В шестьдесят два Нина Петровна впервые за сорок лет замужества почувствовала, что задыхается в собственной жизни.
Началось все с мелочи. Утром она, как всегда, подала мужу кофе, как всегда, поставила перед ним тарелку с двумя бутербродами ― с сыром и с колбасой, как всегда, включила телевизор на новости. Алексей Иванович пробормотал «спасибо», не отрываясь от экрана. Сорок лет одного и того же «спасибо».
И тут Нина Петровна вдруг остановилась посреди кухни с чашкой в руках и подумала: «А что, если я завтра не поставлю ему эти бутерброды? Что, если просто не встану в семь утра?»
Мысль была настолько дикой, что она испугалась собственной дерзости.
На следующий день все повторилось точь-в-точь. И послезавтра тоже. Но что-то внутри уже начало ломаться.
Алексей Иванович был хорошим мужем в понимании их поколения: не пил, зарплату приносил домой, никогда руку не поднимал. Но разговаривали они только о бытовых вещах. Когда они в последний раз говорили о чем-то, кроме счетов, ремонта и здоровья? Когда он в последний раз смотрел на нее не как на домработницу, а как на женщину?
Дети выросли и разлетелись. Младшая дочь живет в другом городе, звонит по воскресеньям из вежливости. Сын заходит раз в месяц с внуками ― поесть маминых пирожков и уйти к друзьям. Внуки ее любят, но она для них ― бабушка, которая дает сладости и не ругает. Не человек с собственными желаниями и мечтами.
А какие у нее мечты? Нина Петровна попыталась вспомнить и не смогла. Вся жизнь была подчинена чужим потребностям: сначала родителей, потом мужа, потом детей. Тридцать лет проработала бухгалтером ― не потому что любила цифры, а потому что работа была стабильная и рядом с домом. Выходила замуж не от большой любви, а потому что «пора, и парень хороший».
Недавно на пенсию вышла, и все говорили: «Теперь-то отдохнешь!» Но как отдыхать? С утра до вечера сидя дома с мужем, который читает газету и смотрит новости?
Кризис случился в поликлинике. Сидела в очереди к кардиологу ― давление скачет в последнее время, наверное, от этих душевных метаний ― листала журнал. И вдруг увидела фотографию: озеро Плещеево в октябре, золотые березы отражаются в темной воде.
Что-то оборвалось внутри. Такая острая тоска накатила, что даже дыхание перехватило. Когда она последний раз видела настоящую красоту? Не картинку в журнале или по телевизору, а живую, которой можно дышать?
Домой шла как в тумане. За ужином осторожно заговорила с мужем:
— Леша, а что, если мы съездим в Переславль? Говорят, там сейчас красиво, осень...
— Зачем нам куда-то ехать? Дома хорошо, — буркнул он, не отрываясь от телевизора. — Деньги тратить на ерунду...
Она хотела сказать, что денег у них достаточно, что можно позволить себе маленькую поездку. Но промолчала. Как всегда.
Ночью лежала и думала. Может, он прав? Может, в их возрасте глупо куда-то ехать? Но тогда что ― сидеть дома до смерти?
Утром, подавая мужу привычные бутерброды, она вдруг подумала: в семье все есть. Только ее в этой семье почему-то больше нет.
Билет купила через интернет, тайно. Мужу сказала, что едет к сестре в Ярославль ― та действительно приглашала. Соврала впервые в жизни, и странное дело ― совесть не мучила. Наоборот, появилось что-то, похожее на предвкушение.
В поезде соседка по купе, молодая женщина с ребенком, удивленно спросила:
— Одна путешествуете? А муж?
— Муж дома. Он не любит поездки.
Это была правда, но не вся. Нина Петровна впервые за десятилетия хотела побыть наедине с собой. Понять, что она за человек, когда рядом никого нет. Когда не нужно ни о ком заботиться, никому угождать, ни перед кем отчитываться.
Поезд мягко качался, за окном мелькали леса и поля. Она достала книгу ― «Доктора Живаго», которого давно хотела прочитать, но дома всегда находились дела поважнее. Открыла первую страницу и вдруг поняла: никто не знает, где она сейчас. Муж думает, что она у сестры. Дети думают, что она дома. Сестра не ждет ее до выходных.
