Вечер 21 июня 1941 года растекался над летними лагерями 10-й танковой дивизии медовой, ленивой теплотой.
Воздух густо пах разогретой сосновой хвоей, травой и солдатской кашей, дымок от которой лениво тянулся к чистому, почти белому небу.
После изнурительного дня учений наступило благословенное время отдыха.
Кто-то, присев на броню своего БТ-7, чистил автомат, кто-то подшивал свежий воротничок, а кто-то, сбившись в кружок, слушал неугомонного Василия «Балагура».
Бывший московский водитель, а ныне механик-водитель в танковом экипаже, был душой роты.
— Говорю вам, братцы, — вещал он, хитро прищурившись, — главный враг танкиста — это не фриц и не пушка. Главный враг танкиста — это старшина! Потому что фриц, он где-то там, за Бугом, а старшина — он всегда здесь. И ему всегда кажется, что твой танк недостаточно блестит! Я своему говорю: «Товарищ старшина, это боевая машина, а не самовар на свадьбе!». А он мне: «Вот когда фриц ослепнет от блеска твоей брони, Балагур, тогда и поговорим!».
Солдаты дружно, но негромко засмеялись. В этой мирной усталости, в этих простых шутках и заключалась жизнь. Казалось, так будет всегда.
Но генералу Огурцову в этот вечер было не до смеха. Он не разделял всеобщего спокойствия. В его штабной палатке, несмотря на духоту, воздух был холодным от напряжения.
На большом столе лежала карта. Красные флажки его полков стояли всего в тридцати-сорока километрах от границы. Слишком близко. Опасно близко.
Тревога точила его уже не первую неделю. Немецкие самолеты-разведчики, «рамы», нагло и регулярно утюжили небо над их позициями. По ночам со стороны границы доносился неясный, но мощный гул моторов.
Перебежчики, которых немедленно забирали особисты, успевали шепнуть одно и то же: «Война. Завтра. Послезавтра». Но наверху эти доклады встречали с ледяным спокойствием.
— Панику сеешь, Яковлевич, — сказал ему буквально вчера дивизионный комиссар Федоров, грузный, уверенный в себе мужчина с орденом Ленина на гимнастерке.
— У нас с Германией договор о ненападении. Товарищ Сталин мудрее нас с тобой. А это все — провокации англичан. Наша задача — не поддаваться и строить социализм в отдельно взятой дивизии.
Огурцов тогда с трудом сдержался.
— Пока мы строим социализм, они строят переправы через Буг, товарищ комиссар. Мои разведчики своими глазами видели. 10-я танковая — одна из лучших в округе. Если ударят, ударят по нам в первую очередь. А у меня половина новых Т-34 и КВ стоит без запчастей, моторесурс на нуле, экипажи машины толком не освоили.
— Это временные трудности, — отмахнулся комиссар. — Зато броня крепка! Главное — идеологическая подготовка!
Этот разговор оставил во рту горький привкус. «Идеологией в танк снаряд не зарядишь», — подумал тогда Огурцов.
Он вышел из палатки, чтобы глотнуть свежего воздуха. Увидел своего старого знакомого по финской, сержанта Михалыча, который возился у новенького, пахнущего заводской краской танка КВ.
— Как машина, Михалыч? — спросил генерал, присаживаясь рядом на бревно.
— Зверь, а не машина, товарищ генерал, — крякнул сержант, вытирая руки ветошью. — Броню ни одна их пукалка не пробьет. Одно плохо — капризная, как барышня. То коробка передач заест, то фильтры засорятся. Детские болезни, как техники говорят. Обкатать бы ее по-человечески, а не на полигоне… Да и снарядов бронебойных кот наплакал. Все больше осколочные. По пехоте стрелять.
Огурцов молча кивнул. Он все это знал. Знал, что в случае войны его могучие танки, гордость Союза, рискуют стать стальными гробами из-за отсутствия запчастей, нехватки снарядов и топлива, склады с которыми по какой-то дурной логике расположили в сотнях километров от границы.
Он вернулся в палатку и снова склонился над картой. Спать не хотелось. Тревога превратилась в ледяную, уверенность, что эта ночь — последняя.
Он отдал негласный приказ командирам полков — быть в частях, технику держать заправленной под завязку, экипажи далеко не отпускать.
Это было нарушением, но он шел на это сознательно.
Он задремал под утро, сидя за столом. А проснулся не от будильника, а от странной, низкой вибрации, прошедшей по земле.
Он взглянул на часы. Четыре утра. Слишком рано для учений. Вибрация повторилась, и где-то далеко на западе небо озарилось короткой, беззвучной вспышкой.
— Товарищ генерал! — в палатку влетел заспанный лейтенант Скворцов, его молодое лицо было белым от ужаса. — Небо… посмотрите на небо!
Огурцов выскочил наружу. В предутреннем сером небе, прямо над ними, шли самолеты. Десятки самолетов.
Они летели низко, уверенно, и на их крыльях были четко видны черные кресты. Это не были провокаторы. Это была армада.
В ту же секунду воздух разорвал нарастающий, раздирающий душу вой. Огурцов инстинктивно упал на землю, закрыв голову руками, за мгновение до того, как рядом, на танковом парке, земля вздыбилась огненными фонтанами.
Грохот был такой, что казалось, барабанные перепонки лопнули. Горячая волна швырнула в спину комья земли.
Он вскочил на ноги. Картина была страшной. Горели танки, наспех заправленные по его приказу. Рвались боеприпасы. Метались полуодетые, кричащие люди. Мирный лагерь за пять секунд превратился в пылающий ад.
— Связь! — заорал он, перекрикивая грохот. — Связь со штабом округа! Немедленно!
Лейтенант Скворцов, уже сидя у аппарата в палатке, испуганно крутил ручку.
— Нет связи, товарищ генерал! Провода перебиты! Тишина!
Огурцов подбежал к телефону. Мертвая тишина в трубке была страшнее рева бомб. Их отрезали. Они были одни. Он выбежал из палатки и увидел, как новая волна бомбардировщиков заходит на беззащитный аэродром, где стояли их истребители.
Он смотрел на этот огненный хаос, и в его голове с ледяной ясностью билась одна мысль: «Началось. Все, чего я боялся, началось».
Вокруг была паника, смерть и растерянность. Все ждали приказа. А приказов не было. И не будет. В этот момент он понял, что вся ответственность за тысячи жизней и десятки танков лежит только на нем. И любое решение — действовать или ждать — будет либо спасением, либо приговором.
Молодой лейтенант Скворцов смотрел на него полными ужаса и надежды глазами. Ждал слова. Ждал приказа.
Огурцов обвел взглядом горящий лагерь, небо, кишащее вражескими самолетами, и принял единственно возможное решение. Решение, которое шло вразрез со всеми довоенными инструкциями.
— Отставить панику! — его голос прозвучал так громко и властно, что перекрыл даже рев пожара. — Скворцов, передай по всем уцелевшим линиям и пошли связных!
Приказ по дивизии: к бою! Машины — из парков! Рассредоточиться! Я принимаю командование на себя!
В следующей главе:
Первые, самые страшные часы войны. Генерал Огурцов пытается собрать свою разбитую дивизию в единый кулак и нанести контрудар. Бой под Дубно — одна из крупнейших танковых битв в истории. Что увидел Балагур в свой первый бой и как сержант Михалыч на своем КВ в одиночку остановил колонну немецких танков…