Следующим утром я проснулась с ясной головой. Впервые за долгое время боль отступила – на короткий миг, но мне хватило. В этой пульсирующей тишине пришла мысль, простая и очевидная, как рассвет за окном: я не оставлю этим людям ничего.
Почти смешно, как болезнь прочищает мозги. Всю жизнь я гналась за чем-то, строила, копила. А зачем? Чтобы тётя Вера и дядя Витя пропили мою квартиру? Чтобы мой братец Миша разбил мою машину о первый же столб? Нет. Не для этого я почти не спала ночами, сжигала нервы и здоровье.
Я сварила себе кофе – крепкий, как смола, и горький, как правда, которую я наконец приняла. У меня нет семьи. У меня никогда её не было. Есть только кровно связанные люди, которые вспомнили о моём существовании, когда узнали о диагнозе.
Телефон завибрировал. Петя. Этот хотя бы действительно волнуется.
— Привет, Ди. Как ты? — его голос звучал виновато.
— Лучше, чем вчера, — я отхлебнула кофе. — Знаешь, я тут думала о своих... родственниках.
— Слушай, я правда виноват, что проболтался Марине. Я не думал...
— Забудь, — перебила я. — Это уже не важно. Важно другое. Кто займётся моими делами, когда я не смогу?
Тишина. Долгая, тяжёлая. Петя тоже не любит говорить о том, что случится через несколько месяцев. Никто не любит.
— У тебя есть кто-то на примете? — наконец спросил он.
— Да. Ты.
Снова молчание. Потом вздох.
— Ди, я польщён, но... я не уверен, что...
— Я заплачу, — сказала я. — Хорошо заплачу. И я не прошу многого. Просто нужен кто-то, кому я доверяю. Кто проследит, чтобы мои последние распоряжения были выполнены.
— Какие распоряжения?
Я улыбнулась, хотя он не мог этого видеть.
— Давай встретимся. У меня дома. Сегодня вечером. И я всё объясню.
***
Петя сидел напротив, рассеянно крутя в руках чашку с давно остывшим чаем. Его взгляд буравил мое лицо, будто пытаясь найти признаки помешательства.
— Ты точно в своем уме? — спросил он уже в третий раз, понизив голос до полушепота. — Понимаешь, Ди, это не просто щедрость... это что-то за гранью обычного.
— Почему? — я пожала плечами. — Детские дома — это именно то место, где моё наследство принесёт пользу.
— Но... это всё, что у тебя есть. Всё, что ты построила.
— Именно, — я кивнула. — И я хочу, чтобы это было не зря. Чтобы помогло тем, кому не повезло так, как мне.
Он нахмурился:
— Не повезло? Ди, ты сирота, выросшая в детдоме, с опухолью мозга в тридцать пять лет. По-моему, это не очень похоже на везение.
Я рассмеялась. Искренне, с ноткой горечи, но без жалости к себе.
— Петь, я выросла в детдоме, да. Но у меня был шанс. Я смогла выучиться, построить бизнес, купить квартиру. У меня была жизнь — моя собственная жизнь, по моим правилам. Без пьяных истерик, без побоев, без вечных скандалов. А знаешь, сколько детей в детдомах никогда не получат такого шанса?
Он смотрел на меня долгим взглядом, будто впервые увидел.
— Ты серьёзно. Ты правда хочешь отдать всё...
— Не просто отдать, — я придвинула к нему папку с документами. — У меня есть план. Чёткий, продуманный. Как всегда.
Я достала бумаги.
— Смотри. Квартира идет под фонд для выпускников детских домов. Чтобы у них было где жить первое время. Дача — под летний лагерь для младших. Машину продать, деньги — на образовательные программы. И ещё у меня есть счета.
Петя листал документы, качая головой:
— Ты правда всё продумала. Юрист уже смотрел эти бумаги?
— Да, я наняла адвоката. Всё официально. Я хочу, чтобы ты был исполнителем моей воли, Петь. Чтобы присмотрел, что всё дойдёт до тех, кому нужно. Но есть одно условие.
— Какое?
— Никто не должен знать до последнего. Особенно мои... родственники.
***
Следующая неделя выдалась тяжелой. Тётя Вера звонила каждый день, оставляла слезливые сообщения на автоответчике. Миша дважды приезжал, стучал в дверь, кричал что-то про то, что я совсем спятила и семья в трудную минуту должна быть вместе. Я не открывала. В четверг пришёл дядя Витя, от него разило перегаром даже через дверь. Он угрожал вызвать полицию, если я не открою, говорил, что они с тётей имеют право проверить, всё ли со мной в порядке.
