Как это ни грустно (для меня, во всяком случае), но и этот мой цикл уже понемногу приближается к завершению. Осталось ещё несколько персонажей, статьи о которых потребуют некоторых усилий, а пока – о тех, кто занимает не так уж много места в романе, но вносит свою неповторимую интонацию.
Совсем немного страниц отведено занимает дядюшке Иевлева - окольничему Родиону Кирилловичу Полуектову, но запомнился, думаю, он всем, кто книгу читал (в фильме, к сожалению, ему уделено ещё меньше внимания).
Окольничий - второй (после боярина) думный чин Боярской думы, но занимающий достаточно высокое место Родион Кириллович не богат («всего и имения, что рухлядишки вот в дому»). Его богатство – в другом. В знаниях.
Племянник застаёт его, когда он «читал толстую на застёжках книгу». Он от души смеётся, когда «Сильвеструшка» говорит, что корабельное строительство – «дело новое, небывалое», и «по памяти читает» древние летописи, где сказано, что «идут руссы на Царьград скедий десять тысяч». Он знакомит его со спрятанными «от попишек проклятых, от воронья чёрного» трудами Кеплера и Коперника (их потом и сам царь читать будет), поощряет занятия:
«- Латынь, - с горечью сказал Иевлев.
- А ты её возьмёшь да и выучишь! - прикрикнул дядюшка».
Полуектов поучает: «Коли задумали морскую потеху делать - делайте как знаете, да только не в потеху сие может обернуться», - и подсказывает («Найти надобно, где бьют сии ключи животворящие») путь на Север: «Ищущий да обрящет. Морского дела старатели, истинные мореходы, потомки славнейших новгородцев, смелые духом, сильные, разумные – там».
А кроме того, мы видим просто доброго русского человека, в доме которого племяннику «всегда рады» («На душе сделалось спокойно, легко, как всегда бывало под дядюшкиной кровлей»), приютившего сироту Машу…
Затем увидим уже постаревшего Родиона Кирилловича во время приезда Иевлева в Москву перед обороной Архангельска. Иевлев узнает, что дядюшка снова начал служить: «А меня, Сильвестр, вновь к службе позвали. Ей-ей! И от кого, не поверишь, племянничек? От самого позвали. Пришёл к нему наверх, принял ласково, чин чином. Пожурил, что-де рано на печь, что-де надобен я, что дела для меня - непочатый край». И эти дела дают силы жить: «Я как ушёл на покой со службы за многими своими скорбями и болезнями, сразу словно бы пень трухлявый рассыпался. А нынче сам видишь - живу. И хожу легче и вижу как бы яснее. И не устаю, как прежде, когда не делал ничего, а дело у меня не из легких». А «поручено ему ведать печатанием книг в Печатном дворе, здесь, на Москве, а также бывать в Амстердаме, где купец Тиссинг отлил по царёву приказанию славянский шрифт и где украинец Илья Федорович Копиевский, человек ученый, пишет и печатает книги для России». С удовольствием рассказывает, как царь «в палате Приказа тайных дел Алексей Михайловича, покойного государя, казну отыскал»: «Думали бояре - припрячут от него до времени, да не таков он, Пётр Алексеевич, не таков на свет уродился. Всё отыскал, всё сам посчитал, перстом вот эдак - один, два, три - и опись велел при себе писать, золото да серебро безменом сам вешал. Ай, молодец, вот уж хвалю молодца за ухватку».
И даже не слишком смущается новыми требованиями к внешнему виду: «Что глядишь-то? Псовиден? Пришлось и мне обрить браду, нынче утешаюсь - козёл бородою длинен, а умом короток». И станет рассказывать, как порадовал царя ответом на приказ «по европейскому подобию одеваться»: «Славянину, государь, свойственна одежда короткая, лёгкая, боевая, а однорядки да кафтаны турские, да терлики пришли к нам не с радости, а с горя, - то одежда рабья, холопья, так татары своих полоняников одевали, чтобы быстро бегать не могли».
«Ничего не изменилось за прошедшее время в дядюшкиных покоях», - напишет автор. Не изменился и сам дядюшка, понимающий, как трудно Иевлеву, и всегда готовый дать совет…
В сценах, когда Молчан с Кузнецом «за правдой» доберутся до Москвы, мы узнаем, что дядюшки нет уже в живых («Родион Кириллыч, названный Марье Никитишне батюшка, всё об том деле мозговал, да так и помер, не дождавшись доброго ему окончания»), но в его доме они найдут пристанище, И даже дьяк, найденный старым слугой им в помощь, откажется от золота: «И я, братие, человек русский, не возьму сии сиротские деньги. Он живот свой не устрашился положить за други своя, а мне мздоимствовать с горькой его печали? Пусть живоглоты подавятся, мне не надо, прокормлюсь»…
************
В одном из комментариев уже был упомянут отсутствующий в фильме, а в романе действующий всего в двух эпизодах Боцис. Действительно, образ очень интересный.
