— Неблагодарная! — вырвалось у Владимира, и это короткое, острое слово повисло в душном воздухе кухни, пропитанном запахом жареной картошки и застарелой обиды. — Я тебе лучшие годы отдал, а ты…
Ирина медленно подняла голову. Её пальцы, только что сжимавшие край цветастой клеёнки на столе, разжались. Она смотрела на мужа долго, изучающе, будто видела его впервые. Не этого обрюзгшего, лысеющего мужчину с красным от гнева лицом, а того, другого, которого, казалось, она сама себе и выдумала много лет назад.
— Какие годы, Володя? — её голос прозвучал на удивление спокойно, даже ровно. — Те, что ты на диване пролежал в поисках «достойной» работы? Или те, что я на двух работах вкалывала, чтобы твоего брата-бездельника из долгов вытащить? Ты уточни, я что-то запамятовала.
Владимир побагровел ещё больше. Он ожидал чего угодно: слёз, криков, упрёков. Но этот ледяной, почти безразличный тон выбивал почву из-под ног.
— Ты… ты всегда всё деньгами меришь! У тебя души нет! Я о высоком, о семье, о том, что я дом держал, мужское плечо подставлял! А ты мне куском хлеба попрекаешь?
Он картинно ударил себя кулаком в грудь. Этот жест, отработанный годами, всегда действовал безотказно. Ирина обычно сразу сникала, начинала извиняться, говорить, что она не это имела в виду, что она ценит его, конечно, ценит… Но не сегодня.
— Плечо? — она тихо хмыкнула, и в этом смешке было столько горечи, что Владимир инстинктивно отшатнулся. — Володя, на твоё «плечо» последние двадцать лет опиралась только спинка дивана. А дом держала я. Ипотеку за эту квартиру, которую твоя мамаша называет «вашей», выплатила я, до копейки. Сына в институте выучила я. Дочери на свадьбу дала я. А ты… ты всё это время был красивым приложением. Фасадом. Чтобы люди не спрашивали, почему такая баба — и одна.
Слова лились из неё потоком, но это не была истерика. Это была констатация фактов, сухая, безжалостная, как протокол. Каждое «я» било его наотмашь, лишая привычной брони из самодовольства и мужской значимости.
— Да что ты понимаешь! — взвизгнул он, переходя на фальцет. — Ты баба, твоё дело — быт тащить! А я — мужик! Я стратег! Я думал о будущем, проекты искал!
— Нашёл? — всё так же тихо спросила Ирина. — Хоть один? За тридцать лет? Твой главный проект, Володя, — это рассказывать всем, какой ты гениальный, и как тебе не везёт с окружением. То начальник — дурак, то партнёр — подлец, то страна не та. А на самом деле, ты просто ленивый, эгоистичный человек, который привык жить за чужой счёт. Сначала за счёт родителей, потом — за мой.
Он открыл рот, чтобы снова разразиться тирадой о неблагодарности, о женском коварстве, о том, что она разрушает семью. Но Ирина подняла руку, и в этом простом жесте было столько власти, что он поперхнулся словами.
— А теперь самое интересное, Володя. Ты меня назвал неблагодарной. Знаешь, за что я тебе действительно «благодарна»? За то, что ты наконец открыл мне глаза. Я всё ждала, надеялась, думала — вот-вот, он изменится, он оценит, он увидит… А ты просто… пустое место. И я устала тащить на себе эту пустоту. Так что мой ответ на твою претензию будет очень простой. Я подаю на развод.
Владимир замер, потом нервно рассмеялся.
— На развод? Ты? Да куда ты денешься, старая? Кому ты нужна? И как ты квартиру делить собралась? Пополам? Я тебе устрою весёлую жизнь, будешь до смерти мне половину выплачивать!
Он ухмыльнулся, предвкушая свою победу. Он знал законы, о да. Всё, что нажито в браке…
И вот тут Ирина улыбнулась. Впервые за весь разговор. Спокойной, уверенной улыбкой женщины, у которой на руках все козыри.
— А вот это, дорогой мой, и есть мой ответ, который тебя шокирует. Ничего делить мы не будем. Потому что делить, по сути, нечего.
Эта сцена была лишь кульминацией долгой, тягучей, как осенняя слякоть, истории. Истории о большой любви, которая незаметно превратилась в большую ошибку.
Они познакомились на танцах в заводском ДК. Ира, молоденькая крановщица, румяная, смешливая, с толстой русой косой. И Володя, студент политеха, высокий, красивый, читающий Есенина так, что у девчонок замирало сердце. Он говорил о высоких материях, о звёздах, о несправедливости мира, а Ира смотрела на него, как на божество, и не верила своему счастью.
После свадьбы они поселились у её родителей в маленькой двушке. Володя с горем пополам закончил институт и устроился инженером на тот же завод, что и Ирина. Но работа ему быстро наскучила. «Рутина, Ириша, — жаловался он вечерами, пока она, уставшая после смены, готовила ужин. — Это убивает творческое начало. Я рождён для большего!»
Ирина верила. Она гладила его по волосам и шептала, что всё получится, что он самый умный и талантливый, нужно только немного потерпеть.
«Немного» растянулось на тридцать лет. Сначала родился сын Дима, потом дочь Оля. Ирина крутилась как белка в колесе. Ночные смены, огород на даче, чтобы прокормиться в девяностые, подработки — мыла полы в конторе, шила на заказ. А Владимир всё искал себя. Он уволился с завода, пытался открыть какой-то бизнес с друзьями — прогорел. Пробовал «играть на бирже» — влез в огромные долги, которые выплачивала Ирина, продав бабушкино золото и взяв кредит. Потом он просто лёг на диван. Сказал, что у него «творческий кризис» и «экзистенциальная усталость».
Ирина тащила. Она не жаловалась. Она просто работала, стирала, готовила, штопала, учила с детьми уроки, ходила на родительские собрания, клеила обои в квартире, которую они чудом смогли купить в ипотеку в начале двухтысячных. Точнее, которую купила она. Ипотечный договор был оформлен на неё, потому что у Владимира не было стабильного дохода. Он лишь снисходительно кивал, одобряя её выбор района и планировки.
Его семья — мать Антонина Павловна и младший брат Сергей — считали такое положение вещей абсолютно нормальным.
— Ирочка, ты же у нас умница, работящая, — ворковала свекровь, уплетая испечённый Ириной пирог. — А Володенька — он человек тонкой душевной организации. Ему нельзя нервничать. Ты его беречь должна. Он — голова, а ты — шея.
Сергей же просто периодически появлялся на пороге с понурой головой и очередной просьбой «перехватить до получки». Получки у него не случалось никогда. Он, как и брат, был «в поиске», перебиваясь случайными заработками и живя за счёт сердобольной матери-пенсионерки и, конечно, Ирины.
Дети выросли. Дима, копия отца, такой же обаятельный и не слишком обременённый ответственностью, женился и теперь сам частенько звонил матери с просьбой посидеть с внуком или подкинуть денег. Оля, умница, с твёрдым характером, окончила юридический, вышла замуж за хорошего парня и уехала в другой город. Она единственная видела, что происходит в семье.
— Мам, доколе? — спрашивала она при каждой встрече. — Ты всю жизнь на него пашешь, а он только ножки свесил.
— Дочь, это отец твой, — привычно отвечала Ирина. — Семья — это главное. Надо терпеть.
Но терпение, как оказалось, тоже имеет свой предел. Последней каплей стала просьба Владимира дать ему триста тысяч. Просто так. На «новый проект».
— Серёга идею подкинул, — возбуждённо говорил он, расхаживая по кухне. — Гараж купим, будем машины чинить. Это золотое дно, Ирка! Через год озолотимся!
Ирина посмотрела на него и вдруг поняла, что больше не верит. Ни единому слову. Она вспомнила, как год назад копила эти самые триста тысяч себе на зубы. Протезирование стоило дорого, а её мосты, поставленные ещё в молодости, давно требовали замены. Она отказывала себе во всём: в новой кофточке, в походе в кафе с подругами, в хороших продуктах. Ела кашу, чтобы сэкономить. А он хотел взять эти деньги и спустить их на очередной провальный «проект» со своим братом-алкоголиком.
— Нет, — сказала она тогда тихо.
— Что «нет»? — не понял Владимир.
— Денег я не дам.
Вот тогда-то он и взорвался. Кричал, что она ничего не понимает в бизнесе, что она его тормозит, что она жадная и мелочная. И закончил тем самым роковым: «Неблагодарная!»
Именно это слово сломало последнюю плотину. Благодарной? За что? За унижения, за безденежье, за вечную усталость, за украденную молодость?
— Как это «делить нечего»? — опешил Владимир, возвращаясь в реальность из воспоминаний. — Квартира в браке куплена! По закону — пополам!
— Верно, по закону, — кивнула Ирина. — Только есть один нюанс, о котором ты, мой «стратег», даже не подозреваешь. Помнишь, пятнадцать лет назад, когда мы её покупали, твоя мама добавила нам сто тысяч? Мол, подарок молодым.
— Ну помню, — насторожился Владимир. — Мама всегда нам помогала.
— Помогала, — согласилась Ирина. — Только этот «подарок» мы оформили как договор дарения. Официально, у нотариуса. От неё — мне. Не «нам», а лично мне. А потом, когда брали ипотеку, я внесла эти деньги как часть первоначального взноса. И в договоре с банком это указано. А остальную сумму, все до копейки, я выплачивала со своей зарплатной карты. И все квитанции у меня сохранены. Все до единой.
Она говорила, а у Владимира перед глазами всё плыло. Он смутно припоминал какой-то поход к нотариусу, но тогда он не придал этому значения. Ира что-то говорила про «так надо для банка», он и махнул рукой. Бумажная волокита его никогда не интересовала.
— И что это значит? — прошептал он пересохшими губами.
— А это значит, Володя, что согласно 36-й статье Семейного кодекса Российской Федерации, имущество, полученное одним из супругов во время брака в дар, является его личной собственностью. А так как дарёные деньги составили существенную часть стоимости квартиры, и вся остальная сумма была выплачена из моих личных средств, что подтверждается документально, то эта квартира — моя. И только моя. Я консультировалась с юристом. С очень хорошим юристом, дочка посоветовала.
Она сделала паузу, давая ему осознать услышанное.
— Шансов у тебя в суде — ноль. Любой эксперт подтвердит, что твой вклад в семейный бюджет за последние двадцать лет был… как бы это помягче сказать… статистической погрешностью. Так что, чтобы не тратить время и деньги на суды, я предлагаю тебе просто съехать. В течение месяца.
Владимир рухнул на табуретку, как будто из него выпустили воздух. Мир, такой привычный и уютный, где он был центром вселенной, рушился на глазах. Диван, телевизор, трёхразовое питание, всегда чистые рубашки… Всё это оказалось не его. Он был здесь просто гостем. Слишком засидевшимся гостем.
— Куда… куда я пойду? — пролепетал он.
— К маме. Или к брату. Вы же семья, должны друг другу помогать. Или можешь снять себе комнату. Говорят, сейчас это недорого. У тебя ведь скоро пенсия, будет на что жить.
Она говорила это без злости, почти равнодушно. Она просто вычёркивала его из своей жизни, как досадную ошибку в бухгалтерском отчёте.
Новость о разводе взорвала их маленький семейный мирок. Первой примчалась Антонина Павловна. Она влетела в квартиру без звонка, своим ключом, и с порога начала причитать.
— Ирода! Змея подколодная! Ты что удумала? Сыночка моего на улицу выгнать? Да я на тебя в опеку пожалуюсь!
— В какую опеку? — невозмутимо спросила Ирина, помешивая борщ. — Вашему «сыночку» пятьдесят четыре года. Он вполне дееспособен.
— Он человек тонкой душевной организации! — закричала свекровь, повторяя свою любимую мантру. — Ты его в могилу сведёшь! Без тебя он пропадёт!
— Не пропадёт, — вздохнула Ирина. — Вы же у него есть. Будете ему борщи варить и рубашки гладить. Я свою вахту отстояла. С меня хватит.
