— Ну что, опять я одна мою эту гору посуды?! — вздохнула Нина, глядя на кухонную раковину.
Двенадцать тарелок, восемь салатниц, четыре кастрюли и сковорода с пригоревшими остатками — Нина считала автоматически, расставляя посуду возле раковины.
После семейного обеда всегда оставалось вот так. Все поели, все довольны, все ушли. А я стою тут, как официантка в ресторане, который никто не собирается закрывать.
Кран включился с привычным шумом. Горячая вода смыла первые капли жира с фарфоровых тарелок — тех самых, которые Тамара Сергеевна принесла «для особого случая».
Особый случай... А что особенного в воскресном обеде с котлетами?
Нина намочила губку, выдавила моющее средство. Белая пена пошипела, разрастаясь между пальцев.
— Нин, я к маме схожу! — крикнул Игорь из прихожей. — Она что-то расстроилась из-за вчерашней истории с телефоном.
Дверь хлопнула прежде, чем Нина успела ответить.
Конечно, сходи. К маме. Отдохнуть от этого кошмара под названием «семейные обязанности».
Она погрузила руки в пену глубже. Вода была почти обжигающе горячей — именно так, как нужно для жирной посуды. И для того, чтобы не чувствовать ничего, кроме этого простого, понятного тепла.
На кухонном столе лежал её телефон.
Экран загорелся — уведомление от коллеги из бухгалтерии: «Нина, можешь завтра пораньше? Квартальный отчёт горит».
Завтра понедельник. Снова работа, цифры, отчёты. А дома — опять тарелки, опять недовольные лица, опять вопросы «А ужин будет?»
Она провела мокрой рукой по экрану, отклонила уведомление. Телефон погас.
Когда это началось? Когда я превратилась в домработницу в собственной квартире?
Первая тарелка была чистой. Нина поставила её в сушилку, взялась за следующую. На дне остались кусочки картошки — Александр Степанович, как всегда, не доел. В его возрасте аппетит не тот.
А в моём возрасте — терпение не то.
Губка заскребла по керамике. Белая пена стала серой от смытого жира.
Капли с мокрых рук падали на фартук. Тёмные пятна расползались по ткани — сначала маленькие, потом всё больше.
Я стою тут уже полчаса, а они сидят в тепле и уюте. Игорь у мамы чай пьёт, обсуждает мои «странности». Тамара Сергеевна жалуется, что невестка «какая-то не такая». А дети... дети даже не спросили, нужна ли помощь.
Из крана потекла вода чуть прохладнее. Нина подкрутила вентиль, но горячей уже не стало.
И это ещё одно. В доме всё время что-то не работает как надо. То вода не горячая, то лампочка перегорает, то дверца шкафа отваливается. И кто всё это замечает? Кто помнит, что нужно мастера вызвать? Правильно.
Салатница от оливье оказалась самой противной — майонез засох корочкой, зелёный горошек прилип ко дну. Нина потёрла сильнее, губка заскрипела по стеклу.
Сорок минут назад все хвалили этот салат. «Нина, как всегда, вкусно!» А теперь я одна скребу эти остатки их удовольствия.
В раковине скопились крошки и кусочки еды. Нина включила воду посильнее, чтобы всё смыть. Брызги попали на рукава, на лицо.
Вот и отлично. Теперь я не только уставшая, но ещё и мокрая.
На плите остыла сковорода. Там пригорели котлеты — те самые, что принесла Тамара Сергеевна в фарфоровой тарелке. «Игорек так любит мои».
Нина подошла к плите, посмотрела на чёрные пятна на дне сковороды.
Да, любит. И я готовила гарнир. И накрывала на стол. И убираю теперь. А Игорек — у мамы. Отдыхает от всех этих забот.
Сковорода была тяжёлая, неудобная. Нина донесла её до раковины, поставила в пену. Горячая вода зашипела, коснувшись раскалённого дна.
На кухонном столе стояла её кружка с недопитым чаем.
Она налила его ещё до прихода гостей — хотела допить после еды, посидеть спокойно, полистать что-нибудь в телефоне. Но не получилось.
Никогда не получается.
Чай был холодный. Нина сделала маленький глоток — невкусно, горько. Она поставила кружку обратно.
Даже чай не могу нормально выпить в собственном доме.
Руки в пене уже начали морщиться. Кожа на кончиках пальцев стала белой, сморщенной. Ногти — мокрые и мягкие.
Вот такие у меня руки теперь. Руки посудомойки.
В ванной зазвонил телефон Игоря — он забыл его дома. На экране высветилось: «Мама».
Конечно, мама. Она, наверное, хочет ещё раз обсудить мою «подозрительность». Или придумать новый способ проверить, всё ли со мной в порядке.
Телефон замолчал, потом зазвонил снова.
Пусть звонит.
Последняя кастрюля была самая большая. В ней варилась картошка — простая, обычная картошка, которую все съели, не заметив. Как и всё остальное, что она делает.
Кастрюля не помещалась в раковину целиком. Нина наклонила её, поливая водой изнутри. Капли брызгали в разные стороны — на фартук, на пол, на неё саму.
И вот теперь ещё пол мыть надо.
Пена в раковине стала грязно-серой. Нина выпустила воду, включила кран заново. Чистая вода смыла остатки жира и крошек в слив.
А потом случилось то, чего она не ожидала.
Горло сжалось. Глаза защипало — не от моющего средства, не от усталости. От чего-то другого, что копилось внутри уже давно.
Я не плачу. Не буду плакать из-за посуды.
Но слёзы уже были. Они текли по щекам, падали в раковину, смешиваясь с водой из крана.
Я плачу в пятьдесят два года, стоя над грязной посудой в своём собственном доме. И никого рядом нет.