Я попросила соседа, бывшего участкового, поговорить с ними. После этого они притихли. Но я знала — ненадолго.
В пятницу я поехала в детский дом. Тот самый, где выросла. Там почти ничего не изменилось — те же потрескавшиеся стены, те же скрипучие полы, те же глаза детей, смотрящие с тоской и надеждой.
Директор, Анна Михайловна, была новой. Молодая женщина с усталым лицом и добрыми глазами.
— Мы всегда рады помощи, — сказала она, проводя меня по коридорам. — Особенно от выпускников.
— Я не собираюсь просто кинуть пачку денег и забыть, — сказала я, подавшись вперед. — У меня есть разработанный план. Я говорила быстро, боясь, что голос подведет меня, что идеи, так долго зревшие внутри, расплескаются, не воплотившись...
Как моя квартира станет переходным домом для выпускников, пока они ищут работу и жильё. Как дача превратится в место, где дети смогут отдыхать летом. Как деньги пойдут на курсы, образование, помощь в устройстве на работу.
— Это... невероятно щедро, — сказала она, когда я закончила. — Но почему именно сейчас?
Я не стала рассказывать ей о диагнозе. Только не жалость — её я не выдержу. Не хотела видеть в её глазах этот особый взгляд, который появляется, когда людям кажется, что ты делаешь добро из страха перед собственным концом.
— Потому что впервые за всю свою жизнь я абсолютно, кристально уверена, — ответила я, чувствуя, как горло перехватывает от настоящей искренности.
Вечером того же дня я встретилась с юристом – седым мужчиной с глазами, повидавшими всё на свете. Под его внимательным взглядом я подписывала документы, один за другим.
— Совсем ничего для родни? — спросил он, снимая очки и потирая переносицу. — Имейте в виду, если их полностью исключить, они могут оспорить завещание.
— Они могут попытаться, — я улыбнулась. — Но вы же хороший юрист, верно? Сделайте так, чтобы они не смогли.
Он кивнул, пряча улыбку:
— Сделаю всё возможное.
Я стояла посреди шумной улицы, втягивая носом холодный октябрьский воздух, и в голове билась одна-единственная мысль: "А теперь что? Как прожить остаток своей жизни?"
Ответ пришёл сам собой, такой же ясный, как и решение о наследстве: я буду жить. По-настоящему, впервые в жизни.
***
— Ты с ума сошла? — Петя смотрел на меня круглыми глазами. — Индия? Сейчас?
— А когда? — я складывала в чемодан легкие платья, шляпу, солнцезащитный крем. — Через полгода я буду мертва, Петь. Ты это знаешь, я это знаю. Так что да, сейчас.
— Но... лечение? Химиотерапия? Врачи говорили...
— Врачи говорили, что это может дать мне ещё пару месяцев. Месяцев тошноты, слабости и боли. Нет, спасибо. Я лучше проведу оставшееся время так, как хочу.
Он покачал головой:
— А как же твои... родственники? Что, если они начнут что-то подозревать?
— Пусть подозревают, — я пожала плечами. — Все документы подписаны, всё оформлено. Им ничего не светит. А если будут приставать — у тебя есть контакты моего адвоката.
Петя молчал, теребя манжету рубашки. Я подошла, положила руку ему на плечо:
— Всё будет хорошо, Петь. Правда. Я не боюсь. И ты не бойся.
— Я просто... буду скучать, — неловко пробормотал он.
— Я тоже, — я улыбнулась. — Но не грусти. Я буду слать тебе открытки из всех мест, где побываю.
В аэропорту было холодно и многолюдно. Я стояла у стойки регистрации, сжимая билет в одной руке и паспорт в другой. Вокруг толпились люди — семьи с детьми, туристы, бизнесмены.
— Диана! — резкий голос заставил меня обернуться.
Тётя Вера. И дядя Витя. И Миша. Все трое стояли в нескольких метрах от меня, с перекошенными от злости лицами.
— Ты что вытворяешь, дуреха? — тётка вцепилась в мой локоть, впиваясь накрашенными ногтями в кожу. — Куда это ты собралась, а? Кто тебе разрешил?
Я мягко, но твёрдо высвободила руку:
— Здравствуй, тётя Вера. И тебе привет, дядя Витя. И тебе, Миша. Рада, что вы все нашли время проводить меня.
