(Осторожно, злые спойлеры!)
На первый взгляд — странный вопрос. Какая уж тут фантастика, если не считать пролога, в котором «Авторы считают своим долгом предупредить читателя, что ни один из персонажей этого романа не существует (и никогда не существовал) в действительности. Поэтому возможные попытки угадать, кто здесь кто, не имеют никакого смысла. Точно так же вымышлены все упомянутые в этом романе учреждения, организации и заведения»?
И, разумеется, не пропишешь в «Хромой судьбе» фантастику через вставной роман — иметь ли в виду «Гадких лебедей», с которыми она была опубликована, или «Град обреченный», под который, вообще говоря, создавалась.
И тем не менее, это именно фантастика. Очень традиционная русская фантастика булгаковского толка, только более осторожная и раскрашенная в защитный цвет, чтобы не слишком бросалась в глаза.
В прошлой статье ("О чём роман Стругацких «Хромая судьба»?") я нарочно обошёл эту тему, теперь настало время поговорить о ней. Булгаковым, и особенно «Мастером и Маргаритой», эта книга Стругацких пропитана насквозь. Общеизвестно, что братья позаимствовали оттуда схему «романа в романе»: сама «Судьба» рассказывает о жизни-творчестве-размышлениях писателя военно-патриотической темы Феликса Александровича Сорокина, пишущего «в стол» (вернее, в папку синего цвета) роман, который «не пройдёт», и сам этот роман.
Однако главное «заимствование» как-то ускользнуло от всеобщего внимания, хотя оно и выглядит достаточно очевидным. Но сперва — о том, почему я называю это течение именно русской фантастикой. Дело в том, что у истоков своих она тесно связана с мистицизмом: фольклорным, религиозным или общекультурным. Гоголь, Одоевский и другие — вплоть до наиболее совершенного выражения этого направления в творчестве Булгакова — фантастика не техническая, а философская, опирающаяся на устоявшуюся символику.
Это не значит, что «твёрдая НФ» чужда нашей культуре. Отнюдь, иначе не пользовались бы таким бешеным успехом у нас Жюль Верн и Герберт Уэллс, не стал бы таким заметным явлением Беляев. Просто примем как данность, что истоки русской фантастики расположены в области философско-мифологической.
Зрелые Стругацкие — это, конечно, фантастика социальная. Техника в ней неинтересна сама по себе, она лишь следствие изменившихся социальных отношений. И другие цивилизации не сами по себе важны, а как условия, в которых художественно проверяется новый социум, новый образ мысли, либо нащупываются пути к ним. И вообще, убеждённые атеисты, они никак не могли бы всерьёз написать про чертовщину.
Когда позднее они всё-таки попробовали на серьёзных щах ввести такие элементы в повествование о будущем, получились «Отягощённые злом» — вещь, как бы сказать, очень неоднозначная. Но это было значительно позже. А в 1977 году, когда из писательских запасников была извлечена идея «Изпитала» («измерителя писательского таланта»), которая пылилась там уже шесть лет, словно наваждение нашло на братьев.
Признаться, у меня такое чувство, будто Аркадий и Борис Натановичи именно в этом чудесном году впервые прочитали «Мастера и Маргариту» (хотя уже десять лет как был опубликован журнальный вариант и четыре года прошло с выхода полного текста в книге), и взбулгачил их этот роман до чрезвычайности.
И поклялись друг другу два брата страшной клятвой, что не будет им ни света, ни покоя, пока не напишут они что-нибудь этакое, по-булгаковски, и раскопали «Изпитал», и стали писать, и разбулгачились на всю ивановскую, и до того добулгачились, что по плотности употребления союза «и» переплюнули даже это моё предложение.
И очень даже недурно получилось у них — не только «и» вставлять куда ни попадя, сохраняя при этом хорошую читаемость текста, но и создать на страницах книги особое, таинственное, почти призрачное измерение Москвы своего времени, тонкую проекцию реальности, в которой с Феликсом Сорокиным происходят странные и необъяснимые «кудеса».
Кудеса эти, к слову, выстроены в интересном порядке. Вспомним основные: таинственный мафусаллин, загадочный наблюдатель в клетчатом пальто-перевёртыше, письмо сумасшедшего поклонника об инопланетном происхождении Сорокина, падший ангел, продающий Сорокину партитуру труб Страшного суда и, наконец, «Булгаков» на Банной, который создал машину, способную проанализировать любой текст и предположить его судьбу в обозримом будущем.
