1946 год. Имена изменены
Галина схватила сына за ухо и потащила домой. Карты посыпались из кармана Сеньки, но не от боли вопил мальчишка, а от того, что любимая колода разлетелась в разные стороны. Сильный ветер поднялся – вот уже понёсся куда-то пиковый валет, а затем и остальные карты. Не спасти уже сокровенное…
- Ты где взял эту гадость? – кричала Галина и тащила подростка за собой, не обращая внимания на людей, что оглядывались им вслед.. Вот прямо так за ухо и вела, а он быстро-быстро перебирал ногами, чтобы не было ещё больнее.
- Нашёл! – закричал Сенька.
- Где? На дороге валялись? – продолжала кричать мать. – Вот я тебе задам, когда дома будем. Эх, видел бы тебя отец!
Упомянув об отце, Галина задела Арсения за живое. На войне погиб Сенькин отец, лишь потрет висел на стене в память о нём. И когда мать хотела пристыдить сына за шалости, подводила к фотографии и нравоучениями доводила до слёз.
Арсению правда становилось невыносимо стыдно, когда вглядывался он в знакомые черты. Мать бранила его, порой не стесняясь в выражениях. И подзатыльник отвесить могла, и по спине хлопнуть тяжёлой рукой. Отец же молча смотрел с портрета - то ли грустно, то ли с осуждением. И Сенька был готов пообещать что угодно, лишь бы образ отца его простил. И он прощал.
- Был бы отец жив, шкуру бы спустил за то, что ты шулерством промышляешь! – продолжала ругаться Галина и с силой втолкнула парнишку в дом.
- Не шулер я! – завизжал Сенька. – Честный игрок.
- Я тебе дам честный! Получишь у меня сейчас, честный игрок! – воскликнула мать и дала Арсению затрещину. – Вот, погляди, Лёшенька, чем наш сын занимается.
Обратившись к покойному мужу, что спокойно взирал на происходящее с портрета, Галина зарыдала. Она плюхнулась на табурет и закрыла лицо ладонями. Тело её сотрясалось от рыданий. Женщина то стонала, то причитала. Сенька же растерянно глядел на мать.
- Мам, ну ты чего, - тихо произнёс мальчишка, - не плачь, мам.
Арсений стоял и переводил взгляд с портрета на мать. Потом обнял родительницу за трясущиеся плечи, вздохнул и исподлобья посмотрел на отца.
- Прости, папка, из-за меня она плачет, - прошептал подросток, - не хотел я.
Всё плакала Галина, говорила что-то невнятное. И всё же Сенька понимал мать. Причитала она, обращаясь к портрету. И тоже прощения просила, но уже за то, что не уберегла сына от пагубной страсти.
- Простииии, Лёшенька, простииии супругу свою, - не унималась женщина, - что ж за мать я такая, раз не смогла чадушко наше уберечь? Кровь Бельковых проснулась, видать, в нём. Ох, был бы ты жив, вместе бы мы спасли сынка. А одной мне не под силу…
Сердце Арсения разрывалось на части. Очень ему было жаль матушку – она искренне горевала за то, что сынок-то её картёжник. А ещё жгучий стыд испытывал парень перед портретом отца. Ему всегда казалось, что выражение лица на портрете менялось в зависимости от того, что происходило дома.
Плакала Галина и глаза у Алексея на портрете будто бы становились печальными. Хулиганил Арсений , так словно отец хмурился, а когда раскаивался сын и обещал исправиться, папин взгляд становился мягким и снисходительным.
- Мамка, ну не надо, я… - шептал парнишка матери. Вот только язык у него не поворачивался пообещать перед портретом отца, что больше не возьмёт карты в руки. А ведь именно таких слов, наверняка, ждала Галина.
Мальчик понимал, почему мать так расстроилась, узнав, что он играет в карты с дворовыми ребятами. Глеб Бельков, родной брат Галины, дядька Арсения, был профессиональным шулером, известным картёжником. Он не был на войне, и даже в самые тяжёлые времена был с иголочки одет и имел доступ к хорошим продуктам. У него была какая-то бронь, что позволяла ему оставаться дома.
В годы, когда советский народ бился с немецкими захватчиками, Глеб захаживал к сестре и племяннику и всегда не с пустыми руками. Приносил консервы, печенье, колбасу и конфеты в коробках.
- Люди мрут как мухи, солдаты наши гибнут, а ты сытый, холёный, еще и франтишь! – возмущалась Галина, разглядывая подарки с деликатесами.
Эх, вернула бы всё это великолепие братцу, пусть знает, что честный народ и корочку хлеба почтёт за честь жевать, но рядом радостно скакал Сенька, предвкушая вкуснятину. Вот мамка сейчас откроет банку тушёного мяса и сунет сыну сухарь. С каким наслаждением слопает он тушёнку, вымажет сухим хлебом всё до капельки!
