Утро встретило Анну Ивановну яркими лучами солнца и одновременно резким порывом ветра, гуляющим по бетонным просторам вокзальной площади. Она стояла, беспомощно сжимая ручку чемодана, и понимала, что фантастический сон о Ване растаял, оставив после себя лишь горькое послевкусие и леденящую реальность. Анна была абсолютно одна. И абсолютно не знала, что делать.
Первые дни слились в одно сплошное полотно голода, страха и унижения. Деньги, отложенные на черный день, таяли с пугающей скоростью. Она ночевала в самом дешевом, пропахшем плесенью и отчаянием хостеле на окраине города, где в одной комнате ютились такие же потерянные души. Потом деньги кончились.
Анна Ивановна пыталась искать работу. Обошла все магазины в округе, глядя в глаза молоденьким менеджерам, которые вежливо, но твердо отказывали:
– Вы нам не подходите по возрасту.
– У нас нет вакансий для уборщиц.
– Резюме оставьте, мы Вам перезвоним.
Звонков, разумеется, не последовало.
Однажды, уже отчаявшись, она увидела у входа в продуктовый сетевой гипермаркет пожилую женщину, выбирающую овощи в ящиках. Сердце её екнуло – может, нужна помощь? Она подошла, робко предложив свои услуги.
Женщина, с умным, усталым лицом, посмотрела на нее поверх очков:
– Работу ищешь? Тебе к руководству надо. К директору.
Анна нашла директора, молодого человека в строгом костюме. Выслушав ее скудную, сбивчивую речь, он усмехнулся:
– Женщина, Вы что, с луны свалились? У нас тут темп бешеный, Вы не потянете. Молодежь не выдерживает, а Вы еле ноги волочите.
Она вышла на улицу, и по щекам ее текли слезы. Она была никому не нужна. Совсем.
Осень играла красками. Деревья пылали золотом и багрянцем, небо было синим - синим, и воздух был прозрачным и свежим. Природа устраивала прощальный бал, такой же яркий и беззаботный, каким когда - то была ее собственная жизнь. А она шла по этому празднику, как призрак, не чувствуя его красоты. Ей было холодно. Холодно от голода, от одиночества, от страха перед ночью.
В тот день вечером, когда она уже подумывала, не вернуться ли униженно домой, с ней случилась беда. Пока она дремала на скамейке в парке, у нее вытащили из сумки последние сто рублей и старый, потрепанный паспорт. Это был финальный удар. Без паспорта – ни работы, ни ночлега. Полная беспросветность.
Ночь она провела в подъезде старого дома, прижавшись к батарее. За стеной слышался смех, звон посуды, чья - то жизнь. А она сидела на холодном бетонном полу и плакала тихо, чтобы никто не услышал. В голове крутились слова сына:
– Выкинь и не нервничай. Может, они были правы? Может, она и правда просто старый хлам, место которому на свалке?
– Ты еще будешь счастлива, Аннушка, – вспомнился вдруг сонный голос Ивана. Горькая усмешка искривила ее губы. Где же это счастье? В каком холодном подъезде оно прячется?
Наступил критический момент. Два дня она почти ничего не ела, пила воду из - под крана в общественных туалетах и уже всерьез думала о том, чтобы просто лечь на лавочку и не просыпаться. Силы и воля были на исходе.
И вот, в одно из таких унылых утр, бредя по тихому спальному району в поисках хотя бы булки хлеба, она увидела объявление, приклеенное скотчем к столбу. Надпись была выведена кривым, дрожащим почерком: “Требуется помощь по хозяйству. Безвозмездно. За кров и еду”.
Сердце ее заколотилось. “Кров и еда”. Значит, не умрет с голоду сегодня.
Дрожащими руками она сорвала бумажку с телефоном и, подобравшись к первому же подъезду с работающим таксофоном, набрала номер.
Трубку сняли не сразу. Послышался тихий, старческий голос:
– Алло? Кто говорит?