Потом позвонил сын Дима.
— Мам, ты чего? Вы с отцом всю жизнь вместе. Ну, ссоритесь, так все ссорятся. Зачем семью рушить? Подумай о внуке!
— А я, Дима, о себе подумать хочу. Впервые за тридцать лет, — твёрдо ответила Ирина. — А внука я как любила, так и буду любить. Моё отношение к нему не изменится. А вот ты бы лучше подумал, как своей семье помогать, а не клянчить у меня на новый телефон.
Владимир предпринял последнюю попытку. Он попытался сыграть на жалости. Пришёл к ней с букетом дешёвых астр, купленных у бабушки у метро, и с поникшей головой.
— Ириш, прости дурака. Бес попутал, — начал он жалобно. — Ну, ляпнул сгоряча. Ты же знаешь, я тебя люблю. Вспомни, как мы…
— Не надо, Володя, — оборвала его Ирина. Она даже не взяла цветы. — Не унижайся. И меня не унижай. Любовь давно прошла, осталось только раздражение. Уходи, пожалуйста.
Он ушёл, хлопнув дверью. А через неделю, собрав свои немногочисленные вещи в старые чемоданы, съехал.
Первые недели свободы были странными. Тишина в квартире оглушала. Ирина по привычке готовила большую кастрюлю супа, а потом понимала, что есть его некому. Покупала в магазине его любимые сосиски и только у кассы вспоминала, что они ей больше не нужны.
Но постепенно тишина перестала быть оглушающей. Она стала умиротворяющей. Ирина включала музыку, которую любила, — старые советские песни, а не бесконечный шансон, который слушал Владимир. Она записалась на курсы кройки и шитья, о которых мечтала всю жизнь. Она завела себе маленькую собачку, смешного той-терьера, которого назвала Жужей.
По выходным к ней приезжала Оля с мужем. Они вместе гуляли в парке, пили чай с её фирменным яблочным пирогом и много смеялись.
— Мам, ты так изменилась, — сказала как-то Оля, глядя, как Ирина, смеясь, играет с Жужей. — Помолодела лет на десять.
И это была правда. С плеч Ирины будто свалился неподъёмный груз. Разгладились морщинки на лбу, в глазах появился блеск. Она вдруг осознала, сколько же сил и энергии уходило на обслуживание чужой жизни, на вечное преодоление, на борьбу с ленью и эгоизмом мужа.
Она научилась новому. Например, как правильно квасить капусту, чтобы она была хрустящей. Подруга Света, с которой они теперь часто виделись, поделилась секретом: «Главное, Ирка, правильный день по лунному календарю выбрать, на растущую луну. И морковки не жалеть. И соли — ровно столовую ложку с горкой на килограмм капусты. Никакого сахара! Сахар её мягкой делает». И капуста действительно получалась отменной.
Владимир, по слухам, жил у матери. Антонина Павловна быстро устала от бытового обслуживания взрослого сына и теперь постоянно жаловалась на него всем знакомым. Сергей, лишившись финансовой подпитки от Ирины, совсем запил. Дима, поняв, что от отца помощи не дождёшься, а от матери — только по делу, стал, кажется, более ответственным. Даже нашёл себе вторую работу.
Однажды, спустя почти год, Владимир позвонил.
— Ир, привет, — его голос в трубке звучал виновато и жалобно. — Как ты там? Я вот… знаешь, я всё понял. Я был неправ. Может, попробуем сначала? Я работать пойду, честно!
Ирина слушала его и улыбалась.
— Нет, Володя. Не попробуем. У меня теперь другая жизнь. И ты в неё никак не вписываешься.
Она положила трубку. За окном шёл снег, укрывая город белым покрывалом. Жужа смешно тявкнула во сне. В духовке подходил яблочный пирог, наполняя квартиру ароматом корицы и счастья.
Ирина была одна. И впервые за много лет — абсолютно не одинока. Она знала, что бороться можно и нужно всегда. Не с кем-то. А за себя. За своё право просто быть счастливой.