I
– Ну вот и порядок, – Облегченно вздохнул Сергей Николаевич, мягко захлопнув за собой дверцу любимого внедорожника… – Теперь, как выражается мой дружок Петуня, вперед к труду и обороне. А раз так…
И все-таки, как ни велико было его нетерпение, он перепроверил, хорошо ли уложены заранее приготовленные вещи, пакеты и сумки, не забыл ли случаем необходимые в пути деньги и документы – права, само собой, охотничий билет, разрешительные бумаги на оружие.
Все было на месте, как всегда перед выездом на охоту. Суматоха сборов осталась позади, а впереди – дорога, памятные с детства заповедные места малой родины, ночные охотничьи костры на берегах прекрасных озер, сладкая усталость во всем теле и покой в душе.
Все это будет, и, слава богу, уже сегодня, стало быть – вперед: к труду, который для любого охотника и не труд вовсе, а великое долгожданное удовольствие; ну а оборона, так это и есть оборона – от городской суеты, дотошных чиновников и кредиторов, недостроенного корпуса нового холодильного центра, семейных неурядиц, от всего что мешает человеку нормально жить.
Плавно, еле слышно урча мощным двигателем, автомобиль скатился с утрамбованного за лето газона, ласково прошелестел по опавшей листве и не высохшим с прошлого дождя лужам, попетлял по темному лабиринту спящих дворов и выехал на нужную улицу.
Было еще рано, не больше пяти, а это, по меркам начавшегося октября, – рань несусветная и темь непроглядная, однако для начала дальнего путешествия как раз то, что надо.
В предчувствии ожидаемых удовольствий, таких редких и желанных теперь, он всю ночь проворочался на жестком диване в гостиной, где устроился, чтобы не разбудить жену, но и без сна чувствовал себя необычайно легко и бодро.
Не портила настроения даже разбитая от самого областного центра дорога. Дальше она станет еще хуже, Сергей Николаевич хорошо помнил это с прежних поездок. Случались они нечасто и уже давненько, но наивно было бы думать, что за это время кто-то ее починил. Он так не думал, был готов ко всяким испытаниям, как и его неутомимый немец-внедорожник, и даже намурлыкивал что-то себе под нос.
Между тем небо понемногу светлело, верстовые дорожные столбы, словно торопясь куда-то, дружно проносились мимо, все чаще на шоссе появлялись встречные машины. Еще часок – и покажется Зеленодольск, небольшой, тысяч на сорок населения, районный городок, где его уже должен ждать приятель, можно сказать друг детства, с которым столько всего перевидено-перелопачено, что в сфере бизнеса, что в охотничьих забавах. Теперь он, Семен Петрович Петухов, а по-простецки, как в детстве мальчишки прозвали, Петуня, – уважаемая в городе личность, владелец местного хладокомбината.
Комбинат – это громко сказано и, тем не менее, с недавних пор его свяшченная частная собственность, нужная городу хозяйственно-экономическая единица, кормящая его самого и еще с десяток здешних пролетариев.
На первых порах слово «священная» он произносил заметно неуверенно, явно с издевочкой над духовными пастырями, горделиво, словно этим возвышая его, выговаривавшим именно так «с в я ш ч е н н ая», даже когда речь вовсе не шла о святейшем Синоде. Но очень скоро наш Петуня осмотрелся, пообтерся среди местной элиты, осмелел и теперь искренне обижался, когда старый дружок Серега Алпатьев обзывал его к о м б и н а т непотребным словечком «морг». Да ладно бы промеж себя, а то при народе, при клиентах. Сплошной убыток рейтингу! А куда денешься, если таким неожиданным возвышением он во многом обязан именно ему? У того-то в областном центре действительно к о м б и н а т, за день не обойдешь, а тут… глаза бы порой не смотрели. Но что делать? Спасибо, как говорится, и на том.
Когда Сергей Николаевич подрулил к воротам его частной усадьбы, Семен-Петуня уже поджидал его, прохаживаясь возле своей готовой в дорогу «Нивы». Новой, забугорной техникой, по крестьянски прижимистый и разумно-экономный, он все еще не обзавелся, а к российскому автопрому привык, хорошо знал его, что же касается «Нивы», то ставил ее выше многих ныне вошедших в моду чужестранок вместе с безудержными восторгами перед всем иноземным и трогательным стыдом за все родное, пусть и неказистое, но надежное.
Алпатьев, знавший его с детства и особенно близко изучивший за годы совместной работы в колхозе, где вся техника была в их руках, ценил в нем эти качества и частенько поругивал себя за свое мальчишеское тщеславие и глупое расточительство. Петуня снисходительно усмехался, рисуется, мол, товарищ, туману напускает, и в то же время понимал, что в городе среди больших людей тому иначе нельзя, рейтинг фирмы требует, и в свою очередь подтрунивал над своей неискоренимой деревенской простотой.
Как всегда при встрече, обнялись, похлопали друг друга по спине, потоптались, точно борцы на ковре, присели на лавочку у калитки:
– Ну, вот и собрался, наконец!.. А то все – дела, дела. А что – дела? Все их все одно не переделаешь, надо оставить и другим.
– Кому это – другим?
– Ну, тем, кто после нас будет. Сын-то у тебя, Никита Сергеевич, поди уж совсем мужик стал? А вот у меня одни девки.
– Так что если девки? Хотя…
– Правда, пацаны нынче пошли тоже не сахар. Подай им то, подай это… Ничего – сами… Какой народ из них вырастет, господи?
– Да, соблазнов много: пиво, травка, а то и кое-что покрепче, дискотеки, ночные клубы, мат-перемат… Но мой пока – слава богу… от телевизора и компьютера не оторвешь. Дома все… В школу – из-под палки… Ни до чего дела нет… И такие придут после нас?
– Не придут – сами на своих рученьках принесем…
Помолчали, покурили.
– Однако, пора. К утренней тяге поспеть бы…
– Ну, тогда по коням!
– Вперед, к труду и …
– И к нашим Старым Палям!
Старые Пали – старинное село, их родное гнездо. Когда-то, века три назад, или еще раньше, сюда, в безлюдное лесное Предуралье, спасаясь от помещечьих и религиозных притеснений, стали просачиваться крестьянские ватажки из центральных областей коренной Руси. Облюбовав для себя укромные уголки девственной глуши, богатой лесами, рыбными реками и озерами, дорогим пушным зверем и рудами, принялись строить заимки, обихаживать выпасы, валить лес. Добротные лесины, пригодные для всякого строительства, использовали по потребности, а остававшиеся сучья, вырубленный подлесок, подгнившие или поверженные наземь бурями деревья равномерно разбрасывали по образовавшейся пустоши на просушку, а потом разводили большие костры и пускали пал. Так появились тут первые п а л и, участки, отвоеванные у леса под пашни.
Заимки росли, поля расширялись, а когда земля истощалась, люди перебирались в другие леса, а иногда и края – за Урал, в Сибирь, на Алтай, Амур, к Океану.
Месту, где укоренились и разрослись нынешние Старые Пали, повезло на упорных и рачительных людей, глубоко, до самого сердца тронутых красотой и щедростью этого края. А чтобы земля не уставала лишь отдавать, научились воздавать ей ответно – и навозом, скопленным за зиму в хлевах, и древесной золой из печей, а уж про поклоны, благодарственные песни и молитвы и говорить излишне.
Оба они – и Сергей Алпатьев, и Семен Петухов, коренные старопалевцы, – прикипели к этой земле, казалось, на всю жизнь. И в самом деле – зачем искать счастья где-то на стороне, если своего столько, что хоть пей его, хоть в кузовок, как сочный груздь, укладывай, хоть красным, золотым словом в песню вплетай. Вот и пили, укладывали, вплетали, – на всех хватало!
