Приказ пришел ночью, принесенный запыхавшимся ординарцем. Их ждали в штабе. Когда они вошли в землянку, майор не спал. Он стоял, склонившись над картой, и его лицо в свете лампы казалось вырезанным из старого, потрескавшегося дерева.
— Садитесь, — сказал он, не поднимая головы. — Дело серьезное. Разведка засекла. У немцев новый штабной блиндаж на высоте 145.5. Там сидит какой-то важный чин, полковник, кажется.
Командует всем артиллерийским сектором. Каждое утро, ровно в семь ноль-ноль, он выходит на пару минут подышать воздухом. Нам нужно, чтобы сегодня он надышался в последний раз.
Майор поднял на них свои усталые глаза.
— Задача ясна? Убрать полковника. И по возможности, еще пару офицеров. Но главная цель — он. Позиция сложная, открытая. Простреливается со всех сторон. Поэтому и посылаю вас. Лучших. Никто, кроме вас, с этой задачей не справится.
Алексей молча кивнул, изучая карту. Людмила почувствовала, как внутри что-то сжалось.
Высота 145.5. "Волчья высота", как ее прозвали солдаты. Гиблое место. Голый, каменистый склон, изрытый воронками. Ни одного куста, ни одной складки местности, где можно было бы укрыться.
— Есть только один шанс, — сказал Алексей, водя пальцем по карте. — Выдвигаться нужно сейчас, затемно. Ползти. До рассвета должны успеть занять воронку вот здесь. Оттуда до цели метров шестьсот. После выстрелов у нас будет не больше минуты, прежде чем они накроют всю высоту минометами.
— Я знаю, — кивнул майор. — Поэтому и говорю — работа для вас. Возвращайтесь живыми. Оба. Это приказ.
***
Они вышли из штаба в холодную, предрассветную мглу. Небо над Севастополем было чернильно-черным, но на востоке уже начинала проступать бледная, серая полоса. Воздух был морозным и неподвижным.
Они готовились к выходу молча. Каждое движение было отточено до автоматизма. Проверить винтовку. Протереть оптику. Уложить патроны в подсумки. Набить маскировочные халаты пучками сухой, мерзлой травы. Это был их привычный ритуал.
Но сегодня в этой привычной тишине было что-то новое. Что-то тяжелое и гнетущее.
— Люда, — тихо позвал Алексей, когда они уже были готовы.
Она обернулась. Он подошел к ней и вложил ей в руку ту самую деревянную птичку.
— Возьми. Пусть сегодня она с тобой будет. Присмотри за ней.
Его руки были теплыми. Она крепко сжала фигурку в ладони.
— Мы вернемся, Лёша, — сказала она, стараясь, чтобы ее голос звучал уверенно.
— Конечно, вернемся, — улыбнулся он. — А как иначе? У нас ведь еще дом на Урале не построен.
Он притянул ее к себе и поцеловал. Его губы были холодными от мороза, но поцелуй был горячим. Это был долгий, отчаянный поцелуй, в котором смешались и нежность, и страх, и обещание.
— Я люблю тебя, Люда Белова, — прошептал он ей в волосы.
— И я тебя люблю, — ответила она.
Они поползли в темноту.
Три часа они ползли по ничейной земле. По ледяной грязи, битому кирпичу и осколкам. Над головой время от времени со свистом проносились осветительные ракеты, и в их мертвом, шипящем свете им приходилось замирать, вжимаясь в землю, превращаясь в неживые комья грязи.
Людмила ползла за Алексеем, след в след, ощущая его спину как единственный ориентир в этом враждебном мире.
К рассвету они были на месте. Глубокая воронка, от которой до немецких позиций было рукой подать.
Они замерли, обустраивая позицию. Солнце поднималось медленно, неохотно, окрашивая небо в акварельные, розово-серые тона. Это был их последний совместный рассвет.
Ровно в семь, как по часам, из блиндажа вышел высокий немецкий офицер. Он был в фуражке с высокой тульей, в идеально вычищенных сапогах. Он потянулся, закурил сигарету. За ним вышли еще двое.
— Мой, — прошептал Алексей, имея в виду полковника. — Те двое — твои. По моей команде.
Людмила поймала в прицел молодого лейтенанта. Она видела его лицо, видела, как он улыбается чему-то. Она больше не чувствовала жалости. Только холодный расчет. Она и Алексей были одним целым. Одним выстрелом.
— Огонь, — выдохнул Алексей.
Два выстрела слились в один. Две немецкие фигуры упали на землю. Полковник, схватившись за грудь, медленно осел на колени и завалился на бок.
— Готовы. Уходим! — скомандовал Алексей.
И в этот момент земля разверзлась.
Немцы не стали тратить время на поиски. Они просто начали перепахивать весь склон тяжелыми минометами. Свист. Вой. Взрыв. Земля вздымалась столбами огня и черного дыма. Осколки с визгом кромсали мерзлую землю.
— Сюда! За мной! — крикнул Алексей, пытаясь перекричать грохот.
Он рванулся из воронки, указывая ей путь к спасительной лощине. Она бросилась за ним. Следующий взрыв прогремел совсем рядом. Ее швырнуло на землю, обожгло левую руку и ударило по голове. В ушах звенело. Она подняла голову, отряхиваясь от земли.
— Лёша! — крикнула она.
Он лежал в нескольких метрах от нее, на боку. Неподвижно.
— Лёша!
Она подползла к нему, не чувствуя боли в раненой руке. Перевернула его на спину. Его гимнастерка справа, под сердцем, быстро намокала, становясь темно-бурой. Его глаза были открыты и смотрели в серое небо.
— Леша, милый, ты ранен? Сильно? Сейчас, я помогу, я перевяжу… — она лихорадочно пыталась расстегнуть его ремень, достать индивидуальный пакет.
Он перехватил ее руку. Его ладонь была слабой, но настойчивой.
— Не надо, Люда, — сказал он очень тихо. — Не трать бинты.
— Не говори так! Слышишь, не говори! Я тебя вытащу!
Она подхватила его под мышки, пытаясь оттащить в сторону. Он был тяжелым, ее раненая рука не слушалась.
— Люда, — снова позвал он. Его дыхание стало прерывистым. — Послушай меня. Уходи.
— Нет! Я тебя не брошу! Мы же муж и жена!
Он слабо улыбнулся.
— Поэтому и уходи. Ты должна жить. Слышишь? За нас двоих.
— Нет… Леша… пожалуйста…
Слезы текли по ее щекам, смешиваясь с грязью и кровью. Она ничего не видела.
— Ты… ты расскажешь нашим детям… про озеро, — прошептал он, и его глаза начали тускнеть. — Про дом… из бревен…
— Я расскажу, милый, я все расскажу, только живи!
— Птичку… сохрани…
Его рука, державшая ее, разжалась. Он в последний раз судорожно вздохнул, и его взгляд остановился, устремленный куда-то сквозь нее, в холодное севастопольское небо.
И все.
Вокруг продолжали рваться мины, свистели осколки, но для Людмилы наступила абсолютная, оглушающая тишина. Мир перестал существовать. Был только он, его застывающее лицо у нее на коленях, и огромное, пустое небо.
Она сидела на этом проклятом склоне посреди огненного ада, обнимая тело своего мужа, и тихо выла, как раненая волчица.