— Егор собирайся и проваливай к своей матери! — Кричала супруга Настя.
А я стою. И смотрю на неё. И думаю: вот это всё? Десять лет брака закончились фразой из дешёвого сериала?
Настя дышит тяжело. Как после бега. Хотя никуда не бегала. Просто кричала полчаса. О том, что я никчёмный. О том, что денег не приношу. О том, что мать моя... Ну про маму лучше не повторять.
— Ты меня слышишь?!
Слышу. Конечно, слышу. Соседи тоже слышат, наверное. У нас стены тонкие. Хрущёвка старая. Когда покупали, радовались — своя квартира! Теперь вот... стены тонкие.
— Слышу — говорю тихо.
И правда пошёл собирать. А что делать? Драться? Умолять? Сорок два года мужику, а ведёшь себя как подросток — стыдно же.
Открываю шкаф. Стоят мои рубашки. Висят аккуратно. Настя всегда следила — чтоб всё было поглажено, по местам разложено. Хорошая хозяйка. Была хорошая...
Беру первую рубашку. Клетчатая. Покупали три года назад. Настя выбирала. Говорила:
"Тебе идёт синий цвет".
И правда шёл. А теперь что — не идёт? Или я изменился? Или она?
— Ты что там копаешься?! — доносится из кухни.
Складываю рубашку в старый спортивный рюкзак. Помню, как покупал этот рюкзак. Ещё студентом был. Хотел в поход идти с ребятами. В итоге никуда не пошёл — сессия была. А рюкзак остался.
Теперь вот пригодился. Для переезда к маме.
К маме... Господи. Маме семьдесят пять. Живёт одна в двушке. Будет радоваться, конечно. "Сыночек приехал!" — скажет. Но внутри будет понимать: что-то случилось. Что-то плохое.
А я что скажу? "Мама, я развожусь"? Или соврать?
Соврать, наверное. Зачем старушку расстраивать.
Беру носки. Чёрные. Настя покупала всегда одинаковые — "чтоб не терялись". Практичная. Во всём практичная была.
Помню, как познакомились. На остановке стояли. Дождь. У меня зонт был, у неё нет. Поделился. Разговорились. Она тогда в банке работала. Красивая такая, в костюме строгом. Я — слесарь на заводе. Руки от мазута толком не отмывались.
— Не пара мы — говорю тогда.
— А кто сказал, что пары должны быть одинаковые? — отвечает.
И улыбается. У неё улыбка была... как солнце после дождя.
Когда последний раз она так улыбалась? Не помню.
— Егор! — Голос из прихожей теперь. Ближе. — Сколько можно!
— Иду уже — отвечаю.
Но не иду. Стою и смотрю на полку с книгами. Мои книги. Фантастика в основном. Стругацкие, Лем, Азимов. Настя не понимала:
"Зачем тебе эти сказки? Лучше б что-то полезное читал".
А мне нравились эти "сказки". В них было что-то... настоящее. Честное. Не как в жизни.
Беру "Пикник на обочине". Любимую. Читал раз десять, наверное. О желаниях человеческих. О том, как они исполняются. И к чему это приводит.
— Всё, Егор. Всё! — Настя входит в комнату. — Хватит театра устраивать!
Смотрю на неё. Волосы растрёпаны. Глаза красные. Плакала, значит. А я и не заметил. Когда она плакать успела?
— Настя — говорю. — А может...
— Что — может?! — перебивает. — Может, ещё год буду терпеть? Может, ещё два? А ты как жил, так и будешь жить! Завод, диван, телевизор! Завод, диван, телевизор!
— А что плохого в заводе? — спрашиваю. — Работа как работа.
— Работа! — Смеётся горько. — С этой зарплатой — это работа? Мои подруги в два раза больше получают!
Вот оно. Деньги. Всегда к деньгам сводится.
— У твоих подруг мужья другие — говорю. — Менеджеры там всякие. А я слесарь. Руками работаю.
— Так смени работу!