– Здравствуйте, – голос Анны Ивановны скрипел от волнения, – я по объявлению… насчет помощи…
– А… – в голосе послышалась легкая растерянность, – приходите. Проспект Строителей, дом 25, кв. 12. Только я не сразу открою, я медленно хожу.
Дом был старый, пятиэтажный, но ухоженный. Анна, преодолевая слабость, поднялась на нужный этаж и нажала на звонок. Дверь открылась не сразу, послышался шум цепочки, щелчок замка.
На пороге стояла очень худая, почти прозрачная на вид женщина лет восьмидесяти. Она опиралась на палочку, но взгляд у нее был острый, внимательный.
– Вы по объявлению? – спросила она, окидывая Анну испытующим взглядом.
– Да. Я могу… я могу убираться, готовить, что угодно, – поспешно выпалила Анна, чувствуя, как краснеет под этим взглядом. Она понимала, как выглядит: помятое пальто, растрепанные волосы, глаза, полные отчаяния.
Женщина помолчала, словно взвешивая что - то, – проходите, – наконец сказала она, отступая вглубь прихожей.
Квартира была маленькой, до потолка забитой книгами и старыми вещами, но в ней царил идеальный порядок. Пахло лекарствами, вареньем и старой бумагой.
– Меня зовут Лидия Петровна, – сказала хозяйка, указывая на стул в крохотной кухне, – садитесь. Вы кто будете? Беженка? От мужа сбежали?
Анна Ивановна опустила голову:
– Нет. Я… меня… моя же семья… – и тут все, что копилось неделями – боль, унижение, страх – вырвалось наружу. Анна не смогла сдержаться и разрыдалась, рассказывая незнакомой женщине про сына, про невестку, про холодильник со стикерами, про шкатулку, про вокзал.
Лидия Петровна слушала молча, не перебивая. Лишь по мере рассказа ее строгие глаза понемногу смягчались, наполняясь пониманием и… знакомой болью.
– Так, – сказала хозяйка квартиры, когда Анна замолчала, исчерпав все силы, – значит, так. У меня рак. Четвертая стадия. Дети мои за границей, звать не зовут, им некогда. Соцработница приходит через день, но ей лишь бы отметиться. А мне помереть не хочется в грязи и одной. Некому даже чаю подать. Кровать заправлять некому. Руки уже не поднимаются.
Она посмотрела прямо на Анну:
– Кров есть. Еда есть. Работа – ухаживать за мной. До конца. Справитесь?
Анна Ивановна вытерла слезы и подняла взгляд на Лидию Петровну. Она увидела не просительницу, а такую же, как она, гордую и одинокую женщину, которую жизнь сломала, но не добила до конца. В ее предложении не было жалости. Был честный, страшный и по - человечески понятный договор.
– Справлюсь, – тихо, но очень четко сказала Анна Ивановна, – я буду Вам помогать, Лидия Петровна.
– Ну, вот и договорились, – кивнула та, – Ванная там, направо. Приведите себя в порядок. А я пока гречку с котлетой разогрею. Вы, я смотрю, есть хотите до обморока.
И в этих простых, бытовых словах – “гречка с котлетой” – для Анны Ивановны заключалось больше тепла и человечности, чем за все последние годы в ее собственной квартире. Это был не конец. Это было начало. Очень трудное, горькое, но начало. Она была кому - то нужна. Пусть даже для того, чтобы просто подать чаю и заправить кровать. Она снова могла быть полезной. И это спасло ее от пропасти.
Осень в тот год стояла на удивление ласковая и протяжная. Солнце, уже не палящее, а греющее, заливало золотым светом уютные улочки спального района. Воздух был прозрачным и густым, как мед. Природа будто старалась утешить всех обиженных и одиноких. Но Анна Ивановна, сидевшая на скамейке у подъезда, не чувствовала этой утешительной красоты. В душе у нее была слякоть и предзимняя стужа.
Прошло несколько месяцев с тех пор, как она нашла приют у Лидии Петровны. Жизнь обрела подобие рутины: лекарства, уборка, простые обеды. Она была благодарна за крышу над головой и за то, что снова чувствовала себя нужной. Но тяжкий груз тоски по прежней жизни, по несправедливости случившегося, давила на плечи невидимой тяжестью. По ночам она тихо плакала, вспоминая лицо сына, и задавала себе один и тот же вопрос: “За что?”.
Однажды вечером, когда они с Лидией Петровной пили чай на кухне, хозяйка неожиданно положила свою худую, почти прозрачную руку на ее руку.
– Анна, мне нужно с тобой поговорить серьезно, – начала она, и в ее голосе прозвучала непривычная мягкость, – дети мои, те, что за границей, прислали билеты. Вызывают. Говорят, хотят повидаться… перед самым концом, – она горько усмехнулась, – совесть, видимо, замучила.
Анна почувствовала, как у нее похолодело внутри. Значит, она снова останется одна? Опять на улицу?
– Я уезжаю, – продолжила Лидия Петровна, словно угадав ее страх, – но я не могу бросить тебя. Ты спасла меня от мучительной кончины в одиночестве. Позволила мне жить… с достоинством.
Лидия Петровна помолчала, глядя в окно на багряные клены, – у меня есть домик. Небольшой, старенький, на окраине города, в садовом товариществе “Рассвет”. Муж когда - то строил, думая на старости лет там осесть. Не случилось, – голос ее дрогнул, – он стоит пустой уже лет десять. Я туда уже не съезжу. И ты… тебе ведь идти некуда, верно?
Анна молча кивнула, с трудом сдерживая слезы.
– Так вот, – Лидия Петровна выдохнула, – я хочу оставить его тебе. Оформить дарственную. Пусть он будет твоим. Твоим углом.
Анна онемела. Она смотрела на хозяйку, не веря своим ушам, – Лидия Петровна… я не могу… это слишком щедро… я ничего для Вас особенного не сделала…
– Молчи, – строго сказала старушка, но глаза ее светились добротой, – ты сделала для меня больше, чем родные дети. Ты была рядом. Ты дала мне понять, что я не одна в последние месяцы. Это дороже любого наследства. Домик, правда, запущен. И сосед там… непростой. Но это будет твое. Твое место на земле.
Через две недели бумаги были готовы. Лидия Петровна улетела к детям, а Анна Ивановна, с единственным чемоданом и заветными документами в сумке, ехала на электричке в новую, неизвестную жизнь.
Домик и правда оказался маленьким и постаревшим. Розовые кусты у крыльца разрослись до диких зарослей, забор покосился, а внутри пахло пылью и затхлостью. Но это был её дом! Первые дни Анна Ивановна, забыв про усталость, с упоением выметала хлам, оттирала окна, мыла полы. Женщина чувствовала прилив сил, которых не было давно. Она обрела почву под ногами.
Но идиллия длилась недолго. Через забор виднелся такой же старенький, но ухоженный домик. И из него то и дело доносилось ворчание. Хозяином оказался сухопарый, угрюмый мужчина лет семидесяти, Николай Петрович. Он встречал каждое появление Анны на участке подозрительным, исподлобья взглядом.
Первая стычка случилась из - за яблок. У Николая Петровича росла старая яблоня, одна ветка которой нависала как раз над забором, на территорию Анны. Созревшие плоды падали прямо на ее участок.
Как - то раз Анна, решив, что это своего рода подарок судьбы, собрала упавшие яблоки в фартук, чтобы сварить компот. Из - за забора тут же раздался оглушительный криr:
– Эй, Вы! Это что такое? Воровством занимаетесь?
Анна вздрогнула и обернулась. Николай Петрович стоял, красный от гнева, уперев руки в боки.
