- Внучка ведьмака. Глава 17.
Семён работал на конюшне много. Приходил чуть свет, а когда уходил - никто и не видел. Но когда появлялись другие работники, стойла были уже вычищены, корм роздан лошадкам. Молчаливый, он никогда не выпячивал свои знания. Но, случись какой лошади или коню приболеть, Семёну стоили войти в стойло, обойти вокруг заболевшего животного, как он тут же говорил, зуб это, копыто, или ещё что.
Директор «Заречного» и по совместительству хозяин конюшни, Алексей Александрович, приглядывался к новому работнику долго. Он был высоким, с намечающимся животиком, коротко стриженый. Волосы его упрямо торчали ёршиком, и говорили о его характере больше, чем обманчиво вкрадчивый приятный грудной бас. Тёмные волосы с нитками пепельной седины, карие глаза, густые чёрные брови. Рыхлые щёки на некогда красивом лице теперь будто норовили сползти вниз, отчего подбородок казался теперь даже не двойным, а тройным. Трудно было бы назвать его привлекательным. Сам Алексей Александрович так не думал, и при общении со слабым полом так и сыпал комплиментами и авансами. Раз в месяц или два он уходил в страшный запой. Не брился, не мылся, ночевал во дворе своего дома, в машине. Утром мог подъехать к деревенскому магазину, свистнуть первому попавшемуся мальчишке. Вырвать матовую страницу из ежедневника в переплёте натуральной кожи, нацарапать дорогой перьевой ручкой два слова:
«Водки
Пожрать»
Три девчушки-продавщицы радостно переглядывались, и дружно собирали «ссобойку». Несколько бутылок «Капитанского джина» на можжевеловых ягодах сорока пяти градусов, нарезку из двух видов копчёной колбасы, грудинки, сала. Мыли виноград, в пакет с ним резали медовые сочные яблоки, чистили от пупырчатой кожуры марокканские или турецкие мандарины. Резали крупными ломтями булку свежего хрустящего хлеба. Финальным аккордом была баночка маринованных огурчиков, маленьких, кисло-сладких и очень аппетитных. Карман парнишки пополнялся дорогой молочной шоколадкой с воздушными пузырьками или орехами, в зависимости от того, куда ткнёт его чумазый палец. Открывали общую тетрадь «долгов» и записывали сумму, превышающую их недавние подсчёты раза в полтора, а то и два. Это значило, что сумки сегодня будут тяжелее, чем обычно. И на обед к кучерявой китайской лапше добавится кусочек розовой ветчины с тающим жирком. Ещё можно открыть банку дешёвого зелёного горошка, и, слив жидкость, щедро насыпать в лапшу с ветчиной.
Мальчишка шёл, склонясь на один бок, и таща пакет обеими руками. Алексей Александрович мирно спал, открыв дверь высокого внедорожника и опустив одну ногу на землю. Голова его склонилась на грудь, мерно похрапывая.
- Дядь Лёша, - мальчишка опускал пакет около его ноги, и толкал в плечо. Мужчина спросонья шарил по карманам, и не найдя там ничего подходящего, вытаскивал бейсбольную биту, уронив левую руку между сиденьем и порогом. Открыв глаза, несколько раз мотал головой, отгоняя пья_ный сон. Сначала он видел чёрную оплётку руля, затем ароматизатор, свисающий с зеркала заднего вида. И лишь потом замечал мальчонку, терпеливо ожидающего внимания.
- Спасибо, как тебя там...
- Пожалуйста, - серьёзно отвечал мальчик, но не спешил уйти.
- А-а-а-а, - долго и понимающе тянул дядя Лёша. Открывал бардачок, вытаскивал первую попавшуюся купюру и протягивал пацану.
После этого парнишка с достоинством придворного пажа удалялся, а обладатель позвякивающего пакета ехал на берег местной реки, и продолжал своё алкоголь_ное турне.