Мафусаллин — это то, что может сойти за «твёрдую НФ». В самом деле, речь всего лишь о новом экспериментальном лекарстве, добываемом для неприятного поэта Кости Кудинова, который на это лекарство «не имеет права». В клетчатом наблюдателе и письме сумасшедшего вовсе нет ничего фантастического. Партитура труб Страшного суда обращается анекдотом.
А падший ангел и вовсе может иметь вполне рациональное объяснение. Как помните, его направил к Сорокину клетчатый соглядатай, которого чуть позже увезут, вероятно, в белой горячке. С ним же «ангел» и удалился от кафе после того, как заработал пятёрку на благодушии Сорокина.
Так почему не предположить, что клетчатый и был автором письма? Наблюдал он за инопланетянином (любимым автором), и вдруг к нему подходит доходяга горбун с причудливой историей. Может, пятёрки клетчатому было жалко, а может, он и принял на веру рассказ горбуна, но пришло ему на ум направить «ангела» к «инопланетянину». Позвонил: «Подходите к «Жемчужнице», я буду в клетчатом пальто. Покажу вам того, о ком говорил». И повёл потом «ангела» под локоток, расспрашивая: «Ну, как он? Что сказал?» — что и наблюдал Сорокин через окошко-амбразуру.
Однако ж эта история имеет и второе измерение. На Банной «Булгаков» цепляется взглядом за ноты:
Он раскрыл папку и увидел ноты. Брови его слегка приподнялись. Бормоча неловкие извинения, я потянулся за проклятой партитурой, но он, не отводя взгляда от нотных строчек, остановил меня легким движением ладони. Несомненно, он-то умел читать нотную грамоту, и прочитанное, несомненно, заинтересовало его, потому что, разрешив наконец мне изъять из папки манускрипт падшего ангела, он посмотрел на меня невеселыми серыми глазами и произнес:
— Любопытные, надо вам сказать, бумаги попадаются в старых папках у писателей…
А в конце беседы говорит:
…и тут он сказал:
— Ноты, пожалуйста, не забудьте, Феликс Александрович.
Оказывается, я чуть не забыл у него на столе эти дурацкие ноты. Он смотрел, как я запихиваю их в папку, как снова завязываю тесемки, а когда мы уже попрощались и я уже шел к выходу, он сказал мне вслед:
— Феликс Александрович, я бы не советовал вам носить эту партитуру по улицам. Мало ли что может случиться…
Но я решил ничего не уточнять. С меня было довольно.
А надо было уточнить, пока оставалась возможность. Упустил — получи «анекдот» про композитора Чачуа, и ничего другого уже не будет. Но увидел же что-то особенное в этих нотах Михаил Афанасьевич, которого явно ничто не роднит ни с клетчатым соглядатаем, ни с «падшим ангелом»!
Уж он-то мог бы сказать. Как-никак, мистическими анекдотами Стругацкие не просто так развлекались, а готовили читателя к встрече с «Булгаковым», который совершенно точно никакой не Булгаков, не может им быть, даже если бы Булгакову был положен мафусаллин.
Это и есть главное заимствование Стругацких из «Мастера и Маргариты». Михаил Афанасьевич в халатах разного цвета — это демон. Не Воланд, конечно, но один из тех, кто мог бы составлять его свиту. Не верите? И то, что он узнаёт партитуру труб Страшного суда, вас не убеждает? Михаил Афанасьевич представляется вам просто одним из тех интеллигентов, которыми всегда так восхищались Стругацкие — талантливым учёным, умным, широко образованным, проницательным и тактичным?
Тогда найдите объяснение тому, что он знает про Синюю папку — сокровище Сорокина, о котором он не говорил ни одной живой душе. Ни дочери Катьке, которая поймёт, но испугается, ни Лёне Баринову по прозвищу Шибзд, который поймёт, может быть, лучше всех, но, зараза, растреплет. А Михаил Афанасьевич, который вовсе не Булгаков, о ней знает, и, что примечательно, Сорокина этого его знание почему-то нисколько не удивляет.
А вот какие любопытные слова он произносит, опровергая идентификацию себя как Булгакова: «Мертвые умирают навсегда, Феликс Александрович. Это так же верно, как и то, что рукописи сгорают дотла. Сколько бы ОН ни утверждал обратное».
Читавшие «Мастера и Маргариту» сразу понимают, кого так выделяет в разговоре этот странный персонаж. Всё помнят, кому принадлежит эта знаменитая лживая фраза: «Рукописи не горят».
