Жилой комплекс «Солнечная система» — название громкое, почти как космическая программа. А по сути — двадцать этажей, натужно раскрашенные в цвета апельсина и салата, окружённые вечно битком набитыми парковками. Лифт работает через раз, детская площадка ободрана до металла, и всё равно жильцы гордо говорят: «У нас современный район».
Космос тут только в том, что до ближайшего магазина пешком пятнадцать минут, а управляющая компания живёт где-то в другой галактике.
Я — Сергей, инженер на заводе. Сорок два года. Пять лет как обитаю в этой «Солнечной системе», хотя солнца здесь меньше, чем в подвале. Характер у меня прямой: если лифт сломался — иду ругаться. Если двор завален мусором — звоню диспетчеру. Жена говорит: «Ты вечно воюешь с ветряными мельницами». А я думаю: если не воевать, то зачем жить?
В тот вечер возвращался из магазина. В сетке — хлеб, молоко, кусок мяса, всё самое земное. И тут вижу: у подъезда стоит «Хёндай Солярис». Стоит не просто так — перекосился поперёк всего проезда. Хоть на вертолёте взлетай. Рядом — таксист, курит, уткнувшись в телефон. Узбек, лет тридцати пяти.
Я подхожу.
— Мужик, ты весь проезд перекрыл. Переставь машину.
Он даже головы не поднял.
— Жду заказ. Сейчас придёт — уеду.
Сказал это тоном, будто я у него в наймах. Я почувствовал, как внутри включилась знакомая обида. Вроде бы мелочь, но за этой мелочью стояла вся моя жизнь — с очередями, с пробками, с коммунальными квитанциями, с вечным «потерпите».
— Ты не дома, — говорю ему. — Приехал работать, а ведёшь себя, как хозяин.
Он стряхнул пепел и ответил спокойно, даже устало:
— Я плачу за парковку. Как все.
Эти слова ударили сильнее любого хамства. «Как все». Будто мы действительно равны. Но я-то знаю: он — временный, я — постоянный. Он завтра уедет, а я здесь останусь воевать с дворниками и тараканами.
Я шагнул ближе.
— В Узбекистане у тебя что? Ничего. Вот и едете сюда. Но уважать надо, понял?
Он посмотрел на меня так, словно видел сквозь. Взгляд не злой, не дерзкий, а пустой, как у человека, который двенадцать часов возит чужих детей, слушает чужие разговоры и только мечтает о койке в общежитии. Я понял, что он не хочет ругаться. Но меня уже занесло.
— Ты раб. Раб русских! — крикнул я.
Эти слова вырвались не из головы, а из печени. Из усталости, из обид, из этих бесконечных собраний жильцов, где никто ничего не решает. Я кричал не на него. Я кричал на жизнь, в которой человек — винтик.
Он потянулся к двери машины.
— Что вы говорите…
— Что слышал! — не унимался я. — Каждый день вижу вас. Паркуетесь, где попало. Мусорите. А мы терпим. Мы всё терпим!
Моя рука размахивала пакетом с продуктами, и молоко внутри плескалось, как ртуть. Я сам слышал, что говорю как безумный. Но остановиться уже не мог.
Он сел за руль. Завёл мотор. «Хёндай» взревел, словно собака, которой наступили на хвост, и рванул с места. Шины оставили чёрную дугу на асфальте, как подпись внизу документа.
С балкона выглянула соседка, старушка с шестого этажа.
— Опять скандал из-за таксистов, — сказала она, качая головой.
Я поднялся домой. Поставил сумку на кухонный стол. Жена спросила:
— Что случилось? Ты красный весь.
— Да так, — ответил я. — Разговор был.
Но мне не спалось. Я ходил по комнате, смотрел в окно на тёмный двор и думал: я победил или проиграл?
На следующий день узнал: таксист — его звали Алишер — пошёл в полицию. Сказал, что я его оскорблял, угрожал. Участковый позвонил: «Зайдите, поговорим».
В отделении пахло старой мебелью и бумагой. Молодой следователь посмотрел видео, где я машу руками, а Алишер стоит молча.
— Сергей, зачем вы так? — спросил он.
— Накопилось, — ответил я.
— Но вы взрослый человек. Надо держать себя в руках.
— А толку? Взрослость — это когда всё терпишь.
Он посмотрел на меня, как на больного. Записал что-то в папку. Сказал:
— Ладно, обойдёмся беседой.
Я вышел из отделения, сел на лавку у остановки. Люди проходили мимо, никто не смотрел. Я вдруг подумал: а может, это я раб? Раб двора, раб квитанций, раб привычки ругаться. А Алишер — свободный. Сегодня здесь, завтра там. Сел в машину и уехал.
Теперь во дворе меня знают как «борца с таксистами». Кто-то хмуро кивает, кто-то отворачивается. На собрании жильцов я опять спорил про уборку снега, и женщина из пятого этажа сказала:
— Ну, это он, наш герой с таксистами.
Я усмехнулся, но внутри было пусто.
Алишер больше сюда не приезжает. Я видел его машину пару раз в другом районе. Он объезжает «Солнечную систему». Избегает. А я остался. С пакетом из «Пятёрочки», с этим двором, с этим вечным терпением.
Иногда ночью я смотрю в окно. Место у подъезда пустое, как выжженное. И думаю: он-то уехал, а я всё здесь. И кто из нас раб?
И вот в этом и есть весь абсурд. Мы живём в домах с громкими названиями — «Солнечная система», «Галактика», «Космос» — а на деле воюем за квадратный метр асфальта, где поставить машину. Мы спорим о парковке так, будто речь идёт о родине. Мы кричим на случайных людей, а на настоящих виновников — управляющих компаний, чиновников, строителей без парковок — только вздыхаем и платим по квитанциям. В итоге злость достаётся не тем, кто её заслужил.
Я выкрикнул тогда «Ты раб», а теперь сам думаю: рабом быть — это не значит возить пассажиров. Рабом быть — это каждый день терпеть хамство сверху и вымещать злость на тех, кто ниже. Рабом быть — это стоять в очереди к терапевту и молчать, но вломиться на парковке в спор до хрипоты. Рабство — это когда всё копится, а выхода нет.
И самое смешное, что видео разошлось по чатам соседей, и теперь у меня новая кличка — «борец с таксистами». А я не борец. Я усталый человек, у которого нет сил сражаться с настоящими проблемами. Вот и воюю с тем, кто попался под руку. Так рождаются маленькие войны, глупые, бессмысленные и обидные. И вся наша «Солнечная система» крутится вокруг них, как карусель без остановки.