— Ты хочешь сказать, что мы разводимся? — голос Эдика дрогнул, в нём смешались страх, недоумение и плохо скрываемый гнев. Он стоял посреди гостиной, глядя на жену так, словно видел её впервые.
Виктория сидела в кресле, идеально прямая, спокойная и холодная, как айсберг. Эта ледяная невозмутимость пугала его гораздо больше, чем крики и слёзы. За последнюю неделю, с того самого вечера, как она подслушала его разговор на балконе, в их доме воцарилась арктическая тишина. Виктория разговаривала с ним односложно, только по делу, избегала его взгляда и прикосновений. Она не скандалила, не упрекала, она просто вычеркнула его из своего эмоционального поля, и это было невыносимо.
— Я этого не говорила, — ровно ответила она, не отрывая взгляда от книги, которую держала в руках, но он знал, что она не читает. — Я сказала, что нам нужно разделить бюджет и составить брачный договор. Я больше не хочу, чтобы наши общие деньги утекали в неизвестном направлении без моего ведома и согласия.
Слово «разделить» ударило его как пощёчина. Они были женаты пятнадцать лет, и у них никогда не было «твоих» или «моих» денег. Всё было общим: зарплаты, премии, накопления. Он всегда гордился этим, считал это признаком настоящего доверия, настоящей семьи.
— Какой ещё брачный договор? Вика, ты в своём уме? Мы же семья! Зачем нам эти унизительные бумажки? Ты мне не доверяешь?
Она наконец подняла на него глаза, и в их глубине плескался такой холод, что Эдик невольно поёжился.
— Доверие — это улица с двусторонним движением, Эдик. Его очень легко потерять и почти невозможно восстановить. Особенно когда один из участников движения решает втайне от другого свернуть на тёмную дорогу и совершить там крупную сделку. Ты ведь уже всё решил, не так ли? Нашёл «очень хороший вариант в спокойном районе».
Он сглотнул. Он надеялся, что она не расслышала или не поняла. Но её слова не оставляли сомнений.
— Ты всё не так поняла! — начал он, прибегая к самой слабой и предсказуемой защите. — Я просто присматривался. — Не ври мне, Эдуард, — отрезала она, впервые за много лет назвав его полным именем. — Хотя бы сейчас имей мужество не врать. — Ты собирался взять наши общие деньги, те, что мы откладывали на новую машину и на образование сына, и купить квартиру для своей мамы. Ты понимаешь, что это лишает нашего ребёнка будущего, его возможности учиться так, как мы планировали? Ты считаешь, это называется «семья»?
— Но ей же надо где-то жить! — взорвался он, переходя в атаку. — Ты сама её выживаешь из этого дома! Создала невыносимую обстановку! После этой истории с кремом она боится лишнее слово сказать! Конечно, я хочу, чтобы она жила отдельно, спокойно, в своём углу! Я сын, в конце концов, это мой долг!
— Твой долг — заботиться о своей семье. Обо мне и о нашем сыне, — жёстко парировала Виктория. — А твоя мама — взрослый, дееспособный человек со своей квартирой.
— У неё однушка на окраине, в ужасном состоянии! — не сдавался Эдик. — Ей там тяжело!
— Но это её квартира! Которую она, кстати, прекрасно сдаёт, получая неплохую прибавку к пенсии и живя при этом у нас совершенно бесплатно! — Виктория встала, и теперь они стояли друг напротив друга. — Или ты об этом забыл? Она не бездомная сирота, которую мы приютили. Она взрослый манипулятор, которая отлично устроилась за наш счёт. А ты ей потакаешь во всём. Но я в этом больше участвовать не намерена. Поэтому так. Либо мы официально делим все счета и имущество, и ты покупаешь маме что угодно на свою долю. Либо…
Она не договорила, но в этом «либо» повисло всё: развод, раздел квартиры, вся та грязь, которой она так хотела избежать.
Эдик смотрел на неё, и в его душе боролись обида и страх. Он не мог поверить, что его Вика, его тихая, понимающая жена, превратилась в эту непреклонную женщину с глазами судьи. Он не хотел ничего делить. Он хотел, чтобы всё было как раньше. И он решил схитрить.
— Хорошо, — сказал он устало, опуская плечи. — Хорошо, ты победила. Никакой квартиры. Я поговорю с мамой, что-нибудь придумаю. Только давай не будем рушить семью из-за этого. Я был неправ, погорячился. Прости.
Он подошёл и попытался её обнять, но она отстранилась.
— Я поверю тебе, когда увижу реальные действия, — сказала она тихо. — А пока — давай просто поживём. Как соседи.
Эдик кивнул, а в его голове уже созревал новый план. Он не отказался от своей идеи. Он просто решил быть умнее, хитрее. Он докажет ей, что может позаботиться о матери, не разрушая семью. Он сделает это так, что она ничего не узнает. По крайней мере, не сразу.
Через пару дней Эдик сказал, что ему предложили выгодную подработку. Крупный проект, нужно будет задерживаться по вечерам, иногда работать в выходные. Зато заплатят очень хорошо.
— Вот и на машину новую быстрее накопим, — сказал он, стараясь выглядеть как можно более беззаботным и глядя ей прямо в глаза.
Виктория ничего не ответила, лишь слегка кивнула. Она не поверила ни единому его слову. Её женское чутьё, обострённое последними событиями до предела, кричало, что это ложь. Но она решила подыграть. Она будет наблюдать.
Людмила Григорьевна, которую Эдик, видимо, проинструктировал, тоже сменила тактику. Она перестала жаловаться и вздыхать, стала подчёркнуто вежливой, даже заискивающей. Пыталась помочь по хозяйству, но её помощь всегда оборачивалась мелкими катастрофами: то она разобьёт любимую Викторину чашку, то пересолит суп, то постирает белое бельё с цветным. И каждый раз сокрушённо охала:
— Ох, Витенька, прости меня, старую! Руки-крюки стали совсем… Говорю же Эдику, пора мне в свой угол, не мешать молодым, да он и слушать не хочет…
Виктория молча убирала последствия её «помощи» и чувствовала, как внутри всё закипает. Это был спектакль, грубый и примитивный, рассчитанный на то, чтобы вызвать в ней чувство вины. Но вместо вины она ощущала только растущее отчуждение.
Эдик действительно стал пропадать по вечерам. Возвращался поздно, усталый, пахнущий пылью и чужими сигаретами. На вопросы отвечал уклончиво: «Дела, работа, всё нормально». В один из таких вечеров Виктория, не выдержав, позвонила его лучшему другу и коллеге, Славе.
— Славик, привет. А вы что, правда сейчас по вечерам работаете? Какой-то проект у вас срочный?
На том конце провода повисла пауза.
— Привет, Вик. Проект? Нет, у нас сейчас затишье, наоборот. А что, Эдик что-то наплёл? — простодушно спросил Слава.
Сердце Виктории ухнуло вниз.
— Да нет, ничего, — стараясь, чтобы голос не дрожал, ответила она. — Просто спросила. Ладно, пока. Она положила трубку и села на диван. Всё было ясно. В соседней комнате сын тихо возился с тетрадями, и Виктория почувствовала, как кольнуло сердце: он доверяет им, своей семье, а на самом деле отец его предаёт в первую очередь. Он не работал. Он занимался квартирой. Обманывал её нагло, цинично, каждый день. И боль от этого обмана была острее, чем от самой перспективы покупки этой злосчастной квартиры. Он разрушал то единственное, что ещё держало их брак на плаву — остатки доверия.
Вскоре в их жизни появился новый персонаж — риелтор по имени Борис, мужчина лет пятидесяти, с бегающими глазками и вечной полуулыбкой на лице. Он начал звонить Эдику, и тот каждый раз выходил разговаривать на лестничную клетку. Людмила Григорьевна при его появлении вся подбиралась и начинала щебетать о «прекрасных вариантах» и «выгодных вложениях». Однажды Виктория застала их на кухне за изучением каких-то планов. Увидев её, они оба смущённо замолчали, а Эдик поспешно спрятал бумаги в папку.
— Это по работе, — буркнул он, не глядя на неё.
В тот вечер Виктория впервые за много лет открыла их общую банковскую ячейку, где хранились документы и сбережения. Она не знала точно, что ищет, но была уверена, что найдёт. И нашла. В самом дальнем углу, под старыми договорами, лежал свежий конверт из банка. Внутри был договор на потребительский кредит на очень крупную сумму. Полтора миллиона рублей. Кредит был оформлен на Эдика. В графе «семейное положение» стоял прочерк. А в графе «цель кредита» было написано: «На неотложные нужды».
Руки у неё дрожали, когда она фотографировала этот договор на телефон. Вот они, «неотложные нужды». Вот она, его «подработка». Он не просто взял деньги. Он влез в долги, чтобы исполнить прихоть своей матери. И сделал это, солгав банку и ей.
Она вернулась домой и, ничего не говоря, положила на стол перед Эдиком распечатку этой фотографии. Он посмотрел на неё, потом на лист бумаги, и его лицо стало белым как полотно.
— Вика… я… я всё могу объяснить…
— Не трудись, — прервала его она ледяным тоном. — Я не хочу слушать твою ложь. Я хочу знать только одно: ты уже купил её?
Он молчал, опустив голову.
— Я спрашиваю, ты купил квартиру? — повторила она, и в её голосе зазвенела сталь.
— Да, — выдавил он. — Задаток внесли. На следующей неделе сделка. Двушка в Зеленограде. Тихий двор, рядом парк…
— Как она и хотела, — закончила за него Виктория. Она усмехнулась, но смех получился страшным, безрадостным. — Что ж, поздравляю. И тебя, и твою маму. Вы своего добились. Надеюсь, вы будете там счастливы.
— Вика, подожди! Это не значит, что…
— Это значит всё, Эдик, — она посмотрела ему прямо в глаза, и он отвёл взгляд. — Это значит, что нашей семьи больше нет. Ты её убил. Своей ложью, своим предательством, своей инфантильной неспособностью повзрослеть и отделиться от маминой юбки.
Она развернулась и ушла в спальню, заперев за собой дверь. Всю ночь она не спала, глядя в потолок и прокручивая в голове пятнадцать лет их жизни. Она вспоминала, как они познакомились, как он красиво ухаживал, как они вместе делали ремонт в этой квартире, как радовались рождению сына. Куда всё это делось? В какой момент он превратился в этого чужого, лживого человека, который ставит интересы своей матери выше интересов собственной жены?
На следующий день она подала на развод и на раздел имущества.
Новость о разводе Эдика не остановила. Наоборот, подстёгнула. Теперь ему нужно было как можно скорее завершить сделку и перевезти мать, чтобы доказать всем (и в первую очередь себе), что он поступил правильно. Людмила Григорьевна ходила по квартире королевой. Она уже не скрывала своего торжества.
— Наконец-то! Наконец-то у меня будет свой дом! Свой! Где никто не будет мне указывать, какой порошок покупать и куда ставить вазочки! — заявляла она в телефонных разговорах с подругами так громко, чтобы Виктория точно слышала. — А эта… мегера… пусть локти кусает! Сама виновата, не смогла мужика удержать! Свято место пусто не бывает!
Виктория её игнорировала. Она была занята. Она встречалась с юристом, собирала документы, готовилась к суду. Она действовала чётко и methodical. Её боль трансформировалась в холодную ярость и желание отстоять свои права и права своего сына. Юрист, пожилой и опытный мужчина, выслушав её историю, обнадёжил:
— Недвижимость, приобретённая в браке, даже если она оформлена на одного из супругов, является совместно нажитым имуществом. А кредит, взятый в браке без ведома и согласия второго супруга на цели, не связанные с нуждами семьи, может быть признан личным долгом того, кто его взял. У нас есть все шансы признать эту сделку ничтожной или, как минимум, взыскать с вашего мужа половину стоимости квартиры. Его ложь банку о семейном положении — это отдельная история, которая ему ещё аукнется.
Сделка состоялась. Эдик, сияя от гордости, вручил матери ключи от двухкомнатной квартиры на третьем этаже панельной девятиэтажки. Квартира была «убитая», требующая капитального ремонта, но Людмила Григорьевна этого как будто не замечала. Она порхала из комнаты в комнату, планируя, где поставит свой любимый сервант, а где повесит ковёр с оленями.
— Сыночек, ты мой золотой! — плакала она от счастья на плече у Эдика. — Один ты меня любишь, один понимаешь!
