— Иди домой, — сказал Вадим таким голосом, что я замерла у плиты.
Не «иди, пожалуйста» или «может, хватит на сегодня». А именно так — коротко, жёстко. Как удар хлыста.
Наш семнадцатилетний Максим обернулся от компьютера. На лице — удивление, переходящее в наглость.
— Что?
— Домой. Сейчас.
Я обернулась. Муж стоял в дверях детской. Руки по швам. Лицо каменное. И глаза... Боже мой, что с его глазами?
За двадцать три года брака я такого Вадима не видела.
— Пап, ты что, рехнулся? — Максим привычно перевёл взгляд на меня. — Мам, скажи ему!
Я открыла рот. Обычно говорила. Всегда вставала между ними. Сглаживала углы.
Но сейчас не смогла произнести ни звука.
Потому что мой тихий, покладистый Вадим сделал шаг вперёд. Один-единственный шаг. И Максим сжался в кресле.
— Я сказал — домой.
— Да какого...
— Ещё слово — и пойдёшь пешком. До своего общежития. Пятнадцать километров.
Тишина. Слышно только гудение компьютера.
Максим встал. Медленно. Взял куртку.
— Мам?
Я молчала. Смотрела на мужа и не узнавала.
— Спокойной ночи, — сказал Вадим. Вежливо. Но в голосе сталь.
Максим вышел. Хлопнул дверью подъезда — слышно было через окно.
А я всё стояла у плиты. С половником в руке. И не понимала, что произошло.
— Вадим, ты что... он же наш сын...
Муж повернулся ко мне. И я отступила. Сама не знаю почему.
Двадцать три года он был... правильным. Тихим. Удобным.
На работе — примерный инженер. Дома — послушный муж. С сыном — мягкий отец, который всё прощает.
Когда Максим в пятнадцать начал курить — промолчал.
Когда в шестнадцать привёл девочку ночевать — вышел из спальни, чтобы не мешать.
Когда вчера сын назвал его «неудачником» — стерпел.
А сегодня...
— Он уже не ребёнок, Лена. Ему семнадцать. И он ведёт себя как свинья.
— Но Вадим...
— Никаких «но». Кончено.
Он прошёл на кухню. Сел за стол. Взял газету.
Будто ничего не случилось.
Ужинали молча. Я искоса поглядывала на мужа.
Тот же тонкий нос. Те же серые глаза за очками. Те же аккуратные руки.
Но что-то изменилось. Кардинально.
Осанка. Взгляд. Даже то, как он держит вилку.
— Вадим, что произошло?
— Ничего.
— Как ничего? Ты же никогда...
— Никогда что? Не защищал свой дом?
Свой дом. Раньше он говорил «наш».
— Лена, сколько тебе лет?
— Сорок один. А при чём...
— Сколько мне?
— Сорок четыре.
— Вот именно. Нам за сорок. А мы позволяем семнадцатилетнему хамлу командовать в нашем доме.
Хамлу. Он назвал Максима хамлом.
И я поняла — он прав.
Наш сын действительно стал хамлом. Грубым, наглым, неблагодарным.
Когда это случилось?
После ужина Вадим пошёл в кабинет. Включил компьютер.
Я убрала посуду. Села перед телевизором. Но ничего не видела.
Думала.
О том, как Максим последние два года разговаривает со мной. «Дай денег», «Приготовь поесть», «Постирай джинсы».
О том, как огрызается на замечания.
О том, как привёл позавчера троих друзей. Они ели, пили, курили на балконе. Не поздоровались даже.
А мы с Вадимом прятались в спальне. Чтобы не мешать.
В собственной квартире прятались от семнадцатилетнего сына и его дружков.
Господи, до чего же мы докатились.
В одиннадцать вечера позвонил Максим.
— Мам, пап совсем рехнулся? Выгнал меня!
— Максим, может, стоило раньше подумать...
— О чём? Я ничего не делал! Просто сидел, играл!
— В нашей спальне. В нашем компьютере. Третий день подряд.
— Ну и что? Это же мой дом!
Мой дом. Не наш. Мой.
— Максим...
— Скажи ему, чтоб завтра извинился! И пусть заберёт меня утром!
— Сам доберёшься.
— Мам!
— Спокойной ночи, сын.
Я положила трубку.
Впервые в жизни повесила трубку, когда Максим что-то требовал.
И знаете что?
Мне понравилось.
Легли спать в половине двенадцатого. Молча.
Вадим читал. Я лежала и смотрела в потолок.
— Вадь, а что случилось? Почему ты вдруг...
— Сегодня на работе был начальник из главного офиса.
— И?
— Увидел мой проект. Тот, что я полгода разрабатывал. Сказал — отличная работа. Предложил возглавить новое направление. В два раза больше зарплата.
— Вадим, это же прекрасно!
— Да. И я понял — я могу. Могу принимать решения. Могу руководить. Могу добиваться результата.
Он отложил книгу.
— А прихожу домой — и тут семнадцатилетний щенок тыкает мне, что я неудачник. В моём доме. На моих деньги. Мой сын.
— Максим не думал...
— Максим прекрасно знал, что говорит. И знал, что я стерплю. Как всегда.
— Но ты же любишь его...
— Именно поэтому и не стерпел.
Утром Максим не приехал.
Мы завтракали вдвоём. Впервые за два года.
Не торопились. Не прятались в спальне. Не ходили на цыпочках, чтобы не разбудить «его величество».
— Хороший кофе, — сказал Вадим.
— Итальянский. Давно хотела купить, но он дорогой.
— Дорогой? Сколько?
— Восемьсот рублей пачка.
— Лена, в месяц я трачу на Максима пятнадцать тысяч. Карманные, проездной, общежитие, еда. А ты себе не можешь позволить хороший кофе?
Задумалась. Действительно. Не могла.
Экономила на себе. На нас. Чтобы сыну хватало на всё.
— Завтра куплю ещё пачку, — сказал Вадим. — И хороший чай. И нормальный хлеб, не этот дешёвый.
— А если денег не хватит на Максима?
— Хватит. На разумные траты хватит.
Вечером Максим позвонил мне на работу.
— Мам, я приеду сегодня. Пусть папа не выпендривается.
— Не приедешь.
— Что?
— Я сказала — не приедешь. Пока не извинишься перед отцом.
— За что извиняться? Я ничего не делал!
— Максим, ты назвал его неудачником.
— Ну и что? Это правда!
— Во-первых, неправда. Во-вторых, даже если бы правда — это твой отец. И мой муж. И в нашем доме ты с ним так разговаривать не будешь.
Пауза.
— Мам, ты что, рехнулась? Как папа?
— Может, и рехнулась. Но правила изменились, сын. И ты их не устанавливаешь.
Три дня Максим не приезжал.
Мы с Вадимом жили как в молодости. Ужинали при свечах. Ходили в кино. Разговаривали.
Оказалось, я забыла, какой он интересный. Умный. Начитанный.
Двадцать лет назад я влюбилась именно в это. В его ум. В спокойную силу. В надёжность.
Потом появился ребёнок. Заботы. Усталость. Рутина.
Вадим стал тише. Незаметнее. Удобнее.
А я привыкла.
И не заметила, когда он исчез. Растворился в обоях. Стал мебелью.
А теперь он вернулся.
И я влюблялась в него заново.
На четвёртый день Максим сломался. Приехал вечером. Сел за кухонный стол.
— Я хочу извиниться.
Вадим отложил газету. Посмотрел на сына долгим взглядом.
— Слушаю.
— Прости, что назвал тебя неудачником. Это было неправильно.
— И?
— И... и что грубил. И хамил. И вёл себя как... как полное...
— Дальше.
— Дальше?
— Дальше, Максим.
Сын опустил голову.
— Я знаю, что ты работаешь ради нас. Ради меня. И мне стыдно. За то, как я себя веду. За то, что не ценю.
— Ещё?
— Ещё... Прости за друзей. За то, что не убираю за собой. За то, что трачу твои деньги и не говорю спасибо.
Вадим кивнул.
— Принято. Но теперь будут правила.
— Какие?
— Первое: в нашей спальне ты больше не живёшь. У тебя есть общежитие.
— Но на выходных...
— На выходных можешь приехать. Если предупредишь заранее. И будешь вести себя как гость. Вежливо.
Максим сглотнул.
— Второе: деньги. Пятнадцать тысяч в месяц — это всё. Нет дополнительных вливаний на «очень нужные» вещи.
— Но папа...
— Третье: ты говоришь «спасибо», когда тебе готовят еду, стирают одежду или дают деньги. Это называется благодарность.
— Хорошо.
— И четвёртое. Самое важное.
Вадим встал. Подошёл к сыну.
— Я твой отец. Не друг, не приятель. Отец. И пока ты живёшь на мои деньги — будешь меня уважать. Хочешь равенства — добейся финансовой независимости.
Максим поднял голову. В глазах — что-то новое. Не злость. Не обида.
Уважение.
— Понял, пап.
— Хорошо. Мама сделала твой любимый пирог. Будешь чай?
За чаем Максим был другим. Рассказывал про университет. Интересовался нашими делами. Помог убрать посуду.
Ложась спать, спросил:
— Пап, а можно вопрос?
— Спрашивай.
— Ты всегда был таким? Сильным?
Вадим задумался.
— Нет. Я был слабым. Очень долго. Боялся конфликтов. Хотел всем нравиться.
— А что изменилось?
— Понял, что быть хорошим для всех означает быть никем для себя. И для тех, кого любишь.
Максим кивнул.
— Пап, а можно я буду таким же? Сильным?
— Можешь. Но силу нужно заслужить. Работой. Поступками. Ответственностью.
— Постараюсь.
Вадим обнял сына. Крепко, по-мужски.
— Я в тебя верю.
Прошло полгода.
Максим изменился. Стал серьёзнее, ответственнее. Устроился на подработку. Покупает подарки на наши дни рождения.
Говорит «спасибо» за каждый ужин.
Но главное — он смотрит на отца другими глазами. С уважением. С гордостью даже.
— Мам, пап крутой, да? — сказал вчера.
— Крутой.
— А почему он раньше таким не был?
Хороший вопрос.
— Был. Просто мы не замечали.
— Почему?
— Потому что принимали как должное. Его доброту. Его терпение. Его любовь.
— А теперь?
— А теперь понимаем, что всё это надо заслуживать.
Вчера ко мне подошла соседка, Марина.
— Лен, что с твоим мужем? Он какой-то... другой стал.
— В каком смысле?
— Ну, увереннее. Мужественнее. Раньше он всегда кивал, когда я жаловалась на шум от вашей квартиры. А вчера сказал:
«Марина, мы имеем право жить в своём доме так, как считаем нужным. В рамках закона, конечно».
Я засмеялась.
— Он просто перестал всем угождать.
— А что случилось?
— Он нашёл себя.
На работе его тоже заметили. Повысили. Теперь он руководит отделом из пятнадцати человек.
Приходит домой другим. Не усталым и приниженным. А собранным, энергичным.
— Как дела? — спрашиваю.
— Отлично. Сегодня уволил одного. Халтурщика. Команда вздохнула с облегчением.
Раньше он бы мучился. Жалел халтурщика. Искал компромиссы.
Теперь просто делает то, что нужно.
— Не жалеешь?
— Нет. У меня ответственность перед теми, кто работает честно. Нечего терпеть тех, кто садится на шею.
Как с Максимом. Нечего терпеть тех, кто садится на шею.
Иногда я смотрю на мужа и думаю — а где ты был все эти годы?
Где был этот сильный, харизматичный мужчина?
Он был рядом.
Просто спрятался под маской удобного, покладистого человека.
Под маской того, кто не создаёт проблем.
Но оказалось — не создавать проблем и решать их это разные вещи.
Вадим научился решать.
И мир вокруг него изменился.
Единственное, что меня иногда беспокоит — не зайдёт ли он слишком далеко?
Не станет ли жёстким и с нами?
Вчера спросила об этом прямо.
— Вадим, ты не боишься стать слишком... суровым?
— С кем?
— Со всеми. В том числе с нами.
Он обнял меня.
— Лен, я не стал другим человеком. Я стал собой. Настоящим собой.
— А кем ты был раньше?
— Тенью. Тенью от человека, которым хотел быть.
— И что изменилось?
— Я понял — нельзя всю жизнь играть роль. Нельзя угождать всем. Потому что в итоге не угождаешь никому. Даже себе.
— А если тебя будут бояться?
— Пусть боятся те, кто привык пользоваться моей добротой. А те, кто меня любит, получат ещё больше любви. Настоящей, а не показной.
На днях мы были в гостях у моих родителей. Папа, как всегда, начал подначивать Вадима. Мелко, но ядовито.
Раньше Вадим терпел. Улыбался натянуто. Не отвечал.
В этот раз сказал спокойно:
— Николай Иванович, я приехал в гости с женой к тёще. Хочу провести время приятно. Если вам это не подходит — мы можем поехать домой.
Папа опешил.
— Да я что... просто пошутил...
— Я не люблю таких шуток. Больше не шутите так.
— Хорошо, хорошо...
Позавчера встретила бывшего начальника Вадима. Геннадия. Того самого, который годами помыкал мужем.
— О, Лена! Как дела? Как Вадим?
— Прекрасно. Он теперь руководитель отдела. В другой компании.
— Да что ты! А я всё думал, куда он пропал. У нас же такой покладистый был...
— Покладистый — это когда человек идёт на компромиссы. А Вадим просто позволял себя использовать. Теперь не позволяет.
— Ну да, конечно... А вдруг мы его обратно переманим? Зарплату прибавим!
— Геннадий, а зачем он вам? Вы же сами сказали — у вас покладистые нужны. А мой муж больше не покладистый.
Сегодня утром, собираясь на работу, Вадим сказал:
— Лен, я думаю переехать.
— Куда?
— Квартиру побольше купить. В хорошем районе. Мы заслужили.
Раньше он бы сказал: «А может, стоит подумать о переезде? Если ты не против, конечно...»
Теперь: «Я думаю переехать. Мы заслужили».
Уверенно. Как хозяин своей жизни.
— А деньги?
— Есть. И будут. Я знаю себе цену теперь. И не позволяю платить меньше.
— Максим как отнесётся?
— А Максим пусть привыкает — мы принимаем решения. Мы, взрослые. А он просто живёт в результатах наших решений.
Вечером позвонил Максим.
— Мам, пап правда хочет переехать?
— Правда.
— А меня спросить?
— Зачем? У тебя есть общежитие. А летом найдёшь работу и снимешь что-то своё.
— Но я же ваш сын!
— Именно поэтому у тебя всегда будет дом. Но выбирать этот дом будем мы.
Пауза.
— Мам, пап совсем изменился.
— К лучшему.
— Да, но... он стал какой-то страшный.
— Страшный для кого, Максим?
— Для тех, кто хочет им пользоваться?
— Умный мальчик. Значит, тебе бояться нечего.
Засыпая, думаю об этих месяцах.
О том, как изменилась наша жизнь.
Вадим стал мужчиной. Настоящим мужчиной, который принимает решения и несёт за них ответственность.
Максим стал сыном. Не маленьким тираном, а именно сыном — благодарным, уважительным.
А я стала женой. Не прислугой, не буфером между мужем и сыном. Женой мужчины, которым можно гордиться.
Странно. Все эти годы я думала — у нас хорошая семья. Мирная, без скандалов.
А на самом деле у нас была семья-симуляция. Где каждый играл роль, но никто не был собой.
Теперь мы настоящие.
И это гораздо лучше мирной лжи.
Утром за завтраком Вадим сказал:
— Сегодня буду поздно. Совещание с инвесторами.
— Успешного дня.
— Спасибо. — Он поцеловал меня. — Лен, ты счастлива?
— Очень.
— Не скучаешь по прежнему мне? Покладистому?
Засмеялась.
— Знаешь, о чём я скучаю? О том времени, когда мне приходилось угадывать твои желания. Потому что ты их не озвучивал.
— А теперь озвучиваю?
— Теперь ты живёшь. По-настоящему живёшь. И даёшь жить нам.
Он обнял меня.
— Я люблю тебя, Лена. И я больше никому не позволю этой любовью пользоваться.
— Даже мне?
— Даже тебе. Но тебе и не нужно. Ты меня любишь в ответ.
Правда. Я его люблю. Этого нового, сильного, настоящего Вадима.
Даже больше, чем прежнего.
Потому что его можно уважать.
А любовь без уважения — это жалость.
У нас теперь любовь. Настоящая.
И я не позволю никому её разрушить.
Даже себе.
Узнали себя? Сколько лет вы играете роль «удобного человека», забывая о том, кто вы есть на самом деле? Может, пора снять маску?
А в вашей семье кто главный? Дети, родители или никто?
Подписывайтесь на истории о том, как обычные люди находят себя настоящих.