Входная дверь хлопнула — Игорь вернулся раньше обычного. Нина быстро вытерла лицо кухонным полотенцем, но глаза всё равно остались красными.
— Нин? — его голос прозвучал из прихожей. — Где ты?
— На кухне, — ответила она, стараясь, чтобы голос звучал обычно.
Игорь появился в дверном проёме с термосом в руке — тем самым, с которым ездил на работу. Увидел её у раковины, кучу вымытой посуды в сушилке.
— Ты чего? — он подошел ближе, всмотрелся в лицо. — Почему глаза красные?
Классический вопрос. «Ты чего?» Как будто не понимает, что я тут полтора часа одна мою посуду после его семейного праздника.
— Устала, — сказала Нина, не поворачиваясь от раковины.
— Устала от чего?
В его голосе было искреннее непонимание. Не притворство, не равнодушие — именно непонимание. Он правда не видел проблемы.
И это, наверное, хуже всего. Если бы он делал это нарочно — можно было бы обидеться, поссориться, разобраться. А так... он просто не замечает.
— От всего, — Нина выключила воду, оперлась о край раковины. — От того, что готовлю, накрываю, убираю. А потом все уходят, и я остаюсь одна с горой тарелок.
Игорь поставил термос на стол, рядом с её кружкой недопитого чая.
— Но ты же всегда этим занималась... — начал он неуверенно.
— Всегда, — кивнула Нина. — Двадцать лет всегда. И знаешь, что самое противное? Что никто даже не спрашивает, хочу я этого или нет.
Он сел на табуретку, посмотрел на неё внимательно.
Первый раз за много месяцев смотрит именно так — не мельком, не между делом.
— А ты хочешь?
Прямой вопрос. Неожиданно.
— Что — хочу?
— Заниматься всем этим. Готовить на всех, убирать за всеми.
Нина медленно сняла резиновые перчатки. Руки были красные, морщинистые от горячей воды. Она посмотрела на них — на свои пятидесятидвухлетние руки, которые каждый день делали одно и то же.
— Нет, — сказала она тихо. — Не хочу.
Тишина затянулась. В ней слышался только гул холодильника и капанье из неплотно закрученного крана.
— А что ты хочешь? — спросил Игорь.
Что я хочу? Нина задумалась. Когда в последний раз кто-то спрашивал меня об этом?
— Хочу, чтобы после семейного обеда кто-то кроме меня подумал о посуде, — начала она медленно. — Чтобы кто-то спросил: «Нина, может, тебе помочь?» Чтобы не я одна помнила, что в холодильнике кончается молоко, а на плите пригорает котлета.
Игорь кивал, слушая.
— Хочу иногда сидеть за столом и есть, а не суетиться вокруг всех с кастрюлями. Хочу, чтобы мой муж не убегал к маме каждый раз, когда дома напряжённая атмосфера.
Слова шли сами собой — те, которые копились внутри месяцами.
— И хочу нормально попить чай, — она кивнула на кружку с холодной заваркой. — Допить до конца, не отвлекаясь на то, что кому-то нужно подать, убрать, помыть.
Игорь взял её кружку, понюхал.
— Совсем холодный, — констатировал он. — Сейчас свежий заварю.
Это было неожиданно. Обычно он просто говорил: «Ну так подогрей в микроволновке».
Он встал, включил чайник. Достал из шкафчика две чашки — не кружки, а именно чашки, с блюдцами. Те, что дарили на свадьбу и которые они доставали только для гостей.
— А что с мамой? — спросила Нина, глядя, как он достаёт чайные ложечки.
— Мама подождёт, — сказал Игорь спокойно. — Мне кажется, я слишком часто к ней бегаю, когда дома проблемы.
Вода в чайнике закипела. Игорь заварил чай, подождал пару минут, разлил по чашкам.
— Садись, — сказал он. — Будем пить чай. До конца. И никто не будет нас отвлекать.
Нина села за стол. Чай был горячий, крепкий, с тем особым вкусом, который бывает только когда его заваривают правильно, не торопясь.
— У мамы есть теория, — сказал Игорь, делая глоток. — Что ты в последнее время «какая-то не такая». Странная, подозрительная.
— А ты как думаешь? — спросила Нина.
— Думаю, что ты не странная. Думаю, что устала, а мы этого не замечали.
Он поставил чашку на блюдце, посмотрел ей в глаза.
— И ещё думаю, что пора что-то менять.
Вот этого Нина точно не ожидала.
— Что менять?
— Не знаю пока. Но точно не буду каждый раз убегать к маме, когда дома что-то не так. И буду помогать с посудой. И спрашивать, что ты хочешь на ужин, а не просто ждать, пока еда появится на столе.
Нина почувствовала, как внутри что-то тёплое разливается — не от чая, от чего-то другого. От того, что её услышали. Первый раз за долгое время.
— А знаешь, что самое смешное? — сказала она. — Твоя мама искала телефон, который был у неё. А я ищу себя, которой у меня тоже нет, а вдруг есть?
Игорь засмеялся:
— Ну так найдём. У нас есть время.
Да, подумала Нина, время есть. И теперь есть с кем его тратить правильно.
Они сидели за кухонным столом, пили чай из праздничных чашек, а в раковине лежала последняя немытая сковорода.
Но её можно было помыть и завтра.
А пока — впервые за много лет — Нина допивала чай до конца.
Слёзы у раковины оказались не концом, а началом. Началом того, как она перестанет быть удобной и начнёт быть собой.
👉 В следующей серии — "Подарок на юбилей". Дочь Лена привезёт отцу дорогую куртку, а Игорь — старый радиоприёмник. И Тамара Сергеевна покажет, как она умеет сравнивать...
Подписывайтесь, чтобы не пропустить.
Начало: