Пока десять тысяч османских всадников, ведомые яростью шехзаде Орхана, железной лавиной катились на восток, на западе разворачивалась другая война.
Война без грохота битв и звона мечей. Война тихая, медленная, интеллектуальная. Война, которую вел шехзаде Алаэддин.
Его штаб-квартирой стала не седло боевого коня, а тихий кабинет в Бурсе, заваленный картами, счетами и донесениями шпионов. Его оружием – не сабля, а перо и печать Султана.
Первым делом он нанес удар по экономике Константинополя. Используя новый союз, он договорился с венецианцами. Их быстроходные галеры, теперь ходившие под защитой османского флага, начали агрессивно вытеснять генуэзских купцов из Мраморного моря.
Они перехватывали торговые пути, предлагали более выгодные цены. Цены на зерно и товары в самой Византийской столице поползли вверх. Алаэддин не штурмовал стены города. Он опустошал его кошелек.
Затем он начал свою войну умов. Он отправил посланников ко всем греческим текфурам, чьи крепости и города окружали великую и богатую Никомедию (современный Измит) – главный оплот Византии в Анатолии. Его письма были шедеврами дипломатии. Он не угрожал. Он предлагал выбор.
«Вы можете и дальше служить умирающей Империи, которая не в силах защитить даже собственную столицу, – писал он. – Империи, которая будет лишь присылать вам новых сборщиков налогов. Или вы можете присягнуть на верность моему отцу, Султану Осману. И он гарантирует вам вашу землю, вашу веру и вашу жизнь. Он просит не рабов, а верных подданных. Выбор за вами».
Эффект был ошеломляющим. Византийские наместники, брошенные Константинополем на произвол судьбы, видя силу и справедливость Османа, начали один за другим переходить на его сторону. Они сдавали свои крепости без боя, устав от хаоса и поборов старой власти.
В самой Никомедии царила паника. Наместник города, гордый аристократ, видел, как кольцо вокруг него сжимается. Его город, еще вчера бывший столицей целой провинции, превращался в осажденный остров посреди османского моря.
– Они предатели! Трусы! – кричал он на военном совете, узнав о сдаче очередной крепости.
– Они выбрали порядок, а не хаос, мой господин, – отвечал ему старый, мудрый епископ. – Османский шехзаде предлагает им мир и защиту. А что мы можем им предложить? Новые налоги на войну, которую мы не можем выиграть?
Когда вся область вокруг Никомедии перешла под контроль османов, Алаэддин понял, что время пришло. Он, вместе с ветеранами-полководцами, Тургутом и Кёсе Михалом, привел под стены города армию.
Но это была не та осада, к которой привыкли византийцы. Не было яростных штурмов, криков и рек крови. Алаэддин, сын своего отца, вел «научную» осаду.
Османская армия не пошла на приступ. Вместо этого тысячи рабочих, под руководством венецианских инженеров, начали строить вокруг города кольцо из небольших, но мощных фортов-хисаров. Они перерезали все дороги. Они перекрыли акведук, лишив город части воды.
Затем к делу приступил флот. Новые османские и союзные венецианские корабли полностью заблокировали выход из залива. Осада была тотальной. Медленной. Удушающей.
Алаэддин не хотел разрушать этот прекрасный, богатый город. Он хотел взять его целиком, как созревший плод.
Шли недели, превращаясь в месяцы. В городе начался голод. Надежда таяла с каждым днем. А османская армия терпеливо ждала, сжимая свое смертельное кольцо.
Но это терпение давалось нелегко. Воины, привыкшие к быстрым победам, роптали.
– Шехзаде, мы воины, а не строители! – говорил Алаэддину даже верный Тургут-бей. – Мои люди рвутся в бой! Эта сидячая война – не для нас. Дай приказ на штурм! Мы возьмем эти стены за один день!
– Штурм будет стоить нам тысяч жизней, Тургут-бей, – спокойно отвечал Алаэддин, глядя на неприступные башни города. – А город и так почти созрел. Нужно еще немного терпения. Мы должны доверять не только силе нашего меча, но и силе времени.
В тот самый день, когда напряжение в османском лагере достигло своего пика, на горизонте показался всадник. Он гнал своего коня так, словно за ним гналась сама смерть. Конь, покрытый пеной и кровью, рухнул замертво у самого шатра Алаэддина. Всадник, соскочив с него, оказался воином из армии Орхана.
– Шехзаде Алаэддин! – выкрикнул он, и его голос был полон и триумфа, и ужаса. – Срочное донесение от шехзаде Орхана!
В шатре воцарилась тишина. Все ждали вестей с восточного фронта.
– Армия Караманидов… полностью разгромлена! – выдохнул гонец.
По лагерю прокатился восторженный рев.
– Их столица, Конья… взята штурмом!
Воины кричали, обнимая друг друга. Это была великая победа! Месть свершилась!
Но гонец не разделял их радости. Его лицо было искажено болью.
– Но… – прошептал он, и все замолчали. – Шехзаде Орхан… во время штурма… он был в первых рядах…
Он упал на колени перед Алаэддином.
– Он ранен, повелитель. Очень тяжело. Он при смерти.
В шатре воцарилась мертвая, ледяная тишина. Великая победа на востоке в одно мгновение обернулась страшной, возможной трагедией.
Алаэддин стоял, сжимая в руке донесение. Его лицо, всегда спокойное и непроницаемое, превратилось в маску ужаса. Его тихая, бескровная, гениальная осада здесь, на западе, потеряла всякий смысл.
Его брат, его соперник, его вторая половина, его единственное крыло – умирал.