Стоит он в одном ряду с такими персонажами романа, как Резен или Гордон, служащими не ради личной выгоды. «Иноземец иноземцу рознь, - скажет Апраксин. - На него положусь, как на Сильвестра Петровича Иевлева, как на самого себя. Храбр, прямодушен, в исполнении долга своего воинского через самую смерть переступит, а сделает по-доброму».
Лицо историческое. Иван Федосеевич, граф Боцис, родившийся в Далмации, видимо, грек по национальности, поступил на русскую службу в 1702 году. П.А.Толстой писал царю: «Породы греческой, служил в армаде венецианской, и зело человек в искусстве навигации славен, и во время войны многие чинил похвальные дела и был до ныне всего Архипелага комиссаром». Сам Боцис в донесении в Посольский приказ указывал, что он «условий никаких не заключал и во всём полагается на волю Государя». Это явно перекликается с рассказом Апраксина: «Сей шаутбенахт Боцис единственный из иноземцев, который, нанимаясь на русскую службу, не спросил, какое ему пойдёт жалованье. И не токмо сразу не спросил, но впоследствии долго о деньгах не спрашивал, пока вовсе не прожился, что и на хлеб не стало. Тогда и вспомнил, и, государево жалованье получив, не посчитал его, а высыпал в шкатулку, и не вспоминал более, пока вновь не прожился».
Боцис внёс огромный вклад в создание галерного флота. Уже упоминавшийся мной «Русский биографический словарь» А.А.Половцова указывает: «Не будет преувеличением сказать, что шаутбенахт был отцом Гангутской победы, которая, в свою очередь, стала прологом к доминированию России на Балтийском море и победе в Северной войне. Сам командир не дожил до Гангута, скончавшись в Санкт-Петербурге в мае того же 1714 г.»
Упоминают обычно о достаточно порывистом и несдержанном характере Боциса, не от этого ли в роман пришло вот это: «Было слышно, как за стеною кто-то круто ругается солёными словами»? Или диалог при первой его встрече с Петром, когда переводчик не решается произнести подлинные слова навигатора и переводит:
«- Когда еще не сделаны непоправимые поступки...
- Вздоры - он сказал, а не поступки! - улыбнулся Петр. - Потом, дескать, ничему не поможешь, а вначале можно и начать по-хорошему. Так ли?»
Но Герман сделал «своего» Боциса трагически одиноким, носящим «чёрный, глухой, без всяких украшений перстень» в знак «вечного траура» («Сие имеет значение лишь для меня одного») и хранящим портрет «молодой черноволосой женщины» с «тонким, надменным и прекрасным лицом» (денщик о нём скажет: «Вроде Богородица...») После его смерти Апраксин скажет: «Ежели где есть у покойного Боциса родственники, надобно пенсион назначить, чтобы знали: кто России служил верой и правдой, о том не забывают. И Петра Алексеевича укланять, дабы не скупился». – «Никого у Боциса не было, - сказал Иевлев. - Один он во всем Божьем мире...»
Но русский историк флота В.Н.Берх указывает, что «вдова графа Полихрония получила пожизненный пенсион в 300 руб. годовых и 120 руб. на наём квартиры, а его дочери выплачивались 500 руб. в год до замужества» Сам Боцис в донесении писал, что «оставя жену, честь, вотчины, слуг и славу свою, приехал служить Его Царскому Величеству». Кстати, Пётр Боциса очень ценил, во время бракосочетания Екатерины с Петром Боцис был посажёным отцом царя вместе с вице-адмиралом Крюйсом, а после смерти графа в память о нём царь «пожелал оставить себе его шпагу».
И ещё один момент. В романе один из моряков говорит: «Никто не знает, господин Меншиков, как хоронить покойного... Он... к сожалению... не слишком затруднял себя... молитвой. Исходя из сего обстоятельства, мы не можем решить, каким обрядом провожать прах шаутбенахта Боциса...» И получает ответ: «А русским! Мы его за русского человека почитали, по-русскому, по-православному и хоронить станем. Он нам свой был, он наши печали понимал, нашими радостями радовался». Смею предположить, что, будучи «породы греческой», Боцис действительно был православным…
Если понравилась статья, голосуйте и подписывайтесь на мой канал!Уведомления о новых публикациях, вы можете получать, если активизируете "колокольчик" на моём канале
Путеводитель по циклу здесь
Навигатор по всему каналу здесь
