— Может, проводить вас до дома, Тамара? — тихо спросил Игорь Иванович, внимательно взглянув ей в глаза. — Вы ведь на юго-западе живёте, верно? Я как раз собираюсь заехать к родителям в тот район.
— Спасибо, Игорь Иванович, но не стоит меня жалеть, — ответила Тома, стараясь держать голос ровным. — Если уж увольняете, пусть будет так. Всё уже объяснено на общем собрании. Это решение сверху, сокращение штата… Остаются сильнейшие, а я — вот, оказалась слабым звеном. Вы не виноваты и ничем мне не обязаны.
Высокий, сухощавый Игорь Иванович, который только что бегал вдоль окна, теперь остановился, перегнулся вперёд, чуть улыбнулся и произнёс почти по-дружески:
— Тяжело, ой тяжело с вами, Тамара. Я ничуть не чувствую вины, если честно. Просто по пути, подумал предложить. Ну и… по-человечески. Не стоит держаться за эту работу: она не ваша. Обязательно повезёт — только в каком-то другом деле. Знаю, чувствую.
— Муж и так считает, что я без толковая, — вырвалось у Томы, прежде чем она успела осознать слова. — Теперь, думаю, и вовсе сгрызёт меня…
— Ипотека или кредитов много? — поинтересовался бывший шеф почти шёпотом, без всякой назойливости, только с участием.
— Нет, ничего особенно. Только на машину ещё кредит. Муж отдаёт, а в остальном — как-то крутимся. Конечно, на одну зарплату с ребёнком тяжеловато…
Он только тяжело вздохнул, будто для чего-то серьёзного набирая в грудь воздух — но ничего так и не добавил.
В тот вечер Тома ехала домой кружным путём. Сначала забежала на рынок — для Ариши взяла хурмы, любимое лакомство дочки. Потом — к тёте Зое. Та, как обычно, со списком — понеслись вместе по магазинам. — Одной бы это всё не утащить, — тётка приговаривала, ворча на упрямые сумки.
Забрала Аришу из сада, съездили в парк, на аттракционы. Хоть и устала, оттягивала возвращение домой: знала, ничего приятного там не ждёт.
Когда дверь громко скрипнула, Виталий даже бровью не повёл — только хмыкнул, как будто заранее всё знал.
— Ну конечно, — с ленивой усмешкой отметил он. — Опять тебя сократили. Можно было и раньше предупредить. Я бы сам сказал, что тебе пора готовиться. Ты нигде подолгу не держишься.
— Я пойду Аришу спать уложу, — тихо сказала Тома, не встречаясь с ним взглядом.
Сил на споры уже не было. С какой стати доказывать что-то Виталику, если он всегда находит способ убедить, что прав? Впрочем, в работе ей действительно не везло… Но вот что не хотела признавать — так это свое бессилие и глупость, будто ей пытались внушить.
В последнее время Виталий всё чаще называл жену недалёкой — не стесняясь даже при дочке. Деньги выдавал только на продукты, на свет и воду, и всегда с приговором:
— На хозяйство тебе — вот достаточно. Свои прихоти — сама учись оплачивать.
Давно уже Тома не просила у Виталика ни рубля для себя. Терпеть не могла эти разговоры, его снисходительный, усталый взгляд. Мамин подарок — маленькая однушка, что досталась по наследству, понемногу приносила доход от аренды, и эти скромные деньги Тома берегла для себя.
Но у Виталика даже покупки для Ариши считались хотелками.
И только тётя Зоя, по-своему ворчливая, но родная, частенько возмущалась наоборот:
— Послушай, ведь у всех свои права! Если муж позволяет себе так с тобой обращаться — значит, ты сама это разрешила. Не дай бог, он распоясается окончательно. Почему ты не скажешь ему: мол, сама и ребёнка обшиваю, и вяжу? Кто бы догадался, что Аришина одежда — из переделанных старых вещей, да ещё и эксклюзив! А ты всё терпишь…
Много ли сейчас молодых умеют шить и вязать, как раньше? Сомневаюсь — времена ведь совсем другие. Да и какая это экономия! А как сэкономишь — считай, заработала. И это я ещё молчу про твою квартирку...
