Глава 4. 66 дней до жизни
Воздух над болотом застыл, неподвижный и тяжелый, как мокрое могильное сукно. Туман, поднявшийся с приходом ночи, сожрал все звуки и краски, оставив после себя лишь вязкую, давящую тишину. Она звенела в ушах.
Дмитрий поднял руку, подавая последний безмолвный знак. Там, позади, в спасительных зарослях камыша, Сибиряк и Балагур растворились в серой мгле, превратившись в два тёмных, неподвижных бугра. Теперь вся надежда была на их выдержку и снайперскую точность.
— За мной, Воробей, — прошептал командир так тихо, что звук его голоса, казалось, утонул в тумане, не родившись. — Шаг в шаг. Куда я ступаю, туда и ты. Не торопись. Болото ошибок не прощает.
Они двинулись. Первые метры дались с мучительным трудом. Ноги по щиколотку уходили в ледяную, засасывающую жижу, которая не хотела отпускать. Каждый шаг сопровождался отвратительным, громким чавканьем, в мёртвой тишине звучавшим громче выстрела.
Дмитрий шёл, почти не глядя под ноги, доверившись звериному чутью и тому шестому чувству, что не раз вытаскивало его с того света. Нутром сапёр ощущал твёрдые кочки под сапогами, обходя предательски блестевшие в тумане «окна» чёрной воды.
Воробей следовал за ним, тенью, отчаянно пытаясь попадать в уже оставленные следы. За спиной слышалось его сбитое, прерывистое дыхание. Мальчишка был напуган до смерти, это чувствовалось в каждом его напряжённом движении, но держался. Не паниковал. И это было главным.
Вот и насыпь. Высокая, около трёх метров, покрытая скользкой от росы травой, она встала перед ними чёрной стеной, отделяющей от мира живых. Дмитрий замер, превратившись в слух. Тишина. Лёгкое касание плеча Воробья.
— Я первый. Как буду наверху — подам знак. Жди.
Начался подъём. Пальцы впивались в траву, в скользкие корни. Грязь набивалась под ногти, мокрая одежда стала неимоверно тяжёлой, сковывая движения. Наконец, рука нащупала холодный, угловатый край шпалы. Короткое усилие, и вот уже можно осторожно выглянуть из-за рельса.
Пусто. Две стальные нити уходили в туманную бесконечность. Бесшумный перекат через рельс, и тело распласталось на острой щебёнке между путями. Условный знак Воробью. Через минуту тот уже лежал рядом, тяжело дыша и роняя капли пота на камни.
— Охраняй, — бросил Дмитрий. — Смотри в оба. У нас не больше пятнадцати минут.
Из вещмешка был извлечён смертоносный груз: три тротиловые шашки, детонаторы, бикфордов шнур. Пальцы, онемевшие от холода и чудовищного напряжения, двигались с выверенной, почти механической точностью.
Это было его ремесло. Тёмное искусство подрывника, познанное в совершенстве. Работа шла быстро, без единого лишнего движения. Первая шашка — под рельс, в самое уязвимое место стыка. Вторая — через три шпалы. Третья...
Внезапное касание за плечо заставило замереть.
— Что?
— Там... — выдохнул мальчишка, кивая в ту сторону, откуда ждали патруль. — Звук.
Дмитрий прижался ухом к холодному металлу рельса. Сталь — лучший проводник звука. Воробей не ошибся. Далёкий, едва уловимый, но чёткий ритмичный стук. Шаги. И их было больше, чем два. Они приближались. Быстрее, чем он рассчитывал.
— Чёрт, — прошипел подрывник. — Идут.
Мозг заработал со скоростью пулемётной очереди. Бросить всё и уходить? Не успеть. Патруль заметит взрытую землю. Принять бой здесь, на открытой насыпи? Верная смерть. Худшего места для обороны и придумать нельзя. Выход оставался только один — дерзкий, безумный.
— Слушай меня, Воробей, — зашептал он, лихорадочно соединяя провода детонаторов. — Сейчас заканчиваю. Как только соединю шнуры, скатываемся с насыпи. Но не назад, а в противоположную сторону. Там склон круче, и есть канава. Заляжем в ней. Понял?