Правда, вот уже прошло полгода с последнего погружения в «синюю яму». Причиной знающие люди (а такие есть в каждой деревне) называли жену нового хлебовоза, Любовь. Семья перебралась в деревню по каким-то смутным причинам, которые не обсуждала. Но после переезда Дима, утроившийся на хлебовозку, не брал в рот ни капли. Хотя лицо его выглядело так, будто раньше ни одной этой самой капли он мимо рта не проносил. Жена его по имени Любовь скоро стала зваться в деревне Любавой. Невысокая, плотная, с высокой грудью и крепкими ягодицами. Белое-белое кукольное лицо казалось фарфоровым. Голубые глаза всегда были полуприкрыты, будто она только что проснулась, и смотрели на мир спокойно и невозмутимо. Длинная толстая коса цвета спелой пшеницы (простите за избитый шаблон) свисала по юбку скромной длины. Добавьте к образу нежные розовые губы, нижняя из которых была много полнее верхней. Она ступала неторопливо, осторожно, будто боялась резким движением обидеть себя. Когда выходила в магазин вместе с мужем, тот суетился вокруг неё, как сопливый мальчишка, которому разрешили подержать шлейф принцессы. Заискивающе улыбался, торопливо скидывал покупки в пакеты. Она же только показывала пальцем то на мясную, то на молочную витрины, снисходительно разрешая мужу потратить его небольшую зарплату. Любава одевалась скромно. В её гардеробе было много вязаных вручную вещей. Но все петельки были ровные, одна к другой. И вещи украшал то необычный узор, то кисточки, то пуговки. Одежда была светлая, розовых, голубых, молочных оттенков, что молодило её мягкую красоту и наполняло какой-то необыкновенной женственностью. В деревне не было ни одного человека, который бы остался равнодушным к этой странной паре. Женщины говорили, что она - змеюка, которая затюкала хорошего парня. Худощавый, но жилистый, голубоглазый и щербатый Дима мог бы сойти за её брата, и очевидно нравился деревенским бабонькам. Мужики замолкали при её появлении, будто только что говорили о ней. А проводив дружными взглядами, присвистывали да поохивали, конечно, хороша девка. Такой бы принца с личным заводом подавай, а не водилу, вчерашнего пьяницу.
Работы Любаве в деревне по специальности не нашлось, потому что по специальности она была корреспондент. Обратившись без особой надежды в колхозную контору, она, оставив резюме, вышла на крыльцо. Достала из сумочки солнечные очки, и стала неспешно, как всё обычно она делает, протирать их стёкла.
Алексей Александрович торопливо выпрыгнул из машины, почти вприпрыжку подлетел к крыльцу и так и замер. Молодая женщина казалось сошедшей с удивительной картины. Гладкие тяжёлые волосы рассыпались по плечам, голубая кофточка нечаянно съехала на одно плечо, обнажив тонкую белоснежную бретельку на такой же белоснежной коже. Юбка мягкими складками волновалась на ветру, то прильнув к её ногам, плотно облепив их, то безвольно повиснув, будто наигравшись вдоволь.
Любава надела очки, поправила одной рукой волосы и величественно сошла с крыльца, не взглянув ни на растерянного директора, ни на его машину.
Алексей Александрович, сглотнув, вошёл в контору. И такой убогой она показалась мужчине, такой тёмной, будто он ослеп, наглядевшись жадным взглядом на сияние солнца. Раздав по дежурному комплименту женщинам, работавшим в конторе, сел в свой кабинет. Он ждал, когда секретарь принесёт ему красную папку с документами на подпись и обязательно скажет, скривив недовольный рот, что это за мамзель приходила. Гуля появилась быстро, как директор и предполагал. Открытая папка легла на стол перед ним. Секретарь произнесла дежурную фразу:
- Кофе?
В ответ на которую директор обычно кивал головой, уставившись на первый лист из высокой белой стопки бумаг. Сегодня он, откинувшись на мягкую спинку кресла, пристально смотрел на Гулю.
- Чай. С мелиссой.
Секретарь подняла глаза и удивлённо вскинула брови.
- Что? - спросил директор. - Я же знаю, в обед вы всегда чай с мелиссой пьёте. Что такого?
- Ничего, - пожала плечами Гуля и повернулась, чтобы выйти из кабинета и всем рассказать, что Алексей Александрович встал не с той ноги.
- Стоять, - негромко сказал он. - Кто?
- Что «кто»? спросила Гуля, скривив рот в недовольной ухмылке.
- Кто. Эта. Женщина. - по словам произнёс директор.