– Николай Петрович, здравствуйте, – робко начала она, – я просто… они же упали ко мне…
– Упали! Знаю я Вас, новеньких! Сначала яблоки подберут, которые упали, потом те, что висят, с ветками оборвут! Это мое дерево! И яблоки мои! Не смейте трогать! – он был вне себя.
– Но они же гниют здесь! – попыталась возразить Анна, чувствуя, как закипает обида.
– Пусть лучше сгниют, чем у воровки в компоте! – рявкнул сосед и, плюнув с досады, ушел в дом.
На следующий день Анна услышала за забором зловещий звук пилы. Она выглянула и обомлела: Николай Петрович, взобравшись на старую табуретку, с яростью спиливал ту самую ветку, что нависала над ее участком.
– Да вы с ума сошли! – не выдержала она, – дерево же загубите!
– Отстаньте! – буркнул он, не оборачиваясь, – чтобы моего добра у вас тут не было! Ни веточки!
Вдруг табуретка под ним качнулась. Раздался громкий треск, короткий стон, и Николай Петрович рухнул на землю, пила с грохотом отлетела в сторону, а он кряхтел схватившись за поясницу.
Анна замерла на секунду, вся внутренняя обида к нему куда - то испарилась, уступив место тревоге. Сосед лежал, не двигаясь, и стонал тихо и жалобно.
Не раздумывая, она распахнула калитку и подбежала к нему:
– Николай Петрович! Что с Вами? Где болит?
– Отстаньте… – прошипел он сквозь зубы, но боли в глазах было столько, что она проигнорировала его слова.
– Никуда я не отстану. Сорвали спину, это радикулит, наверное. Пробовали не пилить, а договориться? – в голосе ее прозвучала укор, но руки уже осторожно поддерживали соседа под локоть, – давайте, попробуем встать. Осторожно.
С трудом, кряхтя и ругаясь, он позволил ей помочь себе подняться и, опираясь на ее плечо, доплелся до своего дома. Анна Ивановна уложила его на кровать, вызвала “Скорую”, потом сбегала к себе за обезболивающим, пока ждала врачей.
Приехавший фельдшер подтвердил:
– Прострел, обострение радикулита, – сделал укол, оставил рекомендации и строго сказал, – три дня постельного режима. Потом уколы еще несколько дней ставить. Есть кому помочь?
Николай Петрович мрачно молчал, глядя в стену:
– Нет никого. Я сам по себе.
– Я буду приходить, – тихо, но твердо сказала Анна, – делать уколы.
Сосед хотел было что - то буркнуть в ответ, но боль сковала его, и он лишь кивнул, сжав губы.
На следующий день она пришла с маленькой кастрюлькой куриного бульона:
– Чтобы силы были, — коротко сказала она, ставя кастрюльку на тумбочку.
Николай Петрович молчал. Он смотрел, как она ловко, привычными движениями готовит шприц, дезинфицирует ампулу. Укол она сделала почти безболезненно.
– Вы где ж этому научились? – хрипло спросил он на третий день, когда острая боль уже отступила.
– Муж долго болел, – коротко ответила Анна, – пришлось.
Больше они не разговаривали. Но ворчливое молчание соседа уже не казалось таким враждебным. А на четвертый день, когда она пришла делать последний укол, он, кряхтя, поднялся с кровати и, отворачиваясь, протянул ей большую корзину.
– На… Малины у меня много уродилось. Сам не съем. На варенье сгодится.
В корзине лежали горкой крупные, темно - рубиновые ягоды, пахнущие летом и медом. Анна взяла корзину, и в ее сердце, заледеневшем от обид и несправедливости, что - то дрогнуло и потеплело.
– Спасибо, Николай Петрович, – сказала она искренне, – сварю. И Вам принесу.
Он лишь махнул рукой, делая вид, что занят, но она успела заметить, как тронулись уголки его строгого рта.
Лед тронулся…
«Секретики» канала.
Интересно Ваше мнение, а лучшее поощрение лайк, подписка и поддержка канала ;)