А вот как проходит последняя беседа Сорокина с создателем «изпитала» в библиотечной тиши:
…в этой глухой тишине беззвучно вошла библиотекарша в сопровождении двух каких-то старух, и они, беззвучно переговариваясь, подошли к шкафу, беззвучно раскрыли его и принялись беззвучно выкладывать на стол и листать какие-то пропыленные подшивки. И вот что странно: они словно бы не видели нас, ни разу не взглянули в нашу сторону, словно бы нас здесь не было…
Наконец, в рабочих записях братьев этот персонаж изначально фигурирует как… «демон литературы». Всё это вместе однозначно свидетельствует, что Стругацкие ввели в «Хромую судьбу» демонического персонажа, целенаправленно заимствованного из Булгакова.
Причём сделали это так, чтобы обнаружить мистическую природу «Михаила Афанасьевича» мог только читатель, знакомый с «Мастером и Маргаритой». Без учёта булгаковского романа останутся попытки рациональных объяснений и недоумение: откуда учёный, похожий на Булгакова, узнал о Синей папке? Наверное, я что-то пропустил, и Сорокин всё-таки обмолвился о ней… А когда он говорит Сорокину: « Вы понимаете, что я только облек в словесную форму ваши собственные мысли?» — ну да, он же очень умный…
Почему Стругацким потребовался такой персонаж? Ответ прямо связан с идеей «Хромой судьбы», с тем, что её писали атеисты, и с тем, что изначально это произведение планировалось переплести с «Градом обреченным», а не с «Гадкими лебедями».
Толкований «Мастера и Маргариты» существует множество. Для меня это роман о том, как Отец Лжи явился на землю, чтобы заполучить «евангелие от сатаны». Сам его создать он не мог, поскольку не является Творцом, но мог нашептать, подбросить на жизненном пути ведьму-«музу»…
Опуская детали: Воланд не преподаёт уроки, не восстанавливает справедливость, не наказывает — он просто приходит за своим. То, что уже принадлежит ему (Берлиоз, роман Мастера) он забирает и распоряжается по собственной прихоти. То, что только будет принадлежать ему (вся коллекция типов, пострадавших от шуточек воландовой свиты), Воланд как бы метит, но пока они живы, они ещё могут измениться (как изменился Иванушка Бездомный).
Только Мастера он одаривает покоем (света Мастер не заслужил), но, как помните, это не его единоличное решение. И Маргариту, конечно (ибо сказано, что жена спасётся мужем своим). Вы можете оценивать роман Булгакова иначе, он настолько грандиозен, что его можно толковать бесконечно, но, так или иначе, в его художественной ткани демоны, духи и призраки, загробная жизнь, вечность — это абсолютная реальность.
Но Стругацкие атеисты. Как бы ни восхищались они Булгаковым, принять религиозно-философское мировоззрение они не могли. Давайте присмотримся к ключевому моменту второго разговора Сорокина с Михаилом Афанасьевичем:
Поймите меня правильно, Феликс Александрович, — сказал он. — Вот вы пришли ко мне за советом и за сочувствием. Ко мне, к единственному, как вам кажется, человеку, который может дать вам совет и выразить искреннее сочувствие. И того вы не хотите понять, Феликс Александрович, что ничего этого не будет и не может быть, ни совета от меня, ни сочувствия. Не хотите вы понять, что вижу я сейчас перед собой только лишь потного и нездорово раскрасневшегося человека с вялым ртом и с коронарами, сжавшимися до опасного предела, человека пожившего и потрепанного, не слишком умного и совсем не мудрого, отягченного стыдными воспоминаниями и тщательно подавляемым страхом физического исчезновения. Ни сочувствия этот человек не вызывает, ни желания давать ему советы. Да и с какой стати? Поймите, Феликс Александрович, нет мне никакого дела ни до ваших внутренних борений, ни до вашего душевного смятения, ни до вашего, простите меня, самолюбования. Единственное, что меня интересует, — это ваша Синяя Папка, чтобы роман ваш был написан и закончен. А как вы это сделаете, какой ценой — я не литературовед и не биограф ваш, это, право же, мне не интересно. Разумеется, людям свойственно ожидать награды за труды свои и за муки, и в общем-то это справедливо, но есть исключения: не бывает и не может быть награды за муку творческую. Мука эта сама заключает в себе награду. Поэтому, Феликс Александрович, не ждите вы для себя ни света, ни покоя. Никогда не будет вам ни покоя, ни света.
Именно так: «ни покоя, ни света». За этим — к религии, к Булгакову, а наш брат-атеист уверен, что за гробом нет никакого воздаяния: ни награды, ни кары. («Мертвые умирают навсегда, Феликс Александрович»).