Переезд был быстрым и сумбурным. Эдик нанял «газель», и они со Славой, которого он всё-таки уговорил помочь, за один день перевезли все накопленные за долгие годы «сокровища» Людмилы Григорьевны. Виктория наблюдала за этим из окна, не испытывая ничего, кроме горького удовлетворения. Наконец-то её дом освободится от этого хлама и от удушающей атмосферы вечного недовольства.
Первые дни Людмила Григорьевна была на седьмом небе от счастья. Она звонила Эдику по десять раз в день, чтобы поделиться своей радостью: вот она купила новые занавесочки, вот познакомилась с соседкой, вот нашла рядом с домом чудесный рыночек с дешёвыми овощами. Эдик слушал её счастливый щебет и чувствовал себя героем. Он справился. Он всё сделал правильно.
А потом начались проблемы. Мелкие, но назойливые, как комариный писк.
Сначала выяснилось, что старая сантехника в квартире находится в аварийном состоянии. Однажды ночью прорвало трубу в ванной, и Людмила Григорьевна затопила соседей снизу. Соседи, молодая пара с маленьким ребёнком, оказались людьми несговорчивыми и сразу же потребовали возмещения ущерба, угрожая судом. Эдику пришлось срочно ехать среди ночи, перекрывать воду, а потом несколько дней искать сантехника и платить из своего кармана за ремонт и им, и соседям.
Потом сломался замок во входной двери. Людмила Григорьевна не смогла попасть в квартиру и просидела несколько часов на лестничной клетке, обзванивая сына и жалуясь на свою горькую судьбу. Эдику пришлось срываться с работы и мчаться в Зеленоград, чтобы вызывать мастера и менять замок.
Затем оказалось, что проводка в доме настолько ветхая, что не выдерживает одновременного включения чайника и микроволновки — постоянно выбивало пробки. Электрик, которого вызвал Эдик, развёл руками и сказал, что тут нужно менять всё полностью, а это — огромные деньги.
Квартира, которая казалась ему тихой гаванью для матери, на деле оказалась чёрной дырой, которая сжирала его время, нервы и остатки денег. Людмила Григорьевна звонила ему по любому поводу: перегорела лампочка, засорился слив, плохо показывает телевизор, скрипит дверь. Она привыкла, что в старой квартире всеми бытовыми проблемами занимался либо он, либо Виктория. И теперь она требовала того же уровня сервиса, не понимая, что он физически не может разрываться между своей работой, своей разваливающейся семьёй и её бесконечными проблемами.
— Сынок, ну когда ты приедешь и прибьёшь полочку? Я уже неделю тебя прошу! — капризно выговаривала она ему по телефону.
— Мам, я не могу, у меня совещание! — взрывался Эдик. — Вызови «мужа на час», я заплачу!
— Какого ещё мужа?! Я чужих людей в дом не пущу! Ты мой сын, ты и должен это делать!
Его иллюзия о том, что, купив матери квартиру, он купит себе спокойствие, рассыпалась в прах. Он стал ещё более дёрганным и уставшим. К тому же на него давил огромный кредит, который нужно было выплачивать. Он начал экономить на всём, перестал ходить с друзьями в бар, отказался от покупки новой зимней резины для машины.
Однажды он вернулся домой поздно вечером, совершенно разбитый после очередной поездки к матери (на этот раз у неё завелись тараканы), и увидел на кухонном столе повестку в суд. Виктория действовала.
На первом же заседании его ждал неприятный сюрприз. Виктория, спокойная и уверенная, представила суду все доказательства: договор на кредит, где он скрыл своё семейное положение, выписки со счетов, подтверждающие, что задаток был внесён с их общего счёта, свидетельские показания Славы, который под присягой подтвердил, что Эдик просил его солгать о «срочном проекте». Адвокат Виктории хладнокровно и методично доказывал, что сделка была совершена в ущерб интересам семьи и несовершеннолетнего ребёнка.
Эдик пытался что-то говорить про «сыновний долг», про «заботу о пожилой матери», но на фоне предоставленных фактов его слова звучали жалко и неубедительно. Судья, строгая женщина средних лет, смотрела на него с нескрываемым осуждением.
Решение суда было для него ударом. Квартиру в Зеленограде признали совместно нажитым имуществом, подлежащим разделу. Поскольку разделить её физически было невозможно, суд постановил выставить квартиру на продажу, а вырученные деньги поделить пополам между супругами. А вот кредит, взятый Эдиком обманным путём, был признан его личным долговым обязательством.
Это был полный крах. Он оставался с огромным долгом, без квартиры для матери и на пороге окончательного развода с женой.
Когда он сообщил эту новость Людмиле Григорьевне, она сначала не поверила. А потом устроила ему грандиозный скандал.
— Как продать?! Мою квартиру?! — кричала она, забыв о своей мнимой слабости. — Да я в неё душу вложила! Я занавесочки повесила! Ты что наделал, идиот?! Как ты мог позволить этой змее всё отобрать?! Ты не мужик, ты тряпка! Подкаблучник! Я на тебя всю жизнь положила, а ты?!
Она не жалела его. Она не сочувствовала. Она винила его в том, что он не смог, не сумел, не обхитрил «эту мегеру». В её глазах он был не сыном, попавшим в беду, а неудачным проектом, который не оправдал её ожиданий.
И в этот момент у Эдика внутри что-то оборвалось. Вся его слепая, жертвенная любовь к матери, ради которой он разрушил свою семью, испарилась, оставив после себя только горечь и пустоту. Он впервые посмотрел на неё не как сын, а как взрослый мужчина, и увидел не любящую мать, а эгоистичную, властную женщину, которая всю жизнь им манипулировала, используя его чувство долга в своих целях.
— Хватит, мама, — сказал он тихо, но так, что она осеклась. — Это и моя вина тоже. Я позволил этому случиться. Но больше не позволю. Квартиру придётся продать. А тебе — вернуться в свою. И жить на свою пенсию и на деньги от сдачи. Самостоятельно.
Он развернулся и ушёл, впервые в жизни, не обернувшись на её возмущённые крики. Он шёл по тёмной улице и чувствовал себя так, словно с его плеч свалился неподъёмный груз, который он тащил всю свою сознательную жизнь. Он пожалел не о том, что потерял деньги. Он пожалел о потерянных годах, которые он потратил, пытаясь угодить матери, вместо того чтобы строить счастье со своей настоящей семьёй.
Квартиру продали быстро, но с большим дисконтом — покупатели, увидев её состояние, сильно сбили цену. Вырученных денег хватило, чтобы отдать Виктории её долю и частично погасить кредит Эдика. Оставшийся долг висел на нём мёртвым грузом.
Людмила Григорьевна, выселив своих квартирантов, вернулась в свою старую однушку. Она затаила на сына смертельную обиду и почти перестала с ним общаться, лишь изредка звоня, чтобы пожаловаться на жизнь и напомнить, какой он неблагодарный.
Виктория забрала заявление о разводе. Она увидела, что Эдик изменился. Он не просил прощения на коленях, не заваливал её цветами. Он просто начал действовать. Взял ещё одну работу, настоящую, чтобы быстрее расплатиться с долгом. Стал больше времени проводить с сыном, водить его на футбол и помогать с уроками. Начал разговаривать с ней — не о быте, а о чувствах, о своих ошибках, о том, как он был слеп.
Их отношения не стали прежними. Они стали другими — более честными, более взрослыми. Пропасть, которая разверзлась между ними, не исчезла, но они начали строить через неё мост. Медленно, осторожно, кирпичик за кирпичиком.
Однажды вечером, когда они сидели на кухне, Эдик сказал:
— Знаешь, я только сейчас понял, что такое настоящий «сыновний долг». Это не покупать квартиры и не решать все проблемы. Это просто любить. И позволить маме жить своей жизнью, а самому — жить своей.
Виктория молча накрыла его руку своей. Она знала, что впереди у них ещё долгий путь, но впервые за долгое время она почувствовала надежду.
От автора:
Иногда кажется, что некоторые семейные узы больше похожи на кандалы. И чтобы спасти семью, эти кандалы приходится сбрасывать, даже если это причиняет боль самым близким людям. Поддержите эту историю лайком и напишите пару слов — интересно узнать ваше мнение. Спасибо за внимание!