Бывали, однако, времена, когда и сюда наведывались всякие беды. На долгие годы вырывала из мирной крестьянской жизни мужиков царская рекрутчина, выкашивали бесконечные войны. Один двадцатый век с его двумя мировыми и гражданской чего стоит! А ведь были еще и трудовая армия, и мобилизации на восстановление разрушенных городов, и всякие великие стройки. Но куда бы ни забрасывала земляков судьба, отовсюду, покалеченные и обескровленные, уже, казалось, ни к чему не пригодные, тащились они в свои Старые Пали, чтоб хотя бы умереть по-людски и на веки вечные лечь в родимую отчую землю.
От Зеленодольска до своего села (не в мыслях уже, а неосознанно, в самых глубинах души все еще с в о е г о!) верст под сорок. Это в хорошую погоду да на ходких колесах. Иное дело и иной счет зимой и особенно в долгие сырые осени, когда самый верный транспорт – собственные ночи или, если подфартит, ноги коня.
У них были свои – железные – кони. Со множеством лошадиных сил в каждом моторе, считай – целые конские табуны. И все-таки у старого покосившегося дорожного знака «К/з Приозерный» остановились, задымили сигаретами.
– Как думаешь, за час доберемся? – глядя в сторону, куда указывала стрелка, спросил Алпатьев.
– Не знаю, как твой хваленый «немец», а за свою «Нивушку» я готов поручиться!
– Не хвались, идя на рать… А в село заезжать будем? Может, сразу на озера?
Петухова, по всему, устраивало и то, и это, однако счел уместным заметить:
– Я только на минутку. Матушку вот проведаю, припас кой-какой ей оставлю. А ты прямо к Скиту правь. Там и обоснуемся.
– Можно и так…
Сергей Николаевич хотел еще что-то сказать, но спохватился и торопливо захлопнул дверцу кабины. Дело в том, что здесь все еще жил его одинокий престарелый отец, старый деревенский учитель, а он вспомнил о нем лишь тут, на околице.
Нехорошо стало на душе у Сергея Николаевича: то ли от жалости, то ли от стыда, перед товарищем: ведь он о своем отце даже не подумал. Казалось бы, какой удобный случай – и поохотиться, и отца проведать, привезти городских гостинцев, расспросить о здоровье, житье-бытье. Так нет же, опять забыл, не додумался, не вспомнил. А Петуня-то, а Петуня…
От прежних проселочных дорог теперь мало что осталось. Через каких-то пять лет после ликвидации колхоза! Все заросло травой и бурьяном, а уж о полях и говорить нечего, – да ладно бы еще травой кормовой, покосной, так нет – все осот, молочай, чертополох, кое-где виднеются зеленые кулижки пырея, в низинках – заросли люпина и иван-чая, джунгли лебеды и лозняка.
Сергей Николаевич знал в «Приозерском» хозяйстве каждое поле – и верхние, где начинался плавный уклон к озерам, и нижние, доходившие до самого их берега. Верхние традиционно отводились под зерновые, нижние – под овощи. Но самые большие поля располагались к северу, на просторной всхолмленной равнине, отгороженной от соседнего хозяйства живописным отрогом одного из многочисленных уральских хребтов. Неужто и там все в таком же запустении?
Сергей Николаевич давно заметил странную на первый взгляд картину: вдоль всех главных дорог области земля почти нигде не пустовала, на полях, как и в прежние годы, трудилась привычная техника, в то время как в таких «углах», как эти, все словно обрушилось и обезлюдело. Почему так? Не потому ли, что по тем дорогам ездит большое начальство, а у него должно быть хорошее настроение и такое же хорошее мнение о нем еще большего начальства? Выходит, что так. Прав, выходит, Семен-Петуня с его заботой о рейтинге. И придумали же эти хитрованы для себя такое словечко!..