Поскольку этот «не-Булгаков» всё-таки демон (что бы ни подразумевалось под этим словом; в конце концов, преданные читатели Стругацких могут решить, что он попросту агент Странников, или обыкновенный люден, проникший в 1970-е гг. из будущего), он частично копирует ход Воланда: тот приходит в Москву за романом Мастера (бал — это заодно, бал можно было справить где угодно), а этот — за Синей папкой…
Вернее, вообще за «хорошей литературой». Не случайно же Сорокин «…нашел Михаила Афанасьевича в журнальном зале, где он сидел в полном одиночестве и внимательно читал последний номер "Ежеквартального надзирателя". Тот самый. С повестью Вали Демченко, искромсанной, изрезанной, трижды ампутированной, но все-таки живой, непобедимо, вызывающе живой».
Всё воздаяние, а заодно и весь смысл бытия этот атеистический демон предлагает искать в земной жизни: «Разумеется, людям свойственно ожидать награды за труды свои и за муки, и в общем-то это справедливо, но есть исключения: не бывает и не может быть награды за муку творческую. Мука эта сама заключает в себе награду».
Заметьте, что воздаяние, награда — вообще главная тема разговора, а значит, и всей книги. Творческая мука заключает в себе награду — это, в кратком выражении, идея произведения. Вот единственное настоящее воздаяние за творческий труд.
…как я мог представить себе, что проклятая машина на Банной может выбросить на свои экраны не семизначное признание моих, Сорокина, заслуг перед мировой культурой и не гордую одинокую троечку, свидетельствующую о том, что мировая культура еще не созрела, чтобы принять в свое лоно содержимое Синей Папки…
Не феерический успех у читателей (к слову, Сорокин, если помните, и сам утверждал, что ему нет дела до любого из тысяч людей, которые могут прочитать его произведения) и не признание единиц единомышленников (вспомните, как даже тем, кто гарантированно поймёт Синюю папку, Сорокин не рискует её показать) — не будут воздаянием.
Нет воздаяния вовне человека. И нет смысла вовне человека. Только внутри него самого. И как тут не вспомнить пространные рассуждения Изи Кацмана в финале «Града обреченного» о Храме Культуры, который, по Кацману, является смыслом жизни человечества?
…Все прочее — это только строительные леса у стен храма, говорил он. Все лучшее, что придумало человечество за сто тысяч лет, все главное, что оно поняло и до чего додумалось, идет на этот храм. Через тысячелетия своей истории, воюя, голодая, впадая в рабство и восставая, жря и совокупляясь, несет человечество, само об этом по подозревая, этот храм на мутном гребне своей волны. Случается, оно вдруг замечает на себе этот храм, спохватывается и тогда либо принимается разносить этот храм по кирпичикам, либо судорожно поклоняться ему, либо строить другой храм, по соседству и в поношение, но никогда оно толком не понимает, с чем имеет дело, и, отчаявшись как-то применить храм тем или иным манером, очень скоро отвлекается на свои, так называемые насущные нужды: начинает что-нибудь уже тридцать три раза деленное делить заново, кого-нибудь распинать, кого-нибудь превозносить — а храм знай себе все растет и растет из века в век, из тысячелетия в тысячелетие, и ни разрушить его, ни окончательно унизить невозможно… Самое забавное, говорил Изя, что каждый кирпичик этого храма, каждая вечная книга, каждая вечная мелодия, каждый неповторимый архитектурный силуэт несут в себе спрессованный опыт этого самого человечества, мысли его и мысли о нем, идеи о целях и противоречиях его существования; что каким бы он ни казался отдельным от всех сиюминутных интересов этого стада самоедных свиней, он, в то же время и всегда, неотделим от этого стада и немыслим без него… И еще забавно, говорил Изя, что храм этот никто, собственно, не строит сознательно…
Et cetera, et cetera на несколько страниц.
Идея «Хромой судьбы» о смысле творчества прочитывается достаточно явно и сама по себе, в конце концов, там прямо сказано, что мука творческая сама в себе заключает награду. Эта идея углубляется до идеи о смысле жизни человека, если учесть перекличку с «Мастером и Маргаритой». И распространяется на метафизический уровень смысла существования человечества, если помнить, что «Судьба» писалась под «Град», и эта смысловая рифма задумывалась изначально.
Так что неправы те, кто видит в «Хромой судьбе» бессмысленное нагромождение незаконченных фрагментов (бусы с гайками) — этакий ловкий ход ушлых «пейсателей», которые ухитрились заработать на выбросе хлама с антресолей. Другое дело, что в этом случае докопаться до настоящего смысла произведения нельзя, если не принимать во внимание его связи с другими книгами.
Как не найти смысла в творчестве, если нет храма культуры.
#Стругацкие #фантастика #советская_фантастика #Булгаков #Мастер-и-Маргарита #Град_обречнный #Хромая_судьба