В огромных, полных ужаса глазах Воробья отразился утвердительный кивок.
Дмитрий работал, уже не обращая внимания на нарастающий стук шагов. Он уже слышал их ушами. Слышал приглушённый кашель, обрывки немецкой речи. Последний провод соединён. Готово.
— Сейчас!
Одновременно они перекатились через второй рельс и кубарем полетели вниз по крутому склону, прямо в заросшую осокой ледяную канаву. В тот же миг над ними, на гребне насыпи, выросли тёмные силуэты. Пятеро. И собака. Овчарка тревожно зарычала, потянув носом воздух в их сторону.
Сердце ухнуло в пропасть. Собака. Это конец.
— Was ist los, Rex? (Что такое, Рекс?) — раздался гортанный голос.
Пёс залаял, рванувшись вниз по склону.
И в этот самый момент со стороны болота, из камышей, раздался одинокий, сухой хлопок винтовки. Собака истошно взвизгнула и ткнулась мордой в землю. Сибиряк. Не видя их, он всё понял по лаю. Рискнул, выдав свою позицию, чтобы спасти командира.
Немцы среагировали мгновенно.
— Partisanen! Alarm! (Партизаны! Тревога!)
Один из них выпустил в небо осветительную ракету. Она со зловещим шипением взмыла вверх, и на мгновение вся низина озарилась мертвенно-белым, дёрганым светом. Вторая пуля от Сибиряка сняла немца с ракетницей, не дав запустить вторую.
А потом начался ад.
Со стороны их укрытия ударил ручной пулемёт — это Балагур вступил в бой, поливая немцев свинцом. Оставшиеся на насыпи фрицы залегли и открыли шквальный огонь в сторону камышей. Пули со свистом и мерзким чавканьем входили в воду вокруг того места, где засел их арьергард.
— Уходим! — крикнул Дмитрий Воробью, понимая, что диверсия отошла на второй план. Теперь задача — выжить. — К лесу! Быстро!
Они бежали, пригибаясь, по колено в воде, спотыкаясь о кочки. На бегу Дмитрий сорвал с пояса гранату, выдернул чеку и, не целясь, швырнул её через плечо в сторону насыпи. Глухой взрыв заставил немцев на мгновение замолчать. Это дало им несколько драгоценных секунд.
Они почти добежали до спасительной кромки леса, когда из темноты, с фланга, ударил ещё один пулемёт. Резко, в упор. Засада. Их группа была всего лишь приманкой.
Первая пуля вонзилась Дмитрию в живот. Не боль — огненный, сбивающий с ног удар кулаком. Сапёр охнул и рухнул на колени. Мир качнулся, перед глазами поплыли багровые круги.
— Командир! — отчаянно закричал Воробей, бросаясь к нему.
— Назад! Лежать! — из последних сил прохрипел Дмитрий, пытаясь оттолкнуть мальчишку.
Но было поздно. Очередь прошила воздух с сухим треском. Воробей дёрнулся, как-то по-детски удивлённо посмотрел на свою грудь, где стремительно расплывалось тёмное пятно, и молча, почти беззвучно, упал лицом в грязную воду.
Боль исчезла. Её место заняла чёрная, слепая ярость, затопившая сознание. Перевернувшись на спину, Дмитрий вскинул свой ППШ. В неверном свете догорающей ракеты были видны бегущие к нему фигуры.
Нажал на спуск. Длинная очередь вспорола темноту. Раздались крики. Огонь вёлся до последнего патрона, пока затвор не щёлкнул по-пустому.
Попытка сменить диск провалилась — пальцы превратились в чужие, непослушные деревяшки. В этот момент вторая пуля вошла почти туда же, в живот.
На этот раз боль вернулась — нестерпимая, ослепляющая. Автомат выпал из ослабевших рук. Последнее, что пронеслось в угасающем сознании, — искажённое ненавистью лицо немецкого солдата и холодный блеск штыка, занесённого для последнего удара.