- Не показывался бы соседям, - ворчала Галя, усаживая брата за стол, - а то ведь у тебя морда лоснится, видно же, что хорошо питаешься.
- А людям легче что ль станет, коли у меня в животе пусто будет? – с усмешкой отвечал Глеб, хлебая чай, который налила ему сестра.
- Легче сообща в голод выживать, - отрезала Галина, всё еще сомневаясь, что делать с гостинцами от брата. Может, кинуть в сытую морду? Да не кинешь уже – вот Сенька схватил пряник и с наслаждением грызёт его, аж урчит от удовольствия.
- Ни то, ни другое не по мне, - отвечал Глеб, - а ты была б посговорчивее сестрёнка, увёз бы я тебя с Сенькой куда подальше. Там и сытнее, и безопаснее.
Сердито поглядела Галина на брата и головой покачала. Никогда не поймут они друг друга.
- У меня Алексей всё по окопам, да под бомбами, - с презрением произнесла женщина, - и для сына он настоящий герой. Как Арсению в глаза смотреть буду, коли за красивой жизнью поеду?
- Ну как знаешь, - пожал плечами Глеб, - мне мальчонку твоего жалко. Племянник же он мне. Сама в нужде живешь, и его туда же!
- Я сыну своему лучшего в жизни желаю, - посмотрев в упор на брата, произнесла Галина, - и ежели картёжником как ты будет, мне впору помереть сразу. Значит, не усмотрела я за ним, воспитала плохо. Не бывать этому! Не будет Сенька мой, как ты, по поездам, по кабакам да притонам на ворованные камушки и золото играть.
- Ну и зря, - фыркнул Глеб, - пальчики-то у Сеньки нежные, будто у барышни. Чую, талант пропадает у мальца.
Рассвирепела Галина, цыкнула на брата, чтоб не смел больше заикаться о том, что ее Арсений картёжником станет, Глеб вроде как и угомонился.
Как-то ушла она из дому, а вернувшись, увидела картину, которая её ужаснула: на полу расположились её брат и девятилетний сын. И учит Глеб Сеньку игре в карты, рассказывает про масти разные, и какую карту валет бьёт.
- Ты чего мне мальчонку делам своим дурным делам учишь? - рассвирипела женщина. - Убирайся по-доброму, по здорову.
- Ты чего, сестрёнка, не кипятись. Мальчишка, одарённый у тебя.
- А ну пошёл вон! И больше чтобы сюда носа своего не показывал!
- Ладно, ладно, ухожу. Как лучше ведь хотел! - он поднял руки, затем встал и ушел.
Карты же на полу остались лежать. В сердцах Галина взяла каждую карточку и разрезала на много мелких кусочков. При этом ругалась очень сильно.
- Мам, пожалуйста, не надо, - прошептал Сеня, - не режь карточки, нравятся они мне.
Услышала мать эти слова и кинулась к сыну. То трясла его, то к себе прижимала и плакала, плакала.
- Сеня, сынок, забудь всё, чему тебя дядька учил! Плохо это…
- Мам, а разве дядя Глеб плохое что-то делает? Он говорил мне, что, если хорошо играть, всегда сыт буду. А еще часы у меня будут золотые и ты будешь одета в шелка!
- Не нужны мне шелка, сынок! Да я от стыда людям в глаза смотреть не смогу, коли играть начнешь. А дядя Глеб…неплохой он человек, добрый, но слабый! По дорожке плохой пошел. А ты умнее будь.
- Мам, не плачь ты, не стану я играть. Только ты скажи мне, почему дядя Глеб так мои пальцы разглядывал?
- Глупости какие, зачем ему твои пальцы?
- Ну говорил, что с такими пальцами я смогу ого-го как подняться…
Встряхнула Галина сына, когда поняла она, почему о пальцах дядька племяннику говорил. Глеб ведь и ей пел в уши про эти самые "пальчики". Постаралась она успокоиться, понимая, что заводит себя еще больше, затем села перед сыном на колени и взяла его руки в свои ладони.
- Слушай, сынок, узнаю, что карты в руки брал, я эти пальцы тебе по одному и повыдергаю.
Понял Сеня, что мать серьёзно говорит, поэтому задумался на мгновение и тут же кивнул. Знал он, что родительница на расправу скорая. Карты ведь днем с огнем не сыщешь, так, что может, и не случится ему в руках их держать.
****
Дядя Глеб больше к ним не приходил, хотя мальчик частенько вспоминал о нем. Веяло от молодого, красивого человека чем-то приятным и волнующим. Арсений частенько представлял, что, когда вырастет, будет он точь-в-точь таким же как его холёный, нарядный родственник.
А еще по ночам он мечтал о картах. Мальчик представлял, как берет в руки колоду, и она становится продолжением его пальцев. Он будто физически ощущал каждую карту под своими пальцами. Губы Арсения неслышно шептали значение каждой карточки, восстанавливая в памяти цифры, картинки и масти – бубновая дама, пиковый туз.