– Тётя, — вздохнула я, поправляя локон за ухо, – Виталий не видит в моём рукоделии ничего необычного. Я ведь предлагала ему – может, стоит мне попробовать заработать на этом, раз руки так и чешутся что-то делать? А он сразу — мол, глупости, ничего на этом не выручишь. "Женщина обязана уметь", – говорит, – "так же, как мужчина должен уметь гвоздь забить". А квартира моя... ну что с неё взять? Я её за копейки сдаю, она ведь без ремонта, ты сама всё знаешь.
– Ой! – воскликнула тётя Зоя, словно защекотали её внезапно. – А много он у тебя гвоздей забил, этот твой золотой мастер? Я уж не говорю – напомни, не забудь, потом ещё месяц жди. Другой бы, небось, в твоей квартирке ремонт сделал, сдал бы её втридорога, а ты тут сидишь ночами над своими вязаными салфетками, да ещё обед у тебя всегда свежий, ребёнок – умница.
– Тебя, Томочка, уважать есть за что — вот тебе мой честный тётушкин совет, – прибавила она потихоньку. – И никаких тебе сомнений, слышишь? Не все же должны быть бизнесвумен... А то, глянь на этого твоего Виталия — да на такого ни одна бизнесвумен и не взглянула бы, один смех. Какой он там "инженер-программист"... пограммист в своей занюханной фирмочке! Я вот слышала — другие программисты такие деньги заколачивают, а твой десять лет на одном месте, где начальник только зарплату режет. Знаешь, почему?
Я лишь молчала, а она продолжала — чуть потише, будто секрет какой выдавала:
– Потому что в настоящую фирму его просто не возьмут. Вот и всё! Так что пусть поменьше нос воротит, перед тобой не выпендривается. Вот ещё — жену у него экономную, рукодельную, терпеливую — и что? Всё само собой разумеется. Да это только для таких принцев, как твой Виталий!
Тётя Зоя нарочно всегда говорила — не "программист", а "пограммист". Любила она поёрничать, особенно когда рассказывала про Виталия и компанию. Сдерживать её в такие моменты было невозможно. Впрочем, я и не старалась: пусть хотя бы кто-то в этом мире говорит мне: «ты хорошая». Иногда этого бывает достаточно.
Тётя Зоя была для Томы единственной роднёй. Не кровная, а сводная — старшая сестра её мамы Гали. Их матери, бабушке Томы, было уже за сорок, когда она второй раз вышла замуж. Зое в тот момент девятнадцать, самостоятельная почти женщина. Все удивились, когда в семье появилась поздняя дочка — Галочка.
Но Зоя — сердце широкое, душа яркая — прикипела к младшей сестрёнке. Эту нежность она сохранила до самой смерти Гали.
— Вот я уже давно на двадцать лет старше тебя, а живу! — жаловалась Зоя, разводя руками. — А Галочки, молодой, красивой — нет. До сих пор не верю. И ведь как ты на неё похожа, Тамарка! Глаза — мамины. Большие, карие, такие тёплые...
Тётина рука лежит на столе, вся в прожилках, но жилистая, уверенная.
— Тебе бы муж на руках носить, — добавляет Зоя, искоса глядя на племянницу, — а у тебя в чём-то судьба мамина, не зря говорят: яблоко от яблони. Вот и Галочку твой отец не берег…
Историю мамы Тома помнила хорошо и не без боли. Влюбилась, едва окончила школу — вон как сейчас. Замуж выскочила в припрыжку — молодая, зелёная, но любить умела самоотверженно. Мужа боготворила, чуть ли не поклонялась, всё для него, для семьи. А он... По командировкам мотался и однажды там встретил другую. Яркая, стервозная. К ней и ушёл. Алименты на Тому платил, но дочку ни разу не навестил. Мама Галя зла на него не держала, но сердце болело у неё всегда.