— На какую? Мне сорок два года, Настя. Кому я нужен?
— Не знаю! — кричит. — Не знаю, но что-то делать надо! А не сидеть на месте!
Закрываю рюкзак. Молния заедает. Старый совсем. Как и я, наверное.
— Возьми пакеты — говорит Настя тише. — Продукты там... на первое время.
Поворачиваюсь. Она стоит с двумя пакетами в руках. Из одного хлеб торчит. Из другого — банка тушёнки.
Как в фильме про войну. Проводы на фронт. Беру пакеты. Наши пальцы случайно касаются. Её рука тёплая. Как всегда тёплая была...
— Настя — шепчу. — Прости.
— За что? — спрашивает. Тоже шепчет.
— Не знаю. За всё, наверное.
Стоим молча. Она смотрит в пол. Я — на неё.
— Уходи — говорит наконец. — Пока я не передумала.
А хочет ли она, чтобы передумала?
Но спросить не решаюсь. Иду к двери. Обуваюсь. Ботинки скрипят — старые. Надо новые купить. Если денег хватит.
Открываю дверь. Поворачиваюсь.
— Если что... — начинаю.
— Ничего не будет — перебивает. — Иди уже.
Выхожу на лестничную площадку. Дверь закрывается за спиной. Щёлк — замок.
Всё. Десять лет позади.
Спускаюсь по лестнице. В доме тихо. Все работают или спят. Нормальные люди в субботу утром не скандалят.
А мы скандалили. И теперь вот...
Выхожу на улицу. Солнце светит. Тепло. Апрель месяц. Весна. Всё цветёт, зеленеет. А у меня... зима какая-то внутри.
Иду к остановке. Рюкзак тяжёлый. Пакеты неудобные.
На остановке никого. Автобус через десять минут. Сажусь на скамейку. Ставлю рюкзак рядом. Пакеты на колени.
Достаю телефон. Хочу маме позвонить. Предупредить. Но что сказать?
Набираю номер. Отменяю. Снова набираю.
— Алло? — мамин голос.
— Мам, это я.
— Егорушка! Как дела? Что-то голос у тебя...
— Всё нормально, мам. Я... я к тебе приеду сегодня.
— Приедешь? А Настенька?
Молчу. Не знаю, что ответить.
— Мам, я... мы поругались. На время разъезжаемся.
— Ох, сынок... — вздыхает мама. — Ладно, приезжай. Дома буду. Суп сварю.
Суп сварю... Как в детстве.
— Мам, а может, я зря? — спрашиваю вдруг. — Может, надо было остаться? Поговорить спокойно?
— Егорушка — говорит мама тихо. — Если женщина кричит, значит, она ещё чувствует. А вот если молчит...
— А если молчит?
— Тогда всё. Тогда уже ничего не исправить.
Заканчиваю разговор по телефону. Смотрю на дорогу. Вдали показался автобус.
Встаю. Беру рюкзак, пакеты. Автобус подъезжает. Дверь открывается со скрипом.
— Проходите — говорит водитель. Немолодой мужик. Усталый.
Захожу. Салон полупустой. Сажусь у окна. Автобус трогается.
Смотрю на дома, которые проезжаем. Вот магазин, где покупали продукты. Вот аптека, где Настя лекарства для мамы брала. Вот детская площадка...
Детская площадка.
Мы часто мимо неё ходили. И каждый раз Настя замедляла шаг. Смотрела на детей.
А потом говорила:
"Егор, а может, нам тоже?"
А я отвечал:
"Рано ещё. Квартиру бы расширить сначала. Денег накопить".
Всегда было рано. Всегда что-то мешало.
А теперь поздно.
Автобус поворачивает. Площадка исчезает из виду.
Достаю телефон. Листаю контакты. Вот Настя. "Любимая жена" написано. Когда записывал — было правдой.
А теперь что написать? "Бывшая жена"? "Настя"? Просто "Настя"?
Или удалить совсем?
