Всю свою жизнь я работал. С четырнадцати лет – сначала подмастерьем, потом слесарем, сейчас – прорабом на стройке. Руки у меня всегда были в мозолях, спина – в поту. Я искренне верил, что мой сын будет иметь больше, чем я. Что я смогу дать ему все, чего был лишен сам. Я ошибался. Я дал ему слишком много. И вместо благодарного, целеустремленного мужчины я вырастил нахлебника, который в двадцать пять лет не видел дальше экрана своего компьютера. Мне пришлось совершить самый жестокий и самый тяжелый поступок в своей жизни, чтобы спасти его. И себя. И нашу семью. Теперь я знаю: иногда самая большая любовь – это не накормить, а дать проголодаться. Не укрыть от ветра, а вытолкнуть в бурю, чтобы он научился сам ставить парус.
Тупое дно
Мой сын Артем закончил школу еле-еле. В институт не поступил, сказал – «не его». Год «отдыхал». Потом еще один. Потом пошел на какие-то курсы, которые ничем не закончились. К двадцати пяти годам у него не было ни профессии, ни желания ее получить, ни малейшего стыда за то, что он живет на наши с женой деньги.
Его жизнь состояла из трех вещей: компьютерные игры до пяти утра, сон до четырех дня и ночные посиделки с такими же, как он, «потерянными» ребятами. Наши ссоры стали ритуалом. Я кричал, требовал, чтобы он нашел работу, начал наконец-то жить. Он молча отворачивался к монитору или огрызался: «Отстань, я сам разберусь». Моя жена Лена плакала и уговаривала меня: «Он просто ищет себя, не дави на него, время придет».
Время шло. Артем не искал себя. Он удобно устроился в своей роли вечного ребенка. Мы содержали его, платили за его телефон, кормили, убирали за ним. Он воспринимал это как данность. Как нашу прямую обязанность. Я смотрел на него – здорового, крепкого парня, который просиживал штаны в кресле, в то время как я на стройке разгибал спину, – и во мне копилась ярость. Ярость и бессилие. Я чувствовал, что мы его потеряли. Что он превратился в чужого, ленивого человека, который просто живет в нашей квартире.
Последняя черта
Последней каплей стала история с деньгами. Мне нужно было расплатиться с бригадой за сверхурочные. Я снял в банке пятьдесят тысяч, положил в сумку и зашел домой переодеться. Вышел на пятнадцать минут купить сигарет. Когда вернулся, денег в сумке не было.
У меня похолодело внутри. Я обошел всю квартиру. Артем был дома один, сидел в наушниках, уставившись в экран. Я спросил, не брал ли он денег. Он даже не обернулся, просто пожал плечами: «Нет, не брал».
Но я видел по его затылку, что он врет. Я полез в карманы его куртки, висевшей в прихожей. И достал оттуда пачку денег. Не всю, конечно. Тысяч десять. На «гулянку» с друзьями.
В тот момент во мне что-то оборвалось. Вся ярость, все годы бесполезных уговоров и унижений – все это слилось в одну ясную, холодную точку. Я не кричал. Я подошел к его креслу, выдернул штекер наушников из компьютера. В комнате повисла гробовая тишина.
«Собирай вещи. До свидания».
Он обернулся, смотря на меня пустыми, непонимающими глазами.
«Ты что, серьезно? Из-за каких-то денег?»
«Из-за всего. Из-за твоей лжи, твоего безделья, твоего неуважения. Ты – вор и тунеядец. Мне такой сын не нужен. Уходи. Прямо сейчас».
Тут началась истерика. В комнату вбежала Лена, услышав шум. Она рыдала, умоляла меня одуматься, кричала, что я монстр, что выгоняю родного сына на улицу. Артем сидел бледный, думая, что мать меня уговорит. Но во мне была сталь. Я был спокоен и непреклонен. Я видел, как в его глазах сначала был шок, потом злость, а потом – впервые в жизни – животный страх. Страх остаться одному.
Он собрал рюкзак с вещами. Я сунул ему в руку те самые десять тысяч, которые он украл, и пять тысяч сверху.
«Этого хватит на неделю в общаге. Потом – крутись как хочешь».
И закрыл за ним дверь. Под вой моей жены, которая называла меня убийцей.
Год испытаний
Первые месяцы были адом. Лена не разговаривала со мной, плакала по ночам. Я сам не спал, постоянно думая о нем. Где он? Как он? Поел ли? Он звонил только матери, я слышал обрывки разговоров: он снял койку в страшной общаге на окраине, устроился грузчиком в супермаркет. Он ненавидел эту работу, ненавидел свою жизнь. И больше всего он ненавидел меня.
Я молчал. Сердце мое обливалось кровью, но я понимал – любое мое вмешательство сейчас все уничтожит. Я должен был выдержать. Мы с женой платили за его учебу в институте, но он бросил. Теперь он должен был сам.
Через полгода ненависть в его голосе сменилась на усталость. Он сменил работу – устроился разнорабочим на склад. Платили больше, но работа была тяжелее. Как-то раз он позвонил матери и спросил… рецепт котлет. Он жил в комнате с плитой и научился готовить макароны и яичницу, но захотел нормальной еды. Это был первый, крошечный признак того, что он начинает заботиться о себе сам.
Он снова заставил меня работать. Устроился помощником сварщика на маленькое предприятие. Зарплата была мизерная, но он сказал, что «там интересно». Я впервые за долгое время почувствовал проблеск надежды. Он не просто искал легких денег. Он что-то искал для себя.
Мы не вмешивались. Мы молча наблюдали со стороны, как наш сын, медленно и мучительно, но взрослел. Он научился считать деньги, откладывать на проезд, сам стирал свои вещи и не ждал, что мир принесет ему все на блюдечке.
Новый человек
Ровно через год после нашего разрыва в дверь позвонили. Я открыл. На пороге стоял он. Но это был не тот сын, которого я выгнал. Спина была прямая, взгляд – уверенный, в руках – букет для матери и бутылка хорошего коньяка для меня. Он зашел, обнял заплакавшую Лену, а потом посмотрел на меня.
«Привет, отец».
«Привет, сын».
Он сел за стол и рассказал все без прикрас. О том, как ненавидел меня первые месяцы. О том, как было тяжело. О том, как он работал грузчиком и мечтал вернуться домой. А потом он рассказал о главном. О том, как попал на завод и впервые взял в руки сварочный аппарат.
«Я понял, что это – мое, – сказал он. – Мне нравится эта работа. Я вижу результат. Я пошел на курсы, получил третий разряд. Теперь я штатный сварщик, меня ценят. Вот». Он положил на стол конверт. «Это те самые десять тысяч. И пять, которые ты дал. С процентами».
В его голосе не было ни высокомерия, ни обиды. Была спокойная, мужская уверенность. Он не просился обратно. Он пришел отчитаться. Показать, что справился.
В тот вечер мы выпили с ним тот коньяк. Не как отец с непослушным сыном, а как двое взрослых мужчин, которые, наконец, нашли точки для взаимного уважения.
Он не вернулся жить домой. Он снял себе маленькую квартиру рядом с работой. Теперь он мой главный советчик по всем строительным вопросам. Ко мне на стройку иногда приезжают его коллеги – что-то посоветоваться, помочь. Они называют меня «батей» и уважительно кивают.
Я выгнал его, чтобы спасти. И это сработало. Я не жалею. Я горжусь им. И тем, что хватило у меня духа на жестокую, но необходимую любовь.
Читайте еще: