Мир после Севастополя потерял цвет и звук. Он стал серым, вязким и оглушительно тихим. Даже в госпитале в Сочи, куда Людмилу эвакуировали с последними защитниками города, крики раненых не могли пробиться сквозь пелену, окутавшую ее сознание.
Ее раны заживали. Осколки вынули, руку перевязали, контузия медленно отступала, возвращая миру его резкость. Но главная рана, та, что была под сердцем, не затягивалась.
Она продолжала кровоточить, наполняя все ее существование холодной, безразличной пустотой. Алексей был мертв. Севастополь пал. Все, за что она сражалась, все, кого она любила, было уничтожено или отнято. Она чувствовала себя призраком, по ошибке заброшенным в мир живых.
Она бродила по коридорам госпиталя, как тень, и единственным ее желанием было вернуться обратно. Туда, на фронт. Чтобы мстить. Чтобы убивать, пока не убьют ее саму. Смерть больше не пугала, она казалась логичным завершением, избавлением.
Но у судьбы на нее были другие планы.
Однажды в ее палату вошел человек в идеально отглаженном штатском костюме. Он представился сотрудником Наркомата иностранных дел и говорил с ней вежливо, почти заискивающе.
— Людмила Михайловна, — начал он, — Родина знает о ваших подвигах. Ваше имя стало символом несгибаемого мужества. И теперь вы нужны стране для выполнения особого, стратегически важного задания.
Людмила молча смотрела в окно. За ним было синее море и пальмы. Чужой, мирный пейзаж.
— Я снайпер, — ровным голосом ответила она. — Мое место на передовой. Я не выполняю "особых заданий" в тылу.
— Ваша новая передовая, — мягко возразил человек, — будет за океаном. Вы включены в состав советской молодежной делегации. Вы летите в Соединенные Штаты Америки, Канаду и Великобританию.
Людмила медленно повернула голову и посмотрела на него так, словно он говорил на неизвестном языке. Америка? Какая Америка?
— Зачем? — только и смогла вымолвить она.
— Чтобы рассказать им правду, — в голосе визитера появились стальные нотки. — Чтобы американские и британские матери, глядя на вас, двадцатипятилетнюю девушку, уничтожившую три сотни фашистов, поняли, что мы ведем священную войну. Чтобы они потребовали от своих правительств немедленно открыть второй фронт в Европе. Ваше слово теперь — тоже оружие. И, возможно, оно окажется не менее действенным, чем ваша винтовка.
Она хотела отказаться. Закричать, что это бессмысленно, что она не умеет говорить речи, что ее единственное предназначение — смотреть в прицел. Но в его словах была своя, железная логика. Приказ есть приказ. Даже если он кажется абсурдным.
***
Через две недели, после спешного курса политподготовки и примерок новой, идеально сидящей формы майора береговой службы, она стояла на палубе корабля, уходящего из Мурманска.
Она смотрела на удаляющийся, серый берег и крепко сжимала в кармане маленькую деревянную птичку. Ее единственную связь с прошлой, настоящей жизнью.
Америка ошеломила ее. Она обрушилась на нее ревом автомобилей, сиянием рекламных огней, толпами беззаботно смеющихся людей и невероятным, сводящим с ума изобилием.
В витринах магазинов лежали горы еды, которую Людмила не видела уже больше года. Женщины в ярких платьях и шляпках пили кофе в уличных кафе. Здесь не было войны. Она не чувствовалась даже в воздухе.
Ей казалось, что она попала на другую планету. Это был яркий, шумный, но абсолютно чужой мир. На приемах к ней подходили улыбающиеся люди, пожимали руку, говорили какие-то восторженные слова и задавали вопросы, от которых у нее темнело в глазах.
— Мисс Павличенко, это правда, что на фронте вы красите губы перед боем?
— А какой длины должна быть юбка у советской женщины-героя?
— Вы не боитесь, что ваша кожа испортится от пороховой гари?
Она смотрела на их ухоженные, любопытные лица и молчала. Что она могла им ответить? Рассказать про вшей в окопах? Про вкус хлеба с землей? Про то, как замерзает кровь на гимнастерке? Они бы не поняли. Они жили в другом измерении.
Она чувствовала себя экспонатом в музее. Ее показывали на митингах, возили по заводам. Она произносила заученные фразы о борьбе с фашизмом, а в ушах у нее стоял предсмертный шепот Алексея. Она стала куклой, символом, "Леди Смерть". Но никто не видел живую, израненную женщину внутри этой куклы.
***
Все изменилось в Вашингтоне.
Их делегацию принимали в Белом Доме. После официальной части к ней подошла высокая, немолодая женщина с удивительно добрыми и умными глазами. Это была Элеонора Рузвельт, первая леди Соединенных Штатов.
— Мисс Павличенко, — сказала она по-английски, и переводчик торопливо зашептал ей на ухо. — Я много читала о вас. Но я хотела бы поговорить не о войне. Расскажите мне о себе. Кем вы были до... всего этого?
Людмила напряглась, ожидая очередных глупых вопросов. Но миссис Рузвельт смотрела на нее иначе. В ее взгляде не было праздного любопытства. Было искреннее, глубокое сочувствие.
— Я была студенткой, — коротко ответила Людмила.
— О, как интересно! — оживилась первая леди. — Что вы изучали?
— Историю.
— Историю! — миссис Рузвельт улыбнулась. — Какое совпадение. Я тоже ее очень люблю. Какой ваш любимый период?
И Людмила, сама от себя не ожидая, начала говорить. Она рассказала про свой диплом о Богдане Хмельницком, про профессора Левицкого, про тишину университетской библиотеки. Она говорила, и лед внутри нее начал понемногу таять. Эта женщина спрашивала не о смерти. Она спрашивала о жизни.
Вечером Элеонора Рузвельт пригласила ее к себе в личные апартаменты. Они сидели в уютных креслах у камина.
— Людмила, — сказала она, перейдя на простое обращение. — Можно я буду вас так называть? Я вижу, как вам здесь тяжело. Этот мир очень отличается от вашего.
— Он не отличается. Он просто... другой, — тихо ответила Людмила. — Здесь не знают, что такое война.
— Да, — кивнула миссис Рузвельт. — Но я хочу, чтобы вы знали. Мы восхищаемся не вашей жестокостью, а вашей силой. Силой женщины, которая защищает свой дом. И я хочу, чтобы вы почувствовали себя здесь не экспонатом, а гостем. Другом.
***
Позже, когда Людмилу провели в комнату, отведенную ей в Белом Доме, она замерла на пороге. Огромная кровать с белоснежными шелковыми простынями. Ванная комната с горячей водой. Мягкий ковер под ногами. Тишина.
Она подошла к зеркалу и посмотрела на свое отражение. На нее смотрела незнакомая молодая женщина в аккуратной форме майора, с уложенными волосами и печальными, взрослыми глазами.
Она медленно вынула из кармана маленькую деревянную птичку и крепко сжала ее в ладони. Это была единственная реальная вещь в этом сказочном, неправдоподобном мире.
Как она может спать в этой кровати, когда Алексей и сотни ее товарищей спят в холодной, мерзлой севастопольской земле?