Нет. Не буду удалять. Пусть будет. Память о том, что было хорошо.
А было ведь хорошо. Первые годы точно были. Помню, как переезжали в квартиру. Мебели почти не было. Матрас на полу лежал. Но мы были счастливые. Настя танцевала по пустой комнате. Кружилась и смеялась.
— Наш дом! — говорила. — Наш!
А я смотрел на неё и думал: как же мне повезло.
Когда это закончилось? Когда мы перестали радоваться мелочам? Когда перестали разговаривать?
Не помню точно. Как-то незаметно получилось. Жизнь засосала. Работа, быт, усталость. И вот результат — еду к маме с рюкзаком.
Автобус останавливается на светофоре. Рядом машина стоит. В ней молодая пара сидит. Целуются на красном свете. Им всё равно, что их видят.
А мы с Настей, когда последний раз целовались? По-настоящему целовались, не просто чмокнулись на прощание? Не помню.
Зелёный свет. Автобус едет дальше.
Звонит телефон. Настя звонит.
Сердце ёкает. Может, передумала? Может, зовёт обратно?
— Алло?
— Егор, ты забыл зарядку от телефона. И бритву.
Ах да. Зарядку и бритву.
— Заберу потом — говорю.
— Когда потом?
— Не знаю. В будни как-нибудь.
Молчание. Слышно, как она дышит.
— Настя — говорю тихо. — Может...
— Нет, Егор. Не может.
— Но мы же...
— Что мы? — спрашивает. — Любили когда-то? Так это было давно. Теперь мы просто привычка друг для друга. Плохая привычка.
— Я не считаю тебя плохой привычкой.
— А я считаю. Прости.
Кладёт трубку.
Смотрю на телефон. На экране написано: "Звонок завершён". Как и всё остальное, наверное.
Автобус подъезжает к моей остановке. Встаю. Спасибо водителю говорю. Он кивает.
Выхожу. Знакомый район. Здесь вырос. Здесь мама живёт. Здесь всё знакомо до мелочей.
Иду по двору. Вот песочница, где в детстве играл. Вот турник, на котором подтягивался. Вот скамейка, где первый раз девочку поцеловал. Всё на месте. Только я изменился.
Подхожу к подъезду. Кодовый замок помню наизусть. Вхожу. Поднимаюсь на четвёртый этаж.
Звоню в дверь.
— Кто там? — мамин голос.
— Это я, мам.
Дверь открывается. Мама стоит в халате. Волосы седые, лицо морщинистое. Но глаза добрые. Всегда добрые были.
— Егорушка — говорит тихо. — Проходи.
Вхожу. Пахнет супом. И детством пахнет.
— Мам — говорю. — Я ненадолго...
— Знаю, сынок. Знаю.
Обнимает меня. Маленькая такая стала. Раньше выше была.
— Проходи, садись — говорит. — Покушать дам.
Прохожу на кухню. Всё как было. Тот же стол, те же стулья. На окне герань цветёт. Мама всегда герань любила.
Сажусь за стол. Мама даёт тарелку с супом.
— Ешь — говорит. — А потом расскажешь.
Ем молча. Суп вкусный. Как в детстве.
— Мам — говорю наконец. — А ты с папой ругалась?
— Ругались — кивает. — Как же не ругаться. Люди живые.
— А как мирились?
Мама садится напротив. Смотрит на меня.
— А мирились просто. Один из нас первый шаг делал. Гордость глотал и шёл.
— А если оба гордые?
— Тогда расходятся. Если нито не хочет уступать — вздыхает. — Так тоже бывает.
Доедаю суп. Мама убирает тарелку.
— Ложись отдыхать — говорит. — Устал небось.
Прохожу в свою старую комнату. Она почти не изменилась. Тот же письменный стол, та же полка с книгами. На стене фотография — я с Настей на свадьбе.
Молодые такие. Счастливые.
Ложусь на кровать. Закрываю глаза.