Машину отчаянно трясло, бросало из стороны в сторону, отчего даже такой надежный конь, этот могучий немецкий внедорожник, стонал, кряхтел и жаловался на свою судьбу. Алпатьев сообразил, что, задумавшись, потерял бдительность и угодил на злосчастный кочкарник и что Скит, где они должны встретиться с Петуховым, остался в стороне. Пришлось остановиться, чтобы оглядеться и притушить разгоревшиеся воспоминания. Он всегда гнал их от себя. Они мешали ему жить. А жить хотелось. Особенно теперь, когда все, кажется¸ улеглось, растряслось, потекло по новой колее. Пусть будет так, как будто ничего не было. А если и было, то прошло. Пусть…
Над головой с веселым криком пронеслась в сторону озер стая уток, и он окончательно вернулся в сегодняшний день. Вырулив на сухое ровное место, заторопился обратно. Ага, вон он и Скит! А там уже и «Нива» Петуни стоит, и сам он тут же, разгружает свой багажник, то и дело поглядывает в сторону бывшей дороги, ждет его.
– Вот видишь, я же говорил, что моя «Нивушка» никакому забугорному жеребцу не уступит. Вот и твоего осрамила! Где пропадал?
Отвечать не было ни времени, ни желания: озеро рядом, носившиеся над ним утки будоражили сердце охотника, подхлестывали пробудившееся нетерпение и азарт. Разбросав привезенные из дому сумки и пакеты, Алпатьев выхватил из кабины одно из ружей, закинул за спину тяжелый рюкзак с резиновой лодкой и, крикнув напарнику что-то нечленораздельное, кинулся вниз, на птичьи крики, на зов удачи.
Озеро понизу окаймляли густые заросли ивняка и ракитника, но Сергей Николаевич еще с прошлых лет хорошо знал и теперь легко находил в них свои тропы и лазы. Вскоре они вывели его к самому урезу воды, тихо плескавшейся в низкий, поросший все еще зеленой осокой берег. В первые мгновения он слышал только этот плеск и недалекие утиные вскрики. Яркий неожиданный свет взошедшего солнца, помноженный на зеркальные отблески озерного стекла, ударил по глазам, ослепил, залил неудержимыми слезами. Слезами счастья, на которые внутри него отозвалось что-то сладкое и полузабытое, как детство: господи, я снова здесь!..
Проморгавшись и приуняв не в меру разыгравшееся волнение, он разглядел наконец край озера с табунками кормящихся уток и пожалел, что опоздал к их прилету, потому что в сидящую беззащитную птицу стрелять не любил. Другое дело – бить влет, когда стая летит прямо на тебя и вдруг, увидев, кидается в разные стороны.
О, тут нужен не только верный глаз и отличное оружие, тут необходимо и с к у с с т в о, спортивное мастерство! А так – палить в неподвижную, словно заранее выставленную мишень, любой пацан сможет. Для этого не нужно мчаться за сотни верст, ждать счастливого мига неделями и месяцами, не спать ночами, а если и спать, то видеть в снах вот такие озера, такое утро и летящие на тебя стаи. Для этого в городе есть тиры: плати и стреляй себе в кого хочешь – в утку ли, в волка ли, в тигра… И не бойся, что промажешь – они жестяные, безопасные…
Неподалеку нетерпеливо – один за другим – прогремела пара ружейных выстрелов. Вот и Петуня не стерпел, определил Алпатьев, этому в самый раз когда птица на воде, набьет полный багажник, охотничек.
Встревоженное озеро мигом ожило криками и хлопаньем крыльев множества птиц. Отдохнувшие за ночь и подкормившиеся, они спешно покидали приютившее их озеро, собирались в небольшие стаи, чтобы продолжить свой традиционный осенний перелет. Весной неистребимый, непонятный оседлому бескрылому человеку зов повлечет их обратно. Все ли они снова увидят эти озера, ведь на земле сегодня так много стреляющих ружей и азартных охотников?
