В сибирском селе, раскинувшемся на берегу широкой реки, жизнь текла по заведенному исстари порядку. В семье зажиточного земледельца подрастал сын Яков, парень девятнадцати лет, светлоглазый и могучий, «косая сажень в плечах». Как-то раз мать подозвала его к себе, усевшись на дубовую лавку.
— Давай-ка, Яша, я у тебя в голове поищу, — сказала она.
Он послушно прилег, возложив голову с буйными вихрами на ее колени. Под мерные движения гребешка мать завела разговор, тихий и не терпящий возражений:
— Мы с отцом решили. Будем сватов засылать. Пора тебя женить.
Яков вздрогнул.
— На ком? — вырвалось у него.
— Да на Груне, соседской дочке. Девушка хорошая.
Не сказав ни слова, Яков вскочил, как ошпаренный, и выпрыгнул в распахнутое окно — его воля и мысли никого не интересовали. Обычай был суров: родительское слово — закон. «Стерпится — слюбится», — говаривали старики.
Груня, Агриппина, что звалась попросту Грушей, была из семьи украинских переселенцев. Мирная, приятная круглолицая девушка, с густой темной косой и умными карими глазами. Якова на ней женили. И жизнь, вопреки опасениям, сложилась счастливо. В браке этом родились два сына и шесть дочерей. Младшенькую, Дусю, Груша родила, когда ей самой было уже под сорок.
К тому времени Груша стала полновластной хозяйкой большого семейства. У печи несли вахту две снохи. Одна из них, вечно с насморком, бывало, выбежит на порог, густо высморкается двумя пальцами и бодро крикнет в сени: «А, запищали?» — и снова к плите.
Яков мужиком был трезвым и основательным. Однажды видел, как вели его соседа двое с винтовками. Тот, бедолага, кричал: «Кум, скажи им, я не виноват!» Но Яков лишь попятился, застыв от ужаса, и очнулся, только когда спиной уперся в холодные кованые прутья церковной ограды. У него была семья — огромная, шумная, его крепость и его ответственность. Ввязываться в чужие беды было не с руки.
Но своя беда пришла сама. Настали тревожные тридцатые. До Сибири долетали пугающие вести о раскулачивании. Хозяйство у Якова было крепкое, но работников со стороны он не держал, всё на своих плечах тянул. Однако и его приметили. Чуя неминуемую беду, накануне обыска он с женой бежал на Урал, бросив всё нажитое добро, лишь бы не угодить в ссылку, «куда Макар телят не гонял». Взрослые дочери были уже пристроены, кроме младшей Дуси — ей едва исполнилось двенадцать.
Девочку оставили на попечение старшей дочери Маши, что была замужем за человеком по имени Самоха. Судьба Маши сложилась трагично: в юности она родила здорового мальчика, но детский крик испугал юную девчонку, чье детство еще не закончилось… Мальчик не выжил. А после Маша, говорят, застудилась, бродя по снегу с подружками, и больше детей у нее не было.
Самоха не очень привечал сиротку и вскоре стал попрекать девочку каждым куском. «Много жрешь!» — то и дело слышала Дуся. Родителям донеслись слухи, и они забрали дочь к себе на Урал. С тринадцати лет она работала наравне со взрослыми на стройке, возила на телеге кирпич, сама запрягала лошадь. Этой девочкой была моя мать.
Яков не дожил до моего рождения, умер в войну. А Груша угасала двадцать лет спустя. У ее постели неотлучно дежурили две дочери: Арина и Нюрка — младшая из Анн, что были в семье. Нюрка, рыжая, веснушчатая, с тяжелым заиканием, так и не вышла замуж, и именно она дохаживала за старой матерью.
Арина же в детстве была высокой и голенастой. Смекалистая, она свой рост использовала умело: подкарауливала соседских ребятишек, возвращавшихся из леса с ягодами, выскакивала как черт из табакерки и под липовую угрозу опрокидывала их лукошки в свою корзину. Настоящий рэкет. Но у постели умирающей матери ее смекалка дала осечку.
Груша, уже слепая, прошептала:
— Нюра, ты одна-то со мной?
— Н-н-нет, м-мама, тут еще Арина, — ответила та.
При Арине старуха умолкла. А речь шла о золоте — о тех самых царских червонцах, что остались от прежней, зажиточной жизни. Золото унаследовала одна Нюрка. Вскоре она купила просторный дом и даже обрела мужа — оказалось, что золото сильнее любого заикания. Муж тот, при знакомстве щеголявший в рваном ватнике и дырявых сапогах, к моменту, когда бросил ее, уже носил костюм с иголочки и щегольскую шляпу.
После смерти Нюрки золото перешло к одной из ее племянниц, дочери сестры Анютки. Их было две сестры, но «в шоколаде» оказалась лишь одна. С тех пор прошло лет двадцать, а мои двоюродные сестры из-за того наследства не общаются до сих пор.
***