А что, если позвонить? Сказать, что готов измениться? Что найду новую работу, буду больше зарабатывать?
Но найду ли? И нужно ли это? Может, Настя права. Может, мы правда просто привычка друг для друга.
А может, нет...
Засыпаю под шум дождя за окном. Снится Настя. Молодая, в белом платье. Танцует по пустой квартире...
Просыпаюсь от звонка телефона. На часах половина седьмого вечера. Спал весь день, значит.
Звонит незнакомый номер.
— Алло?
— Егор Петрович? Это управляющая компания. У вас в квартире прорвало трубу. Соседи жалуются, заливает их.
Сажусь на кровати. Голова тяжёлая.
— Какую трубу?
— В ванной, видимо. Нужно срочно перекрыть воду. Где вы находитесь?
— Я... я не дома. Жена должна быть дома...
— Слесарь сейчас подойдёт, соседи возмущаются.
Смотрю на телефон. Надо ехать. Надо решать. А хочется спрятаться под одеяло и не вылезать.
— Еду — говорю.
Встаю. Иду на кухню. Мама варит картошку.
— Проснулся? — улыбается. — Ужинать будем?
— Мам, мне нужно домой ехать. Трубу прорвало.
Лицо у мамы меняется. Понимает — дома — значит там, где Настя.
— Поезжай, сынок. Дела важнее.
Одеваюсь быстро. Мама даёт мне ключи от своей машины.
— Осторожно езжай. И... — останавливается. — Если что не так пойдёт, возвращайся. Дом твой всегда здесь...
Обнимаю её. Пахнет знакомо — лавандовым мылом.
Еду через весь город. Пробки, светофоры, дождь по стеклу. Радио играет старые песни. "А мне бы в небо..." — поёт кто-то.
А мне бы домой. Где не нужно объяснять, кто ты и зачем пришёл.
Подъезжаю к нашему дому. Нашему... Как привычка говорить "наш". А теперь чей? Настин? Или?
Поднимаюсь по лестнице.
Звоню в дверь. Настя открывает. Волосы мокрые, на ногах резиновые сапоги. В руках ведро.
— Пришёл — говорит без эмоций. — Слесарь уже ушёл. Воду перекрыл.
Вхожу в квартиру. На полу лужи. Мокрые тряпки повсюду. Пахнет сыростью.
— Где прорвало?
— В ванной. Труба старая, не выдержала.
Иду смотреть. Под ванной большая лужа. Труба действительно лопнула. Вода везде.
— Ремонт делать придётся — говорю.
— Придётся — соглашается Настя. — Вопрос только — кому?
Поворачиваюсь к ней. Она стоит в дверях, смотрит на меня. Усталая какая-то.
— Настя, давай нормально поговорим.
— О чём говорить, Егор? — вздыхает. — Всё уже сказано.
— Не всё. Я хочу...
— Что ты хочешь? — перебивает. — Вернуться? Как будто ничего не было?
— Хочу понять, что случилось с нами.
Она садится на табуретку. Смотрит на лужу под ногами.
— А что понимать? Мы состарились, Егор. Душой состарились. В тридцать пять лет.
— Ещё не поздно...
— Поздно — качает головой. — Знаешь, что я поняла сегодня? Когда ты ушёл?
Молчу. Жду.
— Мне стало легче. Впервые за долгое время стало легче дышать.
Слова как пощёчина. Больно и неожиданно.
— А мне стало труднее — говорю тихо.
— Знаю. Но это не повод возвращаться. Боль тоже проходит.
Сажусь на край ванны. Ноги в воде, но всё равно.
— Настя, а если мы попробуем начать сначала?
— Сначала? — смеётся горько. — Егор, нам по тридцать пять лет. У нас за плечами десять лет брака. Какое сначала?
— Ну... съездим куда-нибудь. Вспомним, как было хорошо.
— А было ли? Или нам просто казалось?
Встаю. Иду к ней. Хочу обнять, но она отстраняется.
— Не надо, Егор.