— Проводить? — тётя почти кричала. — Мы тебя останавливать пришли! Ты с ума сошла — с таким диагнозом в Индию! Тебе в больницу надо!
— Откуда вы узнали про Индию? — спросила я, хотя уже догадывалась.
— Петька твой проболтался, — буркнул дядя Витя. — Марина услышала, так и Мишке позвонила. Мы за тебя все переживаем!
Конечно. Деревня блин. Петя неисправимый болван. Хоть работу делал четко.
— Что ж, — я улыбнулась. — Теперь вы знаете. Да, я лечу в Индию. Нет, я не сошла с ума. И нет, я не передумаю.
— Ты не можешь просто так взять и уехать! — Миша схватил мой чемодан. — У тебя... обязательства! Перед семьёй!
Я рассмеялась. Громко, искренне:
— Обязательства? Перед семьёй? Вы вспомнили о моем существовании только когда узнали про диагноз! Вы никогда не были моей семьёй. Так что — нет, у меня нет перед вами никаких обязательств.
Тётя Вера прижала руку к сердцу:
— Как ты можешь! Мы же волнуемся за тебя! Мы хотим помочь!
— Вы хотите мою квартиру, — я смотрела ей прямо в глаза. — И машину. И дачу. И счета. Но знаете что? Вы ничего не получите.
Их лица вытянулись одновременно, и я снова рассмеялась:
— Да-да, вы правильно поняли. Я всё завещала детским домам. Тем самым, где меня бросили. Так что, как видите, никаких обязательств у меня перед вами нет.
— Ты не можешь! — дядя Витя побагровел. — Мы родня! Мы имеем право!
— Нет, дядя Витя, — я покачала головой. — Вы не имеете права ни на что. Ни на мои деньги, ни на мое время, ни на мои последние месяцы. А теперь извините, мне пора. Самолет ждать не будет.
Я развернулась и пошла к стойке регистрации, не оглядываясь. За спиной слышались крики, угрозы, проклятия. Но мне было всё равно.
***
Индия встретила меня жарой, шумом и красками. Я сняла крошечный домишко прямо на берегу – засыпать под шум прибоя, просыпаться с первыми лучами. По утрам пила терпкий, обжигающий чай, в котором плавали звезды аниса и палочки корицы.
Бродила босиком по влажному песку, оставляя следы, которые тут же стирала волна. А вечерами, когда голова не раскалывалась от боли, писала Пете – длинно, сбивчиво, захлебываясь впечатлениями, будто пытаясь поделиться кусочком этой украденной у смерти жизни.
Тибет встретил меня снегом и тишиной – такой звенящей, что она казалась почти осязаемой. В древнем монастыре старый лама – кожа как пергамент, глаза как два бездонных колодца – каждый день учил меня дышать. Просто дышать. "Не бойся ухода, — говорил он, поправляя мои руки во время медитации."
Потом промелькнули сменяющие друг друга кадры – Бангкок с его неоновыми огнями, сонные деревушки Вьетнама, храмы Ангкор-Вата, тонущие в зелени. Пыталась за несколько месяцев наверстать все годы, что проработала, не поднимая головы.
Головные боли становились сильнее. Иногда я просто лежала в темноте, сжимая зубы, ждала, когда отпустит. Но между приступами была жизнь — яркая, настоящая, полная.
Я не боялась смерти. Я боялась только одного — что не успею увидеть всё, что хотела. Не успею попробовать, почувствовать, пережить. Но я старалась. Очень старалась.
Однажды на рассвете я сидела на пляже в Бали, смотрела, как солнце встаёт над океаном. Вода была тёплой, песок — мягким. Пахло солью, водорослями и свободой. Я думала о своей жизни, о всех решениях, что принимала. О том, как боялась нищеты и пошла работать в риелторы. О том, как копила на первую квартиру, отказывая себе во всём. О том, как строила бизнес, забыв о радостях жизни.
Я знала, что скоро умру. Может, через месяц, может, через два. Но теперь эта мысль не пугала меня. Я прожила эти последние месяцы так, как хотела. И ухожу, зная, что моё наследство поможет тем, кто в этом действительно нуждается. Детям, таким же, как и я. Детям, у которых тоже должен быть второй шанс.
«Я всё сделала правильно», — подумала я, глядя, как первый луч солнца прорезает облака. И впервые за долгое, долгое время я была абсолютно, безоговорочно счастлива.