Сам он весеннюю перелетную птицу не бьет. Для него это все равно что убить изнуренного долгой дорогой путника на пороге родного дома. Другое дело – тетерва. Но тех в здешних местах мало, их излюбленные боры ныне повырублены, а до горных лесов далековато, не вдруг соберешься, поди.
Не любитель он бить и всякую полевую да болотную мелочь. Комочек жизни в перышках, зачем ее губить? Ведь никакого в них прибытка тебе, нечего на зуб положить, скорее дух один, чем реальное существо. Однако в прежние времена такую охоту у нас любили. А еще раньше на княжеские пиршеские столы подавали не только вепря, гуся или зайца, но и запеченных целиком журавлей и лебедей, голубей и жаворонков. Прочитаешь о подобном книгу классика и за голову хватаешься: никак на Руси чуть не каждый год голодным был? Или совсем люди совесть потеряли, – на святое, считай, руку подымать?
Нет, такого непотребства Сергей Николаевич себе не позволял. Совсем иное дело – завалить в берлоге лесного дедушку медведя, перехитрить сильного и умного противника волка, достать дружеской компанией матерого лося. Все это уже не раз испробовано и, даст бог, не в последний раз…
К Скиту Алпатьев вернулся нескоро и без трофеев. Петуня не удивился, лишь насмешливо стрельнул в его сторону белесыми выпуклыми глазами и бодро доложил:
– Обед готов, уточки что надо. Сейчас испробуем для начала. Чуешь дух от котла какой!.. Ну и зараз сезон освятим… Ты чего такой снулый сегодня?
Семен Петрович весело катался на своих коротких ножках между костром и уже собранным походным столиком, все хвалил – и погоду, и охоту, и свою несравненную «Нивушку», и себя, такого удачливого, заодно.
Сергей Николаевич действительно выглядел сейчас несколько «снулым», но не по причине неудачи на охоте, а от умиротворенности и переполненности тихим сладким счастьем, какое нисходит на человека, долго пропадавшего на чужбине и вдруг оказавшегося на родине.
Петуне проще – райцентр, до которого отсюда всего каких-то полста верст, считай что рядом, и бывает он здесь частенько. Да и по характеру он человек простой, которому везде хорошо, где, как он смеется, нехорошо не бывает. Бывший колхозный механизатор, а потом завгар, он не чурался никакого дела, довольствовался малым, но своим, добытым собственными руками; не завидовал тем, у кого высокий чин и толстая мошна.
В богатые он вышел неожиданно для себя, и не из корысти и жадности, а из крестьянской нетерпимости. Когда темные силы из своих потайных щелей пробрались в самые державные верха и все посыпалось, когда самыми почитаемыми людьми стали рвачи, пьяницы, воры и лодыри, не ленившиеся лишь кричать и махать кулаками, тогда это и случилось.
Колхоз раскулачили не менее зло, чем когда создавали. Рушилось и попиралось все, чем еще недавно гордились, – свое, кровное, народное. Надо было спасти хотя бы главное: технику, фермы, семенной фонд. И они спасали. Кто? Как? О, это большой разговор! И не для всяких ушей, не для всяких адвокатов…
После неспешного обеда под ласковым солнцем последних дней бабьего лета обоих стало приятно томить и клонить в сон. В старом черном покосившемся Скиту, в котором когда-то тихо жила семья староверов-скитальцев, на этот случай имелись просторные сколоченные кем-то из рыбаков или охотников лежаки. Как сели, как повалились, так и выпали из этого мира. А когда вернулись, солнце уже перешло на другую сторону поляны и накололось на острую вершину чудом уцелевшей здесь ели, – все равно что последнее яблоко в осеннем саду.
Пора собираться на вечернюю тягу. Но сначала – чай. Горячий, черный от обильной заварки и непременно с двойной порцией сахара. Чтобы в голове прояснилось, чтобы из глаз ушел туман. На охоте, как известно, необходимо не только доