Тишина, оглушительная, звенящая, обрушилась на дом так внезапно, что Анне на мгновение показалось, будто она оглохла. Только что кухня была полем битвы, наполненным возмущенными криками, угрозами и шипением Марины, а теперь — лишь гулкое эхо пустоты. Борис, побагровевший до цвета переспелой свеклы, молча швырял в свою огромную спортивную сумку мультиварку и гриль, роняя на пол вилки и ножи. Марина, чьё лицо пошло красными пятнами от гнева, металась по комнате, сгребая с полок пакеты с крупами и банки с консервами.
— Я этого так не оставлю! Слышишь, не оставлю! — бросила она Анне, стоявшей в дверном проёме. — Андрей тебя в порошок сотрёт! Ты пожалеешь, что на свет родилась, неблагодарная! Мы к тебе со всей душой, а ты… ты нас, как собак, на улицу!
— Душа ваша, Марина, измеряется мешками с чужой картошкой и бесплатными летними месяцами, — спокойно ответила Анна, чувствуя, как ледяное спокойствие, рождённое яростью, окутывает её, защищая от ядовитых слов. — У вас был час. Осталось сорок минут.
Борис, услышав это, с грохотом захлопнул багажник своей сумки и, проходя мимо Анны, намеренно толкнул её плечом. — Посмотрим, как ты запоёшь, когда муж вернётся, — прорычал он ей в лицо, дыша перегаром вчерашнего пива.
Анна не шелохнулась, лишь проводила его тяжёлым взглядом. Она не боялась. Странно, но страха не было совсем. Была только твёрдая, непоколебимая уверенность в своей правоте. Она защищала свой дом, свою дочь, своё достоинство.
Дети, Дима и Олег, привлечённые шумом, стояли на веранде с испуганными и одновременно озлобленными лицами. Они не понимали до конца, что происходит, но чувствовали, что праздник непослушания окончен.
— Мам, а мы куда? — тоненько спросил младший, Дима. — Домой! — рявкнула Марина. — В нашу душную квартиру! Потому что твоя тётя Аня — злая и жадная, и ей жалко для родных племянников свежего воздуха! Собирайте свои игрушки! Живо!
Пока они в спешке и злобе собирали свои разбросанные по всему дому и участку вещи, Анна поднялась наверх, в комнату Светы. Дочь сидела на кровати, обняв колени, и смотрела в одну точку.
— Мам, что теперь будет? — шёпотом спросила она. — Папа будет на тебя кричать?
Анна села рядом и крепко обняла её. От девочки пахло солнцем и ромашками. — Будет. Но мы справимся, слышишь? Мы всё делаем правильно. Нельзя позволять людям вытирать об себя ноги, даже если это родственники. Особенно если это родственники.
Они сидели в обнимку, слушая, как внизу хлопают двери, как скрежещет по гравию машина, увозя из их жизни непрошеных гостей. Когда звук мотора затих вдали, Анна почувствовала, как напряжение, державшее её всё это время, начало отпускать. Она спустилась вниз.
Дом выглядел так, будто по нему прошёлся ураган. На кухне на столе стояли оставленные Борисом кастрюли с остатками еды, пол был заляпан чем-то липким, на веранде валялись фантики и огрызки. Анна молча взяла ведро, тряпку и начала уборку. Это было не просто наведение порядка. Это был ритуал изгнания, очищения своего пространства. С каждым вымытым сантиметром пола, с каждой убранной в мусорное ведро чужой вещью, она чувствовала, как возвращает себе свой дом, свой покой, свою жизнь.
Она работала до позднего вечера, пока дом снова не засиял чистотой и не наполнился привычными запахами — трав и дерева, а не жареной рыбы и чужого пота. Они со Светой поужинали на веранде, впервые за два месяца наслаждаясь тишиной. Но эта тишина была обманчивой, как затишье перед бурей. Анна знала, что главный разговор ещё впереди.
Телефон зазвонил в одиннадцать вечера. На экране высветилось «Муж». Анна глубоко вздохнула и нажала на кнопку приёма.
— Да, Андрей. — АНЯ, ТЫ ЧТО ТВОРИШЬ?! — заорал он в трубку так, что ей пришлось отвести телефон от уха. На заднем плане слышался истеричный плач Марины. — ТЫ С УМА СОШЛА?! ВЫГНАТЬ НА УЛИЦУ МОЮ СЕСТРУ С ДЕТЬМИ! НОЧЬЮ!
— Андрей, они уехали днём — ровным голосом ответила Анна. — И у них есть прекрасная квартира в Москве, куда они и направились.
— Не смей мне язвить! — не унимался он. — Марина мне всё рассказала! Ты придиралась к ним всё лето, изводила детей, а сегодня устроила скандал из-за какой-то вишни! Тебе вишни для племянников жалко?!
— Мне не жалко вишни, Андрей. Мне жалко труд, который никто не ценит. Мне жалко дочь, чьи вещи ломают и называют «засушенными насекомыми». Мне жалко себя, потому что я превратилась в бесплатную прислугу в собственном доме!
— Не преувеличивай! Она моя единственная сестра! Мы должны помогать друг другу!
— Помогать — не значит сесть на шею и свесить ножки! — голос Анны начал дрожать. — Пока ты там в Москве работал, я жила в аду! Твой зять Борис превратил мою кухню в свою личную столовую, а сарай — в лесопилку! Твои племянники уничтожили всё, до чего смогли дотянуться! А твоя сестра смотрела на это с улыбкой и говорила мне: «Ну, зачем ты так?».
— Это дети! Они просто играли! — Нет, Андрей! Это невоспитанные, распущенные дети, которым родители позволяют всё! А знаешь, что я услышала сегодня? Твоя «бедная» сестра обсуждала с мужем, что они останутся здесь до осени, чтобы выкопать МОЮ картошку, потому что в магазине она дорогая! А меня, оказывается, можно просто припугнуть разводом, и я стану шёлковой!
В трубке на несколько секунд повисла тишина. Даже плач Марины на заднем плане стих.
— Этого не может быть, — глухо произнёс Андрей. — Она бы так не сказала. Ты врёшь. — Я не вру, — ледяным тоном ответила Анна. — И знаешь что? Я больше не хочу ничего доказывать. Если ты веришь ей, а не мне, если ты считаешь, что их комфорт важнее спокойствия твоей жены и дочери, то я не знаю, как нам дальше жить вместе.
Она нажала отбой. Руки её дрожали. Она знала, что это ещё не конец. Он приедет. И это будет самый сложный разговор в их жизни.
Андрей примчался на следующий день, ближе к обеду. Он не притормозил у ворот, а влетел на участок, подняв облако пыли. Выскочил из машины, хлопнув дверью так, что задремавшая на крыльце кошка подпрыгнула и скрылась в кустах. Лицо его было тёмным от гнева.
Анна ждала его на веранде. Она была спокойна. Ночь без сна, проведённая в размышлениях, придала ей сил. Она знала, что отступать ей некуда.
— Ну, я жду объяснений! — бросил он вместо приветствия, останавливаясь перед ней. — Что это был за цирк вчера?
— Это был не цирк, Андрей. Это было возвращение моего дома себе, — тихо ответила она. — Проходи, поговорим.
Они сели на кухне. Той самой, которая вчера была эпицентром скандала. Сегодня здесь пахло свежесваренным кофе и яблочно-малиновым пирогом, который Анна испекла утром. Она хотела, чтобы он увидел, почувствовал разницу.
— Я разговаривал с Мариной, — начал он, отказываясь от предложенной чашки кофе. — Она в шоке. Дети напуганы. Она говорит, ты вела себя как… как фурия.
— А как я должна была себя вести, когда за моей спиной меня называют «простушкой» и делят мой урожай? — Анна посмотрела ему прямо в глаза. — Андрей, пойми, дело не в вишне и не в картошке. Дело в уважении. Они не уважали ни меня, ни наш дом, ни нашу дочь. Они приехали сюда как хозяева, как будто им все должны.