Впервые в жизни Нина Петровна была совершенно свободна.
Это ощущение пугало и восхищало одновременно. Словно в шестьдесят два года она только начинала жить.
Ужинала в кафе при гостинице. За соседним столиком сидела женщина примерно ее возраста, тоже одна. Читала книгу, изредка поднимая глаза на окно. В какой-то момент их взгляды встретились, женщина улыбнулась.
— Тоже любуетесь закатом?
— Да. Очень красиво.
— Я каждый год сюда приезжаю. На неделю, в октябре. Елена Сергеевна.
— Нина Петровна. А я впервые... одна.
— Понимаю. Тоже было страшно в первый раз. А теперь это лучшая неделя в году.
Они разговорились. Елена Сергеевна оказалась врачом на пенсии, жила в Москве, но каждую осень приезжала в Переславль. У нее тоже были взрослые дети, муж, налаженная жизнь. Но несколько лет назад она поняла, что хочет иметь время только для себя.
— Поначалу муж не понимал. Говорил: зачем тебе одной где-то шляться? Но я объяснила ― мне нужно. Не от него убегаю, не от семьи. Просто нужно.
— И он согласился?
— Пришлось. А потом привык. Теперь даже спрашивает, когда собираюсь ехать в свое «паломничество».
Нина Петровна слушала и думала о том, как по-разному можно прожить жизнь. Елена Сергеевна не выглядела эгоисткой или плохой женой. Просто она позволила себе то, что многие женщины считают непозволительным ― время наедине с собой.
Утром они пошли к озеру вместе. Плещеево встретило их тишиной и туманом, который медленно поднимался над водой. Березы стояли золотые, неподвижные, отраженные темным зеркалом снизу.
— Красота какая, — прошептала Нина Петровна.
— Каждый раз думаю — неужели это все время было, а я не видела? — отозвалась Елена Сергеевна.
Они шли по берегу медленно, молча. Нина Петровна чувствовала, как что-то внутри расправляется, словно долго сжатые плечи наконец расслабились. Она думала о том, что дома в это время муж завтракает, смотрит новости, потом поедет на дачу копать картошку. Обычная суббота. А она здесь, у древнего озера, и впервые за много лет понимает ― она живая.
Не функционирует как жена, мать, бабушка, работник. А именно живет.
Днем они зашли в музей-заповедник, бродили по старинным церквям, пили чай в кафе с видом на озеро. Елена Сергеевна рассказывала о местной истории. Оказалось, она много читала о Переславле, знала легенды, предания.
— А я даже не подготовилась, — призналась Нина Петровна. — Просто увидела фотографию и поехала.
— Это самые лучшие поездки. По зову сердца.
Вечером в номере Нина Петровна достала телефон. Три пропущенных от мужа, два от старшей дочери. Она позвонила домой.
— Ты где пропадаешь? — голос Алексея Ивановича звучал недовольно. — Я звонил несколько раз.
— Была на экскурсии. У Люси все хорошо, передает привет.
Соврала опять. И опять это не мучило.
— Когда домой?
— Послезавтра, как планировали.
— Ладно. Я картошку выкопал, в погреб спустил.
— Молодец.
Короткий разговор. Сорок лет брака, и им нечего сказать друг другу, кроме бытовых мелочей. Когда это случилось? Или так было всегда, просто она не замечала?
На следующий день они с Еленой Сергеевной поехали в Горицкий монастырь. Древние стены, тишина, осенний сад с последними цветами. Нина Петровна села на скамейку у храма и вдруг поняла — она счастлива. Просто счастлива, без причины, без повода.
— Вы очень изменились за эти два дня, — сказала Елена Сергеевна.
— Как это?
— Лицо другое стало. Живое какое-то.
— А было неживое?
— Было усталое. Как у большинства женщин нашего возраста. Мы так привыкаем заботиться о других, что забываем ― у нас тоже есть душа.
Нина Петровна задумалась. Когда она последний раз думала о своей душе? О том, чего хочет именно она, а не семья, не дети, не муж?
Вечером она села писать в блокнот. Не знала зачем, просто рука потянулась к ручке. Записывала впечатления, мысли, ощущения. Как давно она не писала ничего, кроме списков покупок и рабочих отчетов?
«Сегодня поняла, что красота лечит. Не только глаза радует, а именно лечит что-то внутри. Может быть, усталость. Может быть, одиночество. Странно, я ведь не одинока. Есть семья, друзья. Но почему-то чувствую себя одинокой уже много лет. А здесь, наедине с собой, одиночества нет».
Утром расставание с Еленой Сергеевной далось тяжело. Они обменялись телефонами, адресами, пообещали встретиться в Москве.
— Вы еще приедете сюда? — спросила Елена Сергеевна.
— Не знаю. Наверное, да.
— Приезжайте. Это место что-то дает. Силы, что ли.
В поезде домой Нина Петровна снова читала «Доктора Живаго» и думала о прожитых днях. Что-то изменилось в ней безвозвратно. Словно открылась дверь, которая долго была заперта.
Дома муж встретил ее как обычно ― коротко поцеловал, спросил про дорогу, рассказал про свои дела. Все было как всегда, но Нина Петровна видела это словно со стороны.
— Как Люся? — спросил он за ужином.
— Хорошо. Передавала привет.
— А что делали?
— Ходили по городу, в церкви заходили. Говорили много.
Почти правда.
Вечером, готовясь ко сну, она смотрела на себя в зеркало. Лицо действительно изменилось. В нем появилось что-то новое. Не молодость, нет, но какая-то внутренняя свобода.
Через неделю позвонила Елена Сергеевна. Они договорились встретиться в Москве, сходить в театр. Потом встречи стали регулярными: раз в месяц, в выходные. Иногда театр, иногда выставка, иногда просто прогулка по городу и разговоры.
Алексей Иванович поначалу удивлялся:
— Что это ты стала такая деятельная? То в театр, то на выставки.
— Возраст такой. Хочется культурно развиваться.
Он пожимал плечами, но не возражал.
Зимой Нина Петровна записалась на курсы итальянского языка. Всегда мечтала выучить, но было некогда. Теперь время появилось. Не только свободное, но и свое собственное.
Весной купила мольберт и краски. В детстве любила рисовать, потом жизнь закрутила, и рисование забылось. Первые картины получались неумелые, но радость от процесса ― огромная.
— Что это ты разнообразилась? — спросила старшая дочь, увидев мольберт в углу комнаты.
— Рисую. Нравится мне.
— В твоем возрасте? Не смешно?
— А что смешного? Разве есть возраст для творчества?
Дочь удивленно посмотрела на мать. Действительно, что смешного?
Летом Нина Петровна предложила мужу:
— Леша, а может, съездим куда-нибудь? Давно не путешествовали.
— Зачем нам куда-то ехать? На даче хорошо.
— Но интересно же — новые места, люди...
— Мне неинтересно. Дома лучше.
Тогда Нина Петровна сказала:
— А я поеду с Еленой Сергеевной в Суздаль. Она давно зовет.
Алексей Иванович пожал плечами. Он привык, что жена стала самостоятельнее. И в целом это его не беспокоило ― дома она была такая же заботливая, готовила, убирала, но стала меньше ворчать и больше улыбаться.
В Суздале было еще прекраснее, чем в Переславле. Древние церкви, монастыри, тишина полей. Они жили в гостевом доме, завтракали в саду, ездили на велосипедах по окрестностям.
— Знаете, — сказала Елена Сергеевна в один из вечеров, — я благодарна судьбе, что решилась на эти поездки. Без них жизнь была бы другой.
— Какой?
— Серой. Правильной, но серой.
Нина Петровна понимала. Год назад ее жизнь тоже была правильной, но серой. Теперь в ней появились краски.
Осенью она снова поехала в Переславль. Уже не тайно, а открыто сказав мужу:
— Еду на неделю к озеру. Душа просит.
— Опять одна?
— С Еленой Сергеевной. Но если хочешь, поехали вместе.
— Нет, я дома лучше.
— Тогда до свидания.
Она поцеловала его и ушла, чувствуя легкость и предвкушение.
В Переславле встретила знакомую продавщицу в кафе:
— А, наша художница приехала! Как дела, как картины?
— Рисую потихоньку.
— А покажите что-нибудь в следующий раз. Мы тут выставку местных художников делаем, может, и ваши работы возьмем.
Нина Петровна засмеялась:
— Да какая я художница? Так, для души балуюсь.
— А для души — это и есть самое настоящее.
Вечером, сидя у озера с блокнотом, она писала:
«Третий раз здесь, а каждый раз как первый. Наверное, потому что каждый раз я другая. Год назад была усталая бабушка, которая впервые позволила себе побыть одной. Теперь — женщина, у которой есть увлечения, планы, желания. Не знаю, что будет дальше, но знаю точно — жизнь не закончилась, когда дети выросли, и я вышла на пенсию. Может быть, она только начинается».
За окном гостиницы шумели осенние деревья, где-то далеко плескалось озеро, и Нина Петровна чувствовала себя счастливой. Не потому, что у нее все хорошо — хотя и это тоже. А потому, что она наконец-то позволила себе жить не только для других, но и для себя.
И оказалось — это не эгоизм. Это необходимость. Как дышать, как есть, как спать. Женщине тоже нужно время наедине с собой, право на собственные желания, возможность открывать мир заново.
В шестьдесят два года Нина Петровна поняла простую истину: никогда не поздно начать жить по-настоящему.
Автор: Алексей Поликарпов
---
---
Бедная Рая
Надя так любила своего отца, так любила, что порой слов не хватало, и от любви дыхание в груди спирало. Высоченный, красивы-ы-ы-ы-й… Такая славянская внешность: ясные глаза, соколиные брови, прямой нос. Русые кудри волной и мягкая борода. Ему бы шелом на голову, кольчужку на тело, да плащ шелковый на могутны плечи. Ему бы палицу дубовую, меч-кладенец в руку, да доброго коня. Ему бы, Надькиному папе Феде, не на завод, а на заставу – ворога выглядывать, соловья разбойника одолевать, да всяких Змеев-Горынычей побеждать и за хвосты их, как пучок редиски увязывать, да на потеху народу в стольный град Новгород привозить.
Папа умел заразительно смеяться, откидывая красивую свою голову, во весь рот, громогласно, сверкая крупными белыми зубами – сразу видно – мужик смеется, а не какой-нибудь, прости господи, хи-хи-хи, прикрыв ротик ладошкой.
Такому молодцу и жену бы под стать: Василису прекрасную с лебединой поступью, Елену премудрую с лукавым взглядом светлых очей или Марью-Моревну с косой толщиной с хороший пеньковый канат. Нет. Женой папы была Надина мама. А Надина мама совсем не похожа ни на Василису, ни на Елену, и уж тем более, на Марью-Моревну. Надину маму звали Раей. Да. Рычащее, короткое, как взмах топора имя.
И вся она, тощая, тщедушная, душная, тусклая, как снулая рыба, вовсе не походила на сказочных царевен из русских сказок. Она походила на типичных тетенек из «масс». Тех самых «масс», что с утра шли на работу, а вечером шли с работы. По выходным толпились на чадных коммунальных кухнях и варили что-то на чадящих примусах. Эти тетеньки что-то на себя надевали, серое и бесформенное, и дети их были одеты в серое и бесформенное, и их мужья были серыми и бесформенными. И проживали они свою серую жизнь, и никогда не выказывали неудовольствия, и даже не стремились как-то изменить ее к лучшему.
Им все было нор-маль-но. Нормальная комната, нормальная городская баня по субботам, нормальный ряд стульчаков в туалете, нормальный трехстворчатый шкаф на полкомнаты, разделявший «детскую» от гостиной. Нормальная работа. Нормальная еда. Генеральная уборка по выходным. Нормальная жизнь, чего еще-то? . . .
. . . читать далее >>