- Это Любава, то есть Любовь, то ли Николаевна, то ли Петровна. Её муж на хлебовозке работает. А она... Наш колхоз не годится для неё. Она, видите ли, корреспондент. Может, она думала, что мы теперь газету откроем, чтобы ей было чем заняться...
Красная кожаная папка захлопнулась и в следующую секунду с размаху опустилась на стол, будто директор прибил нервно и нагло жужжащую муху.
- Если надо будет, открою. Тебя забыл спросить.
Гуля вздрогнула от неожиданности и часто захлопала короткими некрашеными ресницами.
- Резюме есть? - рявкнул Алексей Александрович, расстёгивая уже третью сверху пуговицу на белоснежной рубахе, накрахмаленной и отглаженной супружницей.
- Есть, - прошептала секретарь и вышла из кабинета. Её мнение относительно того, что директор встал не с той ноги, изменилось в минуту. Теперь она была полна решимости рассказать, что с директором случилось два несчастья: во-первых, он крепко ударился головой, а во-вторых, втюрился, как мальчишка.
***
Семён сидел в своей каморке на деревянном ящике. Кривая цыганская игла впивалась в толстую кожу упряжи, тянула за собой вощёную нить с то-о-оненьким таким скрипом. Стежок ложился ровный, гладкий. Губы деда не то что-то жевали, не то шептали. Густая борода чуть заметно шевелилась. Солнце заглядывало в небольшое высокое зарешеченное окно. Председателю показалось, что он снова стал мальчиком. Дед, сидящий на ящике, чинивший упряжь. Длинные равнодушные солнечные лучи. Солома на полу. И самое главное, запах тёплых животных и запах их долгого пребывания в этой самой конюшне нельзя было спутать ни с чем.
Алексей Александрович стукнул пару кулаком раз о косяк, хотя мог в любо1 помещение и без разрешения, и без предупреждения.
- Входи, добрый человек, - дед Семён щурился, пытаясь вдеть нитку в продолговатое игольное ушко.
Пакеты брякнули в руке председателя, и дед перевёл взгляд на него.
- Откуда знаешь, что добрый? - Алексей Александрович оглядел комнатку в поисках ещё одного ящика. Не найдя его, он вышел, и вскоре вернулся, неся по ящику в каждой руке. - Выпьем? - спросил он, и, не дождавшись ответа, начал накрывать импровизированный стол.
- Не пью я, - с сожалением отозвался дед, не переставая свою работу.
- А придётся, - покачал головой председатель. - У нас не принято мне отказывать.
- Что же, - Семён погладил бороду, будто пытаясь сделать ещё длиннее, сначала правой рукой, затем левой. - Как скажешь, добрый человек, - и погладил ещё и усы.
Говорили о колхозе, о конюшне, о погоде и урожае. Дед Семён избегал смотреть в глаза председателю, как человек, знающий, что его обманывают, и добровольно соглашающийся на этот обман. Когда лицо Алексея Александровича расслабилось и обмякло, правда вместе горькими словами полилась наружу.
- Влюбился я, дед. Сказал бы, как мальчишка, влюбился. Только я до этого не любил никогда... - жидкость булькала в пластиковые стаканы, угрожая уронить их с ящика-стола.
- А жена как же? - спросил Семён, впервые за весь разговор посмотрев на председателя пристально.
- Жена... - кивнул головой мужчина. - Жена, она, понимаешь, мне друг. Я на неё положиться могу хоть в чём. Она умная, рассудительная. Хватка у неё, - он сжал кулак перед собой и потряс им, - железная... Но она - друг, - он снова грустно кивнул, будто признавая своё поражение. - А Любава - она женщина, понимаешь? Мягкая, добрая. Стеснительная, как девочка на первых танцах.
Дед слушал молча, время от времени, правда кивал и хмыкал, побуждая собеседника к следующим откровениям.
- Я говорю, давай просто покатаемся. В город тебя свожу, в кафе посидим. Купим чего ты там хочешь... Нет, я без всяких намёков там, просто приятное сделать человеку... Ведь она же человек тоже. Во-о-от, - он опрокинул стаканчик, уже забыв чокнуться с Семёном. А она мне знаешь чего? Я, говорит, с женатыми не общаюсь! Представляешь? Не общается она... - он крякнул, то ли возмущаясь, то ли восхищаясь чужой женщиной.