— Они мои родственники! — А я твоя жена! Света — твоя дочь! Кто для тебя важнее? Почему ты всегда ставишь её интересы выше наших? Вспомни, сколько раз я тебе жаловалась. Сколько раз я просила тебя поговорить с ними. Что ты отвечал? «Потерпи», «не преувеличивай», «это же дети». Ты просто отмахивался от меня! Ты не хотел видеть проблему, потому что тебе так было удобнее!
— Что значит — удобнее?! — А то и значит! Ты приезжал на выходные на всё готовенькое. Шашлыки, весёлый шум, иллюзия большой дружной семьи. А я с этим «весёлым шумом» жила двадцать четыре на семь! Я убирала за ними, готовила на всю ораву, выслушивала их жалобы и пыталась спасти остатки своего сада и своих нервов! Ты хоть раз спросил меня, чего я хочу? Хочу ли я, чтобы всё моё лето превратилось в обслуживание твоей сестры и её семейства?
Андрей молчал, сжав челюсти. Слова Анны били точно в цель. Он действительно не хотел вникать. Ему было проще считать, что Аня «нагнетает».
— Они… они просто другие, — наконец выдавил он. — Они проще. Они не привыкли ко всем этим вашим… тонкостям. — «Простота», которая граничит с хамством и наглостью — это не простота, Андрей. Это отсутствие воспитания. И я не позволю этому «отсутствию воспитания» разрушать жизнь моей семьи.
В этот момент на кухню заглянула Света. Она подошла к Анне и молча положила ей руку на плечо. Этот простой жест поддержки значил больше тысячи слов. Андрей посмотрел на дочь — на её повзрослевшее, серьёзное лицо, на тёмные круги под глазами — и что-то в нём дрогнуло.
— Хорошо, — сказал он уже другим, более спокойным тоном. — Допустим, ты права. Допустим, они перегнули палку. Но нельзя же было вот так, сразу, выгонять их… Можно было поговорить…
— Я говорила. Миллион раз. Со мной не разговаривали, меня затыкали фразой «ну, зачем ты так?». Всё, Андрей. Лимит моего терпения исчерпан. Теперь выбор за тобой. Либо ты на стороне своей семьи — меня и Светы, либо на стороне сестры, которая считает, что может пользоваться нами, как ей вздумается.
Он встал и прошёлся по кухне. Подошёл к окну, выходящему в сад. Посмотрел на вытоптанные клумбы, на сломанную ручку колодца. Он видел всё это и раньше, но не придавал значения. Теперь же эти детали складывались в единую, уродливую картину.
— Мне нужно подумать, — сказал он, не поворачиваясь. Взял ключи от машины и вышел из дома.
Анна не стала его останавливать. Она знала, что это решающий момент. Либо он «подумает» и вернётся к ней, либо их брак даст трещину, которую уже не склеить.
Два дня прошли в тягостном ожидании. Андрей не звонил. Анна занималась садом, варила варенье из оставшихся яблок, много говорила со Светой — они обе понимали, что их маленькая семья проходит проверку на прочность. Анна старалась не показывать дочери свою тревогу, но по ночам долго не могла уснуть, прокручивая в голове их с мужем разговор.
На третий день к воротам их дачи подъехало старое, дребезжащее такси. Из него, кряхтя, выбралась невысокая, сухонькая, но очень энергичная старушка в цветастом платке. Это была двоюродная тётка Анны, Клавдия Ивановна, или просто тётя Клава, жившая в соседнем райцентре.
— Анька, привет, разгильдяйка! — зычно крикнула она, открывая калитку. — Соседка твоя, Зинка, звонила, говорит, ты тут одна кукуешь, вид у тебя измученный. Я вот приехала инспекцию провести. Принимай гостью!
Тётя Клава была легендой в их семье. Острая на язык, мудрая и абсолютно бесстрашная, она в свои семьдесят восемь лет обладала энергией атомного реактора. Она вырастила троих детей, похоронила мужа и при этом не растеряла ни капли оптимизма и чувства юмора.
Анна бросилась её обнимать. Появление тёти Клавы было как глоток свежего воздуха.
— Тёть Клав, как же я рада тебя видеть! — Вижу-вижу, — проницательно оглядев племянницу, проворчала старушка. — Что стряслось-то? На тебе лица нет. Муж обидел? Или опять эти его родственнички на шею сели?
Она вошла в дом, окинула всё хозяйским взглядом и устроилась на кухне, требуя чаю и «чего-нибудь к чаю». За пирогом Анна, не выдержав, рассказала ей всё, что произошло за последние два месяца. Она говорила долго, сбиваясь, иногда со слезами на глазах, выплёскивая всю накопившуюся боль и обиду.
Тётя Клава слушала молча, не перебивая, лишь изредка сурово поджимая губы. Когда Анна закончила, она стукнула по столу морщинистым кулаком.
— Ах, паразиты! — вынесла она вердикт. — Нет, ты подумай, а? Приехать на чужое и вести себя, как свинья в огороде! А зятёк твой, Андрюшка, тоже хорош, телепень! Родню от жены отличить не может! Ты, Анька, всё правильно сделала! Гнать таких «родственничков» надо поганой метлой, и чем дальше, тем лучше!
— Да, но Андрей… он уехал… Он считает, что я не права. — Дурак он, вот что я тебе скажу! — отрезала тётя Клава. — Но мужики, они такие. Им пока по башке не стукнешь, они не очухаются. У них в голове одна программа: «мама-сестра — это святое». А то, что жена — это тоже святое, и даже святее, до них туго доходит. Ничего, дойдёт и до этого.
Она встала и подошла к окну. — А сад-то твой они попортили знатно, ироды. Ну, ничего, подлечим. Ты знаешь, что для пионов самое лучшее удобрение? Обычная зола и настой крапивы. А если куст смородины поник, его надо под корень обрезать, не жалея, и полить хорошо. Он тогда на следующий год такую силу возьмёт, что веток не удержишь. В жизни, знаешь ли, так же. Иногда надо всё старое, больное и ненужное отрезать под корень, чтобы дать место новому и здоровому.
Они вышли в сад. Тётя Клава, несмотря на возраст, принялась за работу с удивительной сноровкой. Она показывала Анне, как правильно подвязать помидоры, как бороться с тлёй без химии, с помощью мыльного раствора, и всё это сопровождала историями из своей долгой жизни.
— У меня свекровь была, царствие ей небесное, тоже с характером, — рассказывала она, обрывая сухие листья у огурцов. — Любила приехать без предупреждения и начать свои порядки наводить. То кастрюли не так стоят, то рубашки у мужа не так поглажены. Я терпела-терпела, а потом один раз взяла и её любимый фикус, который она мне на новоселье подарила, пересадила в ночной горшок. Старый, конечно, но чистый. Она как увидела — чуть в обморок не упала. «Ты что, — кричит, — иродка, делаешь?!». А я ей ласково так: «Мамочка, — говорю, — так ведь каждой вещи своё место должно быть. И каждому человеку — тоже». Больше она ко мне с советами не лезла. Поняла, что со мной шутки плохи.
Анна слушала и смеялась. Рядом с этой сильной, мудрой женщиной её собственные проблемы казались не такими уж и страшными. Она чувствовала, как к ней возвращаются силы.
Вечером, когда они сидели на веранде, тётя Клава вдруг хитро подмигнула. — А ну-ка, сходи в сарай. Там, кажись, твой Бориска-редиска кое-что забыл.
Заинтригованная, Анна пошла в сарай. В углу, на гвозде, висели огромные, нелепые семейные трусы в ярко-жёлтый горох. Видимо, Борис сушил их здесь и в спешке забыл. Анна взяла их и, смеясь, принесла на веранду.
— О, гляди-ка! — всплеснула руками тётя Клава. — Знамя победы! А ну-ка, давай его сюда!
Она взяла палку от старой швабры, нацепила на неё трусы, как флаг, и водрузила это сооружение на крышу беседки. — Вот! — удовлетворённо сказала она. — Пусть висит! Будет отпугивать вредителей и напоминать зятьку твоему, с кем он связался!
