниеносно и беззвучно. Как заправские грузчики, они перевернули Леонида на живот, заткнули ему рот кляпом из обрывка мешка, который был у них в кармане, и скрутили ему руки и ноги веревкой. Он проснулся от удушья и дикого ужаса, закатил глаза, пытаясь понять, что происходит, кто эти люди в масках? Но ему не дали опомниться. На него натянули один мешок, потом второй, для верности, и перетянули веревкой.
Светлана проснулась от шороха и глухих звуков. Она вскрикнула, села на кровати, и в полумраке увидела странную, сюрреалистичную картину: три темные фигуры в ее спальне и какой - то большой, дергающийся мешок на полу.
– Мама? – выдохнула она, узнав одну из фигур, – что ты делаешь? Что это?!
– Одевайся, – холодно сказала Агриппина Леонидовна. Ее голос звучал чуждо и страшно, – быстро. И разбуди детей. Тихо.
– Нет! Что вы делаете с Лёней? – Светлана попыталась броситься к мешку, но Игорь мягко, но неумолимо отстранил ее.
– Света, – сказала Агриппина Леонидовна, и в ее голосе впервые прорвалась боль, – ты сейчас посмотришь на своего “Лёню” таким, какой он есть. Одевайся.
Что - то в материнском тоне, в ее ледяной решимости заставило Светлану повиноваться. Она дрожащими руками натянула на себя что - то и побежала будить детей.
Пока она одевала перепуганных, плачущих мальчиков, Сергей и Игорь вынесли дергающийся мешок из квартиры вниз, к машине. Агриппина Леонидовна ждала в прихожей.
– Мама, это похищение! Это преступление! – шептала Светлана, трясясь от страха.
– Молчи, – отрезала мать.
Они вышли из подъезда. Мешок уже лежал в багажнике машины. Дядька Миша сел за руль. Агриппина Леонидовна усадила дочь и внуков на заднее сиденье, сама села рядом с ними, крепко держа за руки мальчиков. Игорь и Сергей сели в свою машину, которая тут же тронулась вперед, чтобы задавать путь.
– Куда мы едем? – плакал Ваня.
– Тише, родной, тише, – гладила его по голове бабушка, и ее прикосновение было единственным островком безопасности в этом безумном мире.
Они ехали долго. Из города, через спящие пригороды, по проселочным дорогам. Светлана молчала, уставившись в темное стекло, вся сжавшись в комок. Дочь Агриппины была в шоке.
Наконец, машины свернули в глухой лес, на старую, заброшенную лесовозную дорогу. Здесь было темно и страшно. В свете фар мелькали стволы сосен, как мрачные наблюдатели надвигающейся катастрофы. Дядька Миша остановил машину. Впереди уже стояла машина его сыновей.
Они вышли. Было холодно. Пахло хвоей, сыростью и грибами. Игорь и Сергей вытащили мешок из багажника и потащили его вглубь леса, к старой, полуразрушенной сторожке, что стояла тут еще с советских времен.
Внутри было грязно, пыльно и пахло плесенью. Посреди комнаты валялось сломанное кресло. В него и посадили Леонида, все еще закутанного в мешок. Потом мешок сняли.
Он сидел, широко раскрыв от ужаса глаза, задыхаясь. Увидев в свете фонарика знакомое лицо тещи, он попытался что - то крикнуть сквозь кляп, забился.
– Выньте это изо рта, – приказала Агриппина Леонидовна.
Игорь выдернул кляп. Леонид откашлялся, обливая всех слюной и ненавистью.
– Вы все с ума посходили! Я вас всех за это по тюрьмам! Света, скажи им! – он закричал, обращаясь к жене.
Но Светлана стояла у стены, бледная как полотно, обнимая детей, и не могла вымолвить ни слова.
Агриппина Леонидовна шагнула к мучителю своих внуков. В ее руке был старый, потрепанный диктофон, купленный когда - то Свете для учебы. Игорь подготовил видео камеру в своем телефоне.
– Ты, – сказала она тихо, и ее тихий голос был страшнее любого крика в этом заброшенном месте, – ты сейчас все расскажешь . Все! Как ты бил детей. Как заставлял их просить. Как обманывал мою дочь. Как ты грозился сдать их в детдом.
– Я ничего не буду говорить! Вы не имеете права! — захлебывался он злобой. Дядька Миша,молчавший до сих пор, сделал шаг вперед. В его руках была обычная, тяжелая монтировка. – Говори, парень, – спокойно сказал он, – по-хорошему просим.
Леонид посмотрел на него, на его спокойное, непроницаемое лицо, на его сыновей, стоявших по бокам. Он посмотрел на Агриппину Леонидовну, в чьих глазах горел холодный огонь материнской ярости. И он все понял. Понял, что закон здесь бессилен. Что здесь правда сильнее. И что эти люди не шутят.
И он заговорил. Сначала сдавленно, потом, все больше захлебываясь и оправдываясь, он выложил все. Все унижения, все угрозы, все побои. Как он вымогал у Светланы деньги, якобы на “общее дело”, а сам пропивал их. Как он издевался над детьми, когда она уходила. Как он заставлял их врать и унижаться.
Он плакал, он молил о пощаде, он перекладывал вину на всех вокруг.
Светлана слушала его, и ее лицо постепенно менялось. Сначала это был просто ужас. Потом недоверие. Потом боль. А потом наступила пустота. Та самая, что была у ее матери последние дни. Когда заканчиваются слезы и остается только холодная, беспощадная ясность.
Когда Леонид закончил, в сторожке повисла тягостная тишина. Было слышно, как за стеной шумит лес.
– Все? – спокойно спросила Агриппина Леонидовна.
– Все! – прохрипел Леонид, – я все… теперь отпустите…
Агриппина Леонидовна выключила диктофон и повернулась к дочери:
– Вот твой муж, Света. Вот золотой человек. Выбирай. Либо он, либо мы. С ним остаешься – мы уезжаем, и ты нас больше никогда не увидишь. Иди к нему. Либо ты берешь детей, садишься в машину, и мы едем домой, в деревню. Навсегда.
Светлана посмотрела на Леонида. На его заплаканное, жалкое, полное ненависти лицо. Потом посмотрела на своих детей, которые смотрели на нее с немым ужасом и мольбой. Она сделала шаг, подошла к матери, взяла ее руку и опустила голову ей на плечо, как в детстве и зарыдала. Тихо, беззвучно, всем своим измученным телом.
Этого было достаточно.
Агриппина Леонидовна кивнула дядьке Мише:
– Спасибо, браток. Мы пошли.
– А… а я? – запищал Леонид.
– Ты?А что ты? — дядька Миша усмехнулся, – ты тут посидишь. Денек, другой. Подумаешь о жизни. Потом мы тебя отпустим. И если ты когда - нибудь подойдешь к ним ближе чем на километр, если попробуешь искать, жаловаться… эта запись окажется везде. И мы найдем тебя. И в следующий раз мешок будет поглубже. Понял?
Леонид понял. Он понял все. Он обреченно закрыл глаза.
Баба Груша и ее дочь с внуками вышли из сторожки. Светлана, обнимая детей, шла, не оглядываясь, пока шли к машине. Агриппина завела мотор.
Они ехали обратно, и на востоке уже занималась первая, робкая заря. Света сидела, прижавшись лбом к холодному стеклу, и плакала. Плакала о глупости, о потерянном времени, о боли, которую причинила самому близкому человеку.
Агриппина Леонидовна смотрела на дорогу. Она не чувствовала победы. Она чувствовала лишь бесконечную, всепоглощающую усталость. Но на душе было пусто и светло. Как в доме после генеральной уборки.
Мать, бабушка спасла своих птенцов. Вырвала их из когтей коршуна. Не по закону, а по правде. И теперь им предстоял долгий путь домой. И долгое лечение ран, а возможно и что-то большее. Но Агриппина ничего не боялась, ведь они были вместе. В это же время, первый лучик утреннего солнца, брызнувший из - за темного леса, лег на ее сухую, исхудавшую руку. Как благословение…
Самые обсуждаемые и лучшие рассказы.
«Секретики» канала.
Интересно Ваше мнение, а лучшее поощрение лайк, подписка и поддержка канала ;)
(Все слова синим цветом кликабельны)