- А ты? - спросил дед Семён, аккуратно выливая содержимое стаканчика рядом с пяткой своего кирзового сапога, и вслед за этим делая вид, что пьёт.
- Я? Я, дурная башка, у своей развода попросил... Она скандалить не стала, серьёзно так говорит: хочешь гулять - гуляй. Можешь жить с ней. Можешь на ночь ходить. Развода не даммм, - закончил он, промычав.
Дед поёрзал на ящике, вытянул ноги в потёртых штанах, снова согнул.
- Ну, мил человек, ты свою дорожку сам выбрал. Давно уже. Как теперь свернёшь? Послушал я тебя. Это, Лексей, никакое не горе у тебя. Сам здоров, дети здоровы, жена здорова. Всё образуется. Даже сам не поймёшь, проснёшься одним утром, и ничего такого нет.
Председатель наклонился к нему:
- А я, дед, не хочу, чтобы оно проходило. Я только теперь жить начал. Кровь во мне бурлит, как её увижу. Кипит всё. Хочется и смеяться и плакать. Дышать без неё не могу, - он говорил ровно и глухо, как будто в нём раскачивался невидимый колокол, и этот колокол говорил за него.
- Это всё обман, Лексей. Наваждение. Так бывает. Ладно, - он хлопнул себя по коленям, - работать мне пора. Спасибо за угощение. Будь здоров, мил человек. Всё пройдёт, - закончил он.
- И что, не спросишь зачем приходил? - председатель поднял голову, чтобы удобнее было смотреть на Семёна.
- Чего же тут спрашивать? Сердце ноет, когда поделиться не с кем. Поговорить приходил, ясно же.
Алексей Александрович поднялся с ящика, слегка покачнувшись.
- Ты мне, дед, сказки не рассказывай. Думаешь, я не знаю, что ты всякую кобылу заговорить можешь? - он угрожающе покачал указательным пальцем перед лицом Семёна. - Бабу мою уговори. Или отрави. Или утопи. Что хочешь делай, пусть она мне развод даст. Не даст - выгоню тебя к растакой-то матери. Понял, дед? - И, не дождавшись ответа, вышел из каморки.
***
Надя, проснувшись утром, испугалась. Она видела только мутные пятна. Ни очертания предметов, ни источника света различить девочка не могла. Надя поднесла руки к глазам и попыталась их протереть.
Света различила движение в детской, и быстро вошла, вытирая руки о передник.
- Наденька, солнышко моё, ты проснулась?
- Мама, что со мной? Я ослепла? - тревожно спросила девочка.
- Нет, доченька, у тебя глаза воспалились. Так бывает. Гной ночью шёл. Потом засох и склеил твои ресницы. Со зрением у тебя всё в порядке. Не расстраивайся. Я чай свежий заварила, сейчас тёплый компресс сделаю, и глаза откроются. А с обеда папа нас в больницу свозит. Полежи, я сейчас.
Врач на приёме охал и недоумённо цокал языком.
- Охо-хох! Я такого лет двадцать не видал. Вы, мамочка, полотенце чаще меняйте в ванной. А ещё будет лучше, если для лица и для рук отдельные повесите. Это понятно? - они приподнял очки, будто после этого жеста Света должна была хорошо запомнить сказанное им.
- Понятно, - кивнула женщина. - А лечить-то как, доктор?
- Всё торопитесь, - снова зацокал языком врач. - Все торопятся сейчас. А вот лет двадцать назад никто не торопился. Прислушивались к врачам, не то, что сейчас... - Он посмотрел в окно.
Света кашлянула пару раз, напоминая о себе.
- Лечить... Да что тут лечить? Тёплые компрессы с фурацилином, слабенький такой растворчик, будто младенец... ну, сами понимаете... того-с. Питайтесь хорошо. Витамины купите в аптеке. Овощей, фруктов побольше... Нечего лечить, это снижение иммунитета, мамочка. И, гигиена, конечно... - он снова отвернулся к окну, вспоминая, какой прекрасной была жизнь двадцать лет назад.
- Продолжение следует в понедельник, 15.09.2025.
- Путеводитель здесь.
- Ссылка на мой канал с ежедневными публикациями Общая тетрадь