Анна и Света хохотали до слёз. Этот нелепый флаг из трусов в горошек окончательно развеял гнетущую атмосферу последних дней.
А на следующее утро вернулся Андрей.
Он подъехал к дому тихо, почти неслышно. Вошёл во двор и замер, увидев на беседке развевающееся «знамя». Потом его взгляд упал на веранду, где за столом сидели Анна, Света и незнакомая ему старушка. Они пили чай и о чём-то весело болтали.
Он подошёл ближе. Вид у него был усталый и виноватый. — Ань… — начал он.
Тётя Клава смерила его острым, пронзительным взглядом. — А, зятёк объявился! — протянула она. — Ну, здравствуй, горе ты моё луковое. Садись, рассказывай, где тебя черти носили? И почему жена у тебя с дочкой второй месяц от твоей родни, как от саранчи, отбиваются?
Андрей растерялся от такого напора. Он посмотрел на Анну, ища поддержки, но та лишь спокойно отпила чай. — Здравствуйте, — промямлил он. — А вы… — А я та баба, которая племянницу свою в обиду не даст, — отрезала тётя Клава. — Так что говори, что надумал. Только думай хорошо, прежде чем говорить.
И Андрей заговорил. Он рассказал, что ездил к Марине. Что пытался с ней поговорить, выслушать её сторону. Но вместо разговора получил истерику. Она кричала, что Анна её опозорила, что она ей завидует, что она специально настроила брата против неё.
— Она… она наговорила такого… — Андрей сглотнул. — Что я просто встал и ушёл. Я понял, что ты была права, Ань. Во всём. Я зашёл в их квартиру… там такой бардак, дети сами по себе, Борис на диване с пивом…, и я понял, от чего они бежали сюда. Не от духоты. От самих себя. От жизни, которую они не хотят и не умеют устраивать.
Он подошёл к Анне и взял её за руку. — Прости меня. Я был слеп и глух. Я должен был слушать тебя, верить тебе. Вы — моя семья. И я чуть вас не потерял из-за своей глупости.
Тётя Клава удовлетворённо хмыкнула. — То-то же. Мозги, значит, на место встали. Ну, раз так, то ладно. Миритесь. А ты, Анька, смотри у меня! Если ещё раз позволишь кому на шею себе сесть, я тебе сама все пионы вытопчу!
Жизнь на даче снова вошла в свою тихую, мирную колею. Андрей остался с ними до конца отпуска. Он сам, без напоминаний, починил сломанную ручку колодца, вставил новое стекло в теплице и помог Анне собрать урожай яблок. Они много разговаривали, заново учась слышать и понимать друг друга. Флаг из трусов они сняли, но ещё долго со смехом вспоминали эту историю.
Марина не звонила. Её гордость не позволяла ей признать свою неправоту. Борис, по слухам, потерял работу и теперь целыми днями лежал на диване, жалуясь на жизнь. Их «бесплатный отпуск» закончился, а вместе с ним, похоже, и желание что-то делать. Осенью Андрей одолжил им денег, но твёрдо сказал, что это в последний раз. Отношения с сестрой так и не наладились, но он, кажется, не сильно об этом жалел, поняв, что иногда кровное родство — не гарантия близости.
В конце сентября, в ясный, солнечный день, они все вместе копали картошку. Тётя Клава, приехавшая помочь, командовала процессом. Света с восторгом выкапывала из земли крупные, чистые клубни. Андрей, отдуваясь, носил полные вёдра в сарай. А Анна смотрела на них и чувствовала безмерное счастье. Её семья была рядом. Её дом был в безопасности. А впереди была долгая, уютная зима, когда они будут сидеть у камина, есть печёную картошку и вспоминать это сумасшедшее лето, которое чуть не разрушило их жизнь, но в итоге сделало их только сильнее.
От автора:
…Вот ведь как бывает в жизни: иногда, чтобы спасти свой сад, нужно не только поливать и удобрять, но и решительно вырвать самый наглый и ядовитый сорняк. Даже если он изо всех сил притворяется родным и близким цветком.