21 июня 1941 года, Киев.
Воздух в читальном зале библиотеки Киевского университета был густым и сладким, как засахаренный мед. Он пах вековой бумажной пылью, рассохшимся клеем переплетов и, едва уловимо, сиренью, что буйно цвела под распахнутыми окнами.
Солнечные лучи, пробиваясь сквозь высоченные стрельчатые проемы, разрезали полумрак на ровные, золотистые полосы. В этих полосах, словно доисторические насекомые в янтаре, застыли, танцуя, мириады пылинок.
Людмила Белова провела пальцем по шершавой кожаной обложке фолианта. "Воссоединение Украины с Россией", дипломная работа. Ее научный руководитель, седовласый профессор Левицкий, говорил, что тема Богдана Хмельницкого требует не столько таланта, сколько усердия и внимания к деталям.
У Люды было и то, и другое. История для нее была не набором сухих дат, а живой, дышащей материей. Она могла часами сидеть над картами, отслеживая пути казацких войск, вчитываться в строки универсалов, пытаясь уловить интонацию гетмана, почувствовать его ярость или усталость.
История была упорядоченной и логичной. У каждого события была причина, у каждого действия — последствие. Она давала утешительное чувство контроля, иллюзию того, что мир, даже в своем самом кровавом проявлении, подчиняется определенным законам.
Здесь, в тишине библиотеки, будущее казалось таким же ясным и предсказуемым, как прошлое, разложенное по полкам. Через неделю — защита. Потом — аспирантура, научная работа, может быть, преподавание. Жизнь, расписанная на годы вперед. Аккуратная, как библиотечная карточка.
Она с силой потерла уставшие глаза. За окном шелестели каштаны, слышались приглушенные гудки автомобилей и далекий, беззаботный смех. Последняя суббота перед финишной прямой. Нужно было отвлечься, проветрить голову. Люда аккуратно заложила страницу закладкой и, сдав тяжелый том дежурной, вышла из прохладного сумрака библиотеки в ослепительное июньское солнце.
***
Часом позже она уже стояла на стрелковой позиции в полуподвальном тире ОСОАВИАХИМа на Подоле. Здесь воздух был другим. Он был резким, холодным, с едким запахом пороха и оружейного масла. Вместо шелеста страниц — сухие, оглушительные щелчки выстрелов.
Вместо пылинок в солнечном луче — сизый дымок, лениво ползущий к вытяжке. Этот мир был полной противоположностью университетскому, но и он подчинялся своим, еще более строгим законам. Законам физики, баллистики и абсолютной концентрации.
— Дыхание, Белова, дыхание! — пророкотал над ухом голос инструктора, Матвеича, бывшего унтер-офицера царской армии. — Не торопись. Винтовка — продолжение твоей воли. Ты не стреляешь, ты просто отпускаешь пулю в единственно верном направлении.
Людмила не слышала его. Когда она прижималась щекой к гладкому, отполированному дереву приклада, мир сужался до крошечного круга в оптическом прицеле. Все посторонние звуки исчезали, мысли умолкали. Оставались только три точки на одной линии: ее глаз, мушка и черное яблочко мишени в пятидесяти метрах. Это была своего рода медитация. Освобождение.
Она сделала медленный, глубокий вдох, потом неполный выдох, задержав остатки воздуха в легких. Сердце замедлило свой бег. Палец плавно, почти невесомо, лег на спусковой крючок. Никакого рывка, никакого давления. Просто мягкое, слитное движение, словно она нажимала не на металл, а на податливую глину.
Грохот выстрела ударил по ушам. Отдача привычно толкнула в плечо. Не отрывая взгляда, она перезарядила винтовку — резкое, отточенное движение затвора, выброс горячей, пахнущей порохом гильзы, досыл нового патрона.
— Ну, глянем, что ты там наваяла, историк, — проворчал Матвеич, подкручивая ручку лебедки, приближающей мишень.
Картонка подплыла к ним по тросу. Пять дырочек почти сливались в одну, чуть правее центра "десятки".
— Сорок восемь из пятидесяти, — констатировал инструктор и крякнул. Он снял очки, протер их и снова всмотрелся в Люду своими выцветшими глазами. — Не женское это дело, конечно... Но глаз у тебя, Белова, от Бога. И характер. Стальной. С таким прицелом, девочка, далеко пойдешь.
Людмила лишь пожала плечами. Для нее это была просто игра. Увлекательная задача на точность и самоконтроль. Она и представить не могла, насколько пророческими окажутся слова старого солдата.
***
Вечером она гуляла по Крещатику с подругами. Ели эскимо, которое таяло и липло к пальцам, смеялись над ухаживаниями курсантов, строили планы на июльскую поездку в Одессу.
Киев утопал в зелени каштанов и пьянящем аромате лип. Город жил своей обычной, безмятежной жизнью. На летних верандах играли патефоны, по Днепру скользили речные трамвайчики, с Владимирской горки доносился детский смех.