Мысленно мальчик тасовал колоду. Он представлял себе этот шелестящий звук. Карты пляшут в его руках, сливаются, переплетаются, слушаются.
Мечты о картах перестали занимать голову Арсения, когда на отца пришла похоронка. Перед лицом беды всё стало не важным. И хотя мальчику самому было невыносимо больно, тяжелее всего он переживал материнское горе. Мать плакала постоянно, и, казалось, совсем перестала спать ночами.
Порой Сеня просыпался среди ночи, и слышал тихий непрекращающийся вой из её спальни. Сын был готов вывернуть душу наизнанку, лишь бы избавить её от страданий. Он сам медленно умирал, каждый день слыша материнские стоны и плач.
Шли недели, месяцы, и Галина постепенно приходила в себя. У неё наладился сон, но она повесила на стену портрет, с которым иногда разговаривала.
Однажды парнишка шел домой по серым, неприветливым улицам. Во дворах было пусто, кое-где можно было увидеть людей – угрюмых, худых и молчаливых. На душе было тоскливо, домой идти не хотелось. Когда перед Арсением выросла высокая мужская фигура, ему на мгновение показалось, что это воображение играет с ним в странные игры.
- Сенька, племяш, - произнес мужчина в красивом пальто, абсолютно новом, богатом, без единой заплатки или дырки. Она раскрыл объятия и сгрёб в охапку мальчишку.
Арсений успел испугаться, так как не сразу признал Глеба. Своего дядьку он не видел с того самого дня, когда тот поругался с матерью. Тогда еще отец был жив – год, а может быть, два назад.
- Дядя Глеб! – воскликнул мальчик радостно, наконец признав его.
- Здорово, племяш, я тебя тут давно поджидаю, - сказал Глеб, - мамка-то твоя меня и жалует, не хочу я к ней заходить. А вот с тобой потолковать хочу.
Давно забытое ощущение вдруг проснулось у Сеньки внутри. Он, кажется, понимал, о чем толкует дядька. Разволновался парень, во рту у него пересохло.
Глеб взял в свои руки пальцы племянника и с восхищением покачал головой. Провёл он своими подушечками по его коже и кивнул.
- Послушай, племяш, ты должен играть, - произнёс он. - Я научу, всему научу, богато жить будешь.
Шепнул Глеб племяннику, что отведёт его к людям, с которыми играть можно. А пока надо бы парню поучиться, ведь кроме гибких чувствительных пальцев для игры в карты еще и умение нужно.
- С серьёзными людьми тебе рановато играть, да и не осталось их в нашем городе, - сказал Глеб, - я поведу тебя туда, где скромнее публика. Там никого не смутит, что ты малой совсем.
- Дядя Глеб, я всему научусь, - тихо произнёс Арсений, - ты мне дай только…
- Чего тебе дать, племяш?
- Колоду дай, рукам страсть, как охота, карты потрогать!
Глеб довольно усмехнулся и протянул заветную пачку племяннику. Шепнул он парню, чтобы не показывал запретное матери, да и вообще некому. А еще сказал, куда подходить следует каждый вечер, но так, чтобы никто не знал.
- Дядь, я играть там буду?
- Как научишься, так пожалуйста.
И началась у Сеньки совсем другая жизнь.
Глеб обучал Арсения правилам и приводил племянника посмотреть игру опытных людей. Пытливый ум мальчишки жадно впитывал малейшие нюансы. К тому моменту, когда Арсений впервые сел за стол, он знал игру в мельчайших деталях.
- Потрясающий парень, - кивнул один из игроков Глебу, - далеко пойдет.
Дядя Сеньки с удовлетворением кивнул. Он гордился племянником и был уверен, что вместе они "наворотя"таких дел, что нужды в деньгах у обоих не будет никогда.
У парня появились деньги, Глеб предупредил его, что показывать их матери нельзя. Дядя любезно предлагал забирать выигрыш себе и хранить в надежном месте. Мальчишке же он выдавал совсем немного – как раз столько, сколько мог заработать подросток на разгрузке вагонов или другой мелкой работе. Иногда вместо денег он давал племяннику продукты – тушёнку, галеты, масло и чай. Сенька радовался и этому – продуктовый "выигрыш" он спокойно мог принести домой, выдавая за честный заработок.
- Смотри, Лёшенька, - сияя от гордости, обращалась мать к отцовскому портрету, - сынок наш, кормилец. Двенадцать лет всего, а настоящий мужчина растет. Вагоны разгружает, на заводе работает. Его силами и кормимся!
Слушая похвалы, Сенька избегал встречаться взглядом с глазами на портрете. Он нехотя позволял матери себя обнять, поцеловать, и прятался от ее глаз.
Как же Арсению нравилась его новая жизнь. Раньше он жил в печали об отце и тревоге о матери, он думал о войне и о том, что скоро советские солдаты разобьют немцев. А еще мечтал вдоволь есть мяса и сахара.
ПРОДОЛЖЕНИЕ