— Почему?
— Потому что так легче. Для нас обоих.
Звонит телефон. У неё звонит. Смотрит на экран и отвечает.
— Алло? Да, Лена, всё нормально... Нет, он приехал трубу чинить... Да, я помню про завтра...
Кладёт трубку. Смотрит на меня.
— Лена приглашает завтра в кафе. Сказала, познакомит со своим знакомым.
— Серьёзно?
— А что серьёзно? Жизнь продолжается, Егор.
— Но мы же ещё официально...
— Официально — это бумажки. А по факту всё кончено.
Беру швабру. Начинаю вытирать воду. Надо же что-то делать руками.
— Егор — говорит Настя тихо. — Хватит.
— Чего хватит?
— Изображать, что мы можем всё исправить. Не можем. Поздно уже.
Останавливаюсь. Смотрю на неё.
— А ты пробовала? Хотя бы пробовала?
— Пробовала. Три года пробовала. Ждала, что ты изменишься. Что мы изменимся.
— И что?
— А ничего. Ты всё тот же. И я всё та же. Только несчастнее стали.
Ставлю швабру в угол. Вытираю руки о джинсы.
— Настя, дай мне месяц. Один месяц.
— Зачем?
— Найду новую работу. Буду больше зарабатывать.
— Дело не в деньгах, Егор.
— А в чём?
Она встаёт. Подходит к зеркалу. Смотрит на своё отражение.
— В том, что мы стали чужими. Живём рядом, а не вместе. Говорим, а не разговариваем. Спим в одной постели, а как будто в разных комнатах.
— Но это можно изменить...
— Нельзя — поворачивается ко мне. — Некоторые вещи нельзя изменить. Как нельзя склеить разбитую чашку так, чтобы она стала как новая.
Молчим. За окном стемнело. Включаю свет.
Всё кончено.
— Завтра приеду за остальными вещами — говорю.
— Хорошо. Я буду на работе.
— А ключи?
— Оставишь у соседей.
Иду к выходу. В прихожей оборачиваюсь.
— Настя... Думаешь без меня ты будешь счастлива?
— Не знаю — отвечает честно. — А ты?
— Тоже не знаю.
— Тогда у нас равные шансы.
Выхожу из квартиры. Дверь закрывается. На этот раз навсегда.
Еду обратно к маме. Дождь усилился. По радио всё те же песни.
Дома мама ждёт с ужином.
— Как дела? — спрашивает.
— Трубы менять надо — отвечаю.
— А с Настенькой?
Сажусь за стол. Мама наливает чай.
— Мам, а ты жалеешь о чём-нибудь в жизни?
— Жалею, сынок. Всегда есть о чём пожалеть.
— А что делаешь, когда жалеешь?
— Живу дальше. А что ещё остаётся?
Пью чай. Горячий, сладкий. Как в детстве.
— Мам, можно я пока у тебя поживу?
— Живи сколько нужно — гладит меня по голове. — Ты мой сын. А дом — он на то и дом, чтобы возвращаться.
Ложусь спать в своей старой комнате. На стене всё та же фотография — мы с Настей на свадьбе.
Завтра сниму её. Уберу в коробку.
Не потому, что не люблю больше. А потому что от некоторых воспоминаний слишком больно, чтобы думать о них каждый день.
За окном дождь. Стучит по стеклу, как слёзы. А может, это и есть слёзы. Небо плачет о том, что не сложилось. О том, что когда-то было хорошо, а теперь нет.
И ничего уже не изменить.
Засыпаю под этот стук. И снится мне пустая квартира. Без мебели, без фотографий, без прошлого. Просто стены. Голые стены и эхо шагов по пустым комнатам.
А где-то далеко играет музыка. И кто-то танцует. Но это уже не про меня. Это про кого-то другого. Про тех, у кого всё ещё впереди.
Рекомендую:
Подписывайтесь, чтобы не пропустить следующие публикации.
Пишите комментарии 👇, ставьте лайки 👍