Эта мирная, незыблемая картина казалась вечной. Людмила смотрела на сияющие в вечерних огнях витрины, на счастливые, расслабленные лица прохожих, и чувствовала себя частью этого большого, теплого, живого мира. Мысли о Хмельницком и запах пороха в тире казались чем-то далеким, нереальным. Реальным был этот вечер, этот смех, этот вкус ванильного мороженого.
Она легла спать далеко за полночь, уставшая и счастливая. Завтра воскресенье. Можно будет выспаться, а потом сесть за последний раздел диплома. Будущее было простым и понятным.
***
Она проснулась не от будильника, а от странного, давящего чувства тревоги. И от голоса. Резкого, металлического, незнакомого. Голос лился из черной "тарелки" репродуктора на стене, которую обычно включали только для прослушивания новостей.
"...без объявления войны, германские войска напали на нашу страну, атаковали наши границы во многих местах и подвергли бомбежке со своих самолетов наши города — Житомир, Киев, Севастополь, Каунас и некоторые другие..."
Сон слетел мгновенно. Людмила села на кровати. Слова Молотова врывались в сонную тишину комнаты, разбивая ее вдребезги. Бомбежка. Киев. Война.
Она подбежала к окну. Улица, еще полчаса назад тихая и безмятежная, изменилась. Хлопали двери подъездов, люди выбегали на улицу, растерянно переговариваясь. Кто-то плакал. Кто-то просто стоял, задрав голову к необычно пустому, гудящему небу.
Мир рухнул. Логичный, упорядоченный мир ее учебников по истории перестал существовать в одну секунду. История перестала быть прошлым. Она ворвалась в настоящее — с воем пикирующих бомбардировщиков и запахом гари.
В комнату вошел отец. Уже одетый в свою форму сотрудника НКВД, с лицом, которое казалось высеченным из серого гранита. Он посмотрел на Люду так, как никогда не смотрел раньше. Без отцовской теплоты, а с суровой, тяжелой оценкой.
— Началось, — коротко сказал он.
В его голосе не было страха. Только бесконечная усталость человека, который всегда знал, что этот день настанет.
***
Весь день прошел как в тумане. Сводки с фронта, затемненные окна, очереди за хлебом. А внутри Людмилы, сквозь первоначальный шок и страх, прорастало что-то иное. Холодная, звенящая ярость. И абсолютная, кристальная ясность. Два ее мира — мир книг и мир тира — схлестнулись. И она знала, какой из них теперь настоящий. Ее знания о прошлом больше ничего не стоили. Но ее умение попадать в "десятку" вдруг обрело страшный, высший смысл.
Она не спала всю ночь. Утром в понедельник, 23 июня, она не пошла в университет. Она надела простое ситцевое платье, но под ним уже была невидимая форма. Взяв свои документы и значок "Ворошиловский стрелок", она отправилась в военкомат.
Огромная толпа мужчин гудела у входа. Людмила с трудом протиснулась внутрь. За столом сидел уставший, небритый капитан с воспаленными от бессонницы глазами. Он мельком взглянул на нее.
— Что, девочка? Медсестрой? Все хотят быть медсестрами. Мест нет. На кухню, может? Поваров не хватает.
Людмила молча положила перед ним свои документы: паспорт, комсомольский билет и маленькую книжечку стрелка ОСОАВИАХИМа. Капитан устало пролистал их.
— Историк... Ну вот, иди в архив бумаги перебирать, тоже польза.
— Я хочу на фронт, — ровным, спокойным голосом сказала Людмила.
Капитан поднял на нее глаза, и в них промелькнуло раздражение.
— Девочка, ты не поняла? Это не кино. Иди домой, не мешай работать.
Тогда она сказала одно слово, которое заставило его замереть.
— Снайпером.
Он откинулся на спинку стула и впервые по-настояшему посмотрел на нее. На эту хрупкую, темноволосую девушку в простом платье, которая говорила о самом смертоносном ремесле на войне с таким же спокойствием, с каким, наверное, отвечала на экзаменах. Он усмехнулся, не веря.
— Снайпером? Ты хоть винтовку в руках держала?
Вместо ответа Людмила открыла свою стрелковую книжку и положила ее поверх остальных документов. Капитан склонился над страницей, где ровным почерком Матвеича были выведены результаты последних стрельб. 48 из 50. 49 из 50. Пять выстрелов — пятьдесят.
Он медленно поднял взгляд от документа на ее лицо. В ее темных, серьезных глазах не было ни страха, ни позерства. Только холодная, несгибаемая решимость.
Усмешка сползла с его лица. Он молчал с минуту, изучая ее, словно пытаясь заглянуть ей в душу. А потом коротко кивнул, словно самому себе.
— Фамилия?