Глава 2. 66 дней до жизни
Октябрь, 1943 год. Леса под Смоленском.
Этот лес пах иначе.
Здесь, в промозглой, гниющей сырости сорок третьего, знакомый с самого детства аромат хвои и прелой листвы был пропитан чем-то чужим, въедливым, от чего першило в горле.
От лесной чащи несло гарью давно сожжённой деревни, чей чёрный, обугленный скелет виднелся на горизонте, как памятник беде. Несло кислым, застарелым духом нестираных гимнастёрок и дешёвой махорки. И ещё — самым всепроникающим, металлическим привкусом железа.
Ржавеющего железа брошенной техники, что тонула в болотах. Смертоносного железа осколков, впившихся в стволы деревьев, словно ядовитые шипы. И холодного, затаившегося в земле железа, которого Дмитрий боялся больше всего.
Он лежал на животе, стараясь не дышать, и слушал землю. Ледяная, жидкая грязь уже просочилась сквозь плащ-палатку, неприятно холодя кожу под мокрой тканью.
Мелкий, занудный дождь сеял с низкого, свинцового неба, барабанил по каске и стекал ледяными струйками за шиворот. Но Дмитрий не замечал ни холода, ни сырости.
Весь его мир сузился до острого кончика сапёрного щупа, который он миллиметр за миллиметром погружал в раскисшую, податливую почву.
***
Его отряд замер в десяти метрах позади, распластавшись в той же грязи. Дмитрий почти физически ощущал их напряжённое, затаившееся дыхание за своей спиной.
Там был Сибиряк — огромный, молчаливый мужик из-под Красноярска, его надёжная правая рука. Там был Балагур — вертлявый, неунывающий одессит, который умудрялся травить свои солёные анекдоты даже шёпотом, когда, казалось, и дышать-то страшно.
И был совсем ещё птенец, восемнадцатилетний Коля Воробьёв, москвич, которого за тонкую шею и вечно испуганные, широко распахнутые глаза все так и звали — Воробей. Для мальчишки это был первый выход на «нейтралку».
***
Щуп замер. Он не звякнул — опытный сапёр никогда не позволит щупу издать звук. Стальной стержень просто упёрся во что-то твёрдое, неживое, с едва ощутимой, глухой, упругой отдачей, которую ни с чем не спутать. Это был не камень. И не корень дерева.
Дмитрий замер, перестав дышать. Сердце стукнуло раз, другой — ровно, привычно, словно отсчитывая секунды чужой жизни. Страх давно превратился в звенящую, ледяную концентрацию. Медленно, без единого лишнего движения, он извлёк щуп, оставив в земле крошечное, почти невидимое отверстие.
Отложив щуп в сторону, он достал сапёрный нож. Кончиками пальцев, будто касаясь спящего зверя, начал снимать верхний слой грязи и прилипших мокрых листьев.
— Ну что там, командир? — донёсся едва слышный, свистящий шёпот Балагура. — Опять грибочки нашёл на ужин?
— Тихо, — коротко бросил Сибиряк, и одессит тут же умолк.
Вот она. Круглая, окрашенная в зелёный цвет, похожая на большую консервную банку, что притаилась в своём земляном гнезде. Немецкая противопехотная мина «Sprengmine», S-мина.
Самая пакостная тварь из всех, что придумал тевтонский гений. Сапёры прозвали её «лягушкой» или, ещё точнее, «прыгающей смертью». Стоило задеть один из её тонких, почти невидимых усиков-взрывателей, и эта дрянь не просто взрывалась.
Нет, она подпрыгивала на метр-полтора и только потом, в воздухе, разлеталась на триста с лишним стальных шариков, выкашивая всё живое в радиусе двадцати шагов.
Дмитрий осторожно расчистил землю вокруг корпуса. Три усика. Все на месте, смотрят в разные стороны, как ядовитые иглы. Теперь самое сложное — проверить на неизвлекаемость. Он достал из подсумка чеку с привязанной к ней длинной бечёвкой.
— Воробей, сюда, — тихо позвал он.
Мальчишка подполз, стараясь двигаться бесшумно, но от страха гремя всеми пряжками на ремне. Его лицо под каской было белее мела.
— Смотри и запоминай, — так же тихо, почти не разжимая губ, сказал Дмитрий. — Видишь усики? Сейчас мы накинем на них петлю. Плавно, без рывков. И отползём. Потом дёрнем. Если рванёт — значит, фрицы поставили её на сюрприз, с дополнительным взрывателем внизу. А если нет — можно будет работать дальше. Понял?
Воробей только судорожно кивнул. Его колотила мелкая, неудержимая дрожь.
— Дыши, Воробей, дыши, — сказал Дмитрий, не отрывая взгляда от мины. — Страх — он как вода. Если дашь ему себя заполнить — утонешь. Выдыхай его, выталкивай из себя.
Он сам не знал, откуда брались эти слова. Может, отец так же говорил с ним в тайге, когда учил не бояться медведя. Лесные законы и законы войны были на удивление похожи. Выживает не самый сильный, а самый терпеливый и внимательный.
Они аккуратно накинули петлю и отползли назад, разматывая бечёвку до предела.
— Ложись! — скомандовал Дмитрий.
Четыре тела вжались в землю. Он резко дёрнул.
Тишина. Только дождь монотонно шуршал по листьям да где-то в вышине тоскливо каркнул ворон.
— Чистая, — с облегчением выдохнул Сибиряк.
— Рано радуешься, — проворчал Дмитрий. — Теперь самое интересное.
Он снова вернулся к «лягушке». Теперь нужно было выкрутить взрыватель. Работа ювелирная, требующая абсолютного спокойствия и твёрдой руки. Одно неверное движение — и всё. Дмитрий чувствовал холодный металл кончиками пальцев. Он знал эту мину наощупь, как свою собственную ладонь, как каждый изгиб на прикладе винтовки.
Закрыв глаза на секунду, он вызвал в памяти схемы, которые они изучали бессонными ночами. Пальцы действовали медленно, не дыша, полностью доверяясь мышечной памяти. Щёлк. Едва слышный, но в этой тишине он прозвучал, как ружейный выстрел. Взрыватель был в его руке.
— Готово, — сказал он, откручивая основной заряд. — Сибиряк, забирай тротил, пригодится. Балагур, проход пометь. Воробей, смотри, куда ступаешь. Идём дальше.
Они двигались по этому лесу, как призраки. Дмитрий шёл первым. Он не просто искал мины — он читал лес. Он видел примятую траву там, где её не должно было быть.
Замечал сломанную ветку на уровне человеческого плеча. Чувствовал опасность затылком. Отец учил его читать следы зверей в тайге, а война научила читать следы смерти.
— Командир, ты точно человек? — снова зашептал Балагур, когда Дмитрий, остановившись, указал на почти невидимую в траве леску растяжки. — Ты ж её будто нюхом чуешь. Леший, а не командир.
— Заткнись и смотри под ноги, — беззлобно ответил Дмитрий. — Леший тебя потом по кусочкам с веток соскребать не будет.
Их задачей было обеспечить проход для разведгруппы, которая должна была этой ночью взять «языка». Оставалось пройти последние сто метров самого опасного участка — открытой поляны, которая наверняка простреливалась.
Вдруг Дмитрий резко вскинул руку, останавливая отряд. Замер, прислушиваясь к звукам леса.
— Что там? — прошептал Сибиряк, приподнимая голову.
— Сорока... — ответил Дмитрий, не шевелясь.
Балагур хотел было отпустить очередную шутку про птичек, но, встретившись со взглядом командира, осёкся. Он знал, что к этим «лесным приметам» стоит прислушиваться.
— Кричит тревожно, — продолжал Дмитрий. — Не просто так стрекочет. На чужого. Там, впереди.
Они залегли, сливаясь с мокрой землёй и пожухлой листвой. Ждали. Пять минут. Десять. И вот на поляну вышли они. Немецкий патруль. Четыре фигуры в серо-зелёных плащ-накидках шли не таясь, уверенные в своей безопасности на заминированной территории.
Они прошли в двадцати метрах от того места, где затаился отряд Яблочкина, и скрылись в лесу, оставив после себя лишь едва уловимый запах чужого табака.
Воробей выдохнул так громко, что Сибиряк сердито пихнул его локтем в бок.
— Вот тебе и сорока, одессит, — прошептал Сибиряк Балагуру. — А ты всё — леший, леший...
***
К вечеру, когда они, вымотанные и продрогшие до костей, вернулись в свой временный лагерь — сырую, наспех вырытую землянку, — Дмитрий почувствовал, как спадает накопленное за день напряжение, оставляя после себя лишь тяжёлую, свинцовую усталость. Он молча разделил на всех банку перловой каши с тушёнкой — их сегодняшний ужин.
— Спасибо, командир, — сказал Воробей, жадно глотая тёплую, дымящуюся еду. Его глаза блестели в свете коптилки. — Я сегодня... я думал, всё.
— Всё только начинается, — ровно ответил Дмитрий, глядя на мальчишку. — Завтра будет новый день. И новая работа. Главное — слушать. И не только приказы. Слушай лес. Он всегда предупредит.
Позже, когда все уже спали, убаюканные мерным храпом Сибиряка, Дмитрий достал из-за пазухи заветный, затертый до дыр треугольник письма. Последнее письмо от Анны.
Она писала о простых, почти нереальных вещах: о том, что уродился картофель, что их корова отелилась, что она ждёт и любит. Он перечитывал эти строки в сотый раз, и её спокойный, любящий голос звучал у него в голове, перекрывая свист ветра и далёкие разрывы снарядов.
Он смотрел сквозь узкую щель амбразуры на чёрный, мокрый, полный железа и смерти лес. Это был не его лес. Его родной бор остался там, в другой, почти сказочной жизни.
И единственной целью, единственным желанием было пройти через этот чужой, страшный лес, чтобы когда-нибудь вернуться домой. В тот, свой, который пах сосной, мёдом и счастьем.
В землянку, откинув плащ-палатку, заглянул посыльный из штаба.
— Младший сержант Яблочкин? Вас к командиру. Срочно. Есть новое задание.
🤓Вот и закончилась вторая глава, где сюжет начал набирать обороты. Чтобы следующие повороты были ещё острее, мне очень важно ваше мнение: что цепляет больше всего, а где, возможно, стоит добавить деталей?