Теперь вот уже седьмой год, как мамы нет. И Зоя свою всю нерастраченную любовь вложила в Тому. Теперь в ней и её дочери душа её.
— Всё у нас девки, — ворчит Зоя со смешком, — и все красавицы, одной удачи бы... Хоть бы Арише повезло! Да и ты ещё девчонка, Томочка. Шансы есть.
Она при этих словах заговорщицки улыбается, подмигивает: мол, такого Виталия запросто можно сменить на кого-то потолковее.
Тома молчит. Только уходит куда-то взгляд — к окну, к серому двору. С тётей спорить не хочется. Не объяснять же ей, что развестись страшно — наскребут ли на жизнь? Придётся уйти жить в старую мамино квартирку, оставить пусть и небольшой, но такой нужный доход. А если не повезёт дальше с работой? Страшно.
И ещё это слово противное — «разведёнка с прицепом». Произносят его с усмешкой, с неприятной гримасой. Отчего так? Да пусть считают, что хотят. Для Томы её Аришка — и умница, и артиска, и солнышко. А для кого-то — просто прицеп.
Виталий, правда, всё же отец, родной. На праздники появляется, снимает видео, коллегам показывает. Риша танцует замечательно — и это не одни мамины фантазии, это тренер так говорит.
— Занятия бросать нельзя, ваша девочка особенная, — уверяет преподаватель.
А вдруг у Арины и вправду получится жить потом свободно, сама зарабатывать? Без упрёков, без обид. Томино единственное желание — только этого счастья для дочки.
— Была бы счастлива за неё, и ничего мне больше не нужно, — признаётся Тома иногда тёте Зое.
Но та тут же недовольна:
— Вот ты себя уже и похоронила! Ну рано, Томочка, рано. Я, между прочим, всё надеюсь на встречу... Да, надеюсь! Я ещё молода и хороша, особенно в бирюзовой кофточке, что ты мне сшила! Глаза у меня ведь — бирюзовые.
Тома улыбается — и правда завидует по-родственному. Оптимизма у тёти хоть отбавляй. Откуда? Жизнь-то вовсе не сахар была. А по ней не скажешь — будто весь век в празднике прожила.
— Счастливый у тебя характер, тётя! — говорит ласково Тома.
— А ты учись, пока я жива. Это не всегда врождённое — этому можно научиться. Нравится — перенимай, как обезьянка. Сначала будто бы прикидываешься, что у тебя всё хорошо, а потом втягиваешься — и смотришь: уже по-настоящему всё хорошо.
Если бы не тётя, никакого светлого пятна в этих двух серых днях после увольнения Томка бы не увидела. Но тётя Зоя, как назло или к счастью, позвонила в четверг — и на удивление рано. Для неё это было почти подвигом: обычно она предпочитала поваляться в постели подольше. Голос у неё в трубке — загадочный, тягучий, и словно бы шутливый:
— Забеги ко мне, а, Тамарчик, когда время будет?
— Я сейчас Аришу доведу в садик, и если хочешь, могу сразу к тебе заехать.
Что-то случилось? Всё в порядке у тебя? — Тома встревожилась, зная тетину склонность к приключениям.
— Да более чем всё в порядке, — радостно пропела тётя. — Просто сегодня я ну совсем ранняя пташка.
Тома нисколько не удивилась, услышав тётяны новости. Это как раз было так по-тётиному, что любой, кто знал Зою хотя бы чуточку, сразу бы понял: чудес в этом доме всегда хватало.
Тётя Зоя продолжала — рассказывать могла она часами:
— Так вот, стоит этот джентльменистый дядечка, пельмени выбирает... — тут же поглаживала свою трёхцветную красавицу Ириску, которая устроилась у неё на коленях и, как всегда, пыталась принять самый важный вид. Про Ириску — отдельная история. Вот эта, самая хитрющая — своей мордочкой покорила всех девчонок с овощной, которые вместе с мамой-кошкой пристраивали весь батальон котят. А Ириска вертелась, мяукала — только её и заметили.
Продавщицы тогда воскликнули:
— А возьмите котёночка! Им уже третий месяц, пора забирать от мамы. Нам хозяин велел всех раздать, а то переживает — при магазине столько кошек не прокормить.
Тётя в Ириске души не чаяла — и серьёзно утверждала, что только благодаря кошке не пьёт лекарства от давления.
— Вот, смотрю я, дядечка берёт пельмени дорогие, ну совсем ни к чему. А я ему так, аккуратненько, говорю, пока он в корзинку не кинул: не берите, говорю, эти — фирма цену ломит, будто медаль за каждую лепёшку дают! Мне племяшка твоя как-то тоже эти хотела подарить — да разочарование горькое...
И тут он мне:
— Спасибо вам, — говорит. — Если уж такой даме можно довериться, доверюсь обязательно.
Нет, ты представляешь, ну точно джентльмен! Только с тростью с серебряным набалдашником ему ходить — и совсем из английского фильма.
По рассказам тёти Зои, этот вдовец Алексей Леонидович был вылитый пожилой аристократ из её любимых фильмов о старой доброй Англии. И, между прочим, пригласил тётю в субботу на выставку кошек — вместе, как приличные люди.
— Одним словом! Ой, а у него котяра — просто чудо, на манула смахивает. Здоровенный такой, Потапыч зовут. Ему жутко идёт это имя!
Тётя Зоя, конечно, звонила не только поделиться волнениями. Всё у неё к делу, не за романтикой одной:
— Томарчик, ты ведь мне так и не дошила ту кофточку... морской волны, с драпировкой на вырезе, помнишь? Ты тогда устроилась, времени не было, я не настаивала: никуда не спешу. А тут, видишь — повод! Сильно много там осталось-то?
— Тётечка, за два дня до субботы точно управлюсь, ничего сложного, — уверенно пообещала Тома, даже сама приободрилась.
— Ты у меня настоящая фея-крёстная!
Тётя Зоя даже подпрыгнула, и Ириска возмущённо выгнулась у неё на руках — как будто несла тяжёлую обиду за такое вторжение в свой спокойный кошачий уклад. Но все планы складывались как надо: у Ариши занятий не было, а вечером Тома могла позволить себе целую пару часов заниматься шитьём. Всё получалось восхитительно просто; и вдохновение, как назло, сегодня пришло само собой.
Тома снова и снова прокручивала в голове, как радовалась тётя, какой у неё загорелся взгляд, когда она примеряла кофточку. Хотелось, чтобы вещь вышла на славу — не просто аккуратной, а прямо нарядной, чтобы счастье касалось нитей, чтобы каждая петелька была исполнена удачи. С такими мыслями и работа спорилась, и вдохновение не покидало. Она даже надеялась — может, сегодня всё закончит… Но чуть-чуть не рассчитала свои силы.
Вечером Виталик вернулся с работы. На этот раз он не ограничился ужином и обычным переселением на диван с ноутбуком.
На нём прямо-таки лица не было — работа вымотала. Там премию урезали всему отделу по какой-то чудной причине, зарплату поднимать не собираются, зато заданий стало только больше. Начальник у них, как Тома давно подозревала, особого рвения к справедливости не проявлял: «Мне платят, и ладно, а остальные пусть сами крутятся». В итоге самые простые сотрудники остались ни с чем.
— Ну вот, — мрачно буркнул Виталик, сверля стену взглядом. — Опять все на наших плечах, а толку… никакого.
Тома тихо вдохнула, пару секунд молчала, потом, чтобы от неё отвязались, сказала:
— Завтра резюме размещу. Обещаю.
Она говорила это больше для него, чтобы побыстрее ушёл в свою стратегию и не сгущал тучи. Куда только делась лёгкость! Вдохновение исчезло, настроение ушло, будто кто-то выключил лампу.
Кофточку придётся откладывать до утра. Утром у неё как-то всегда получалось настроиться на лучшее — станет светлее за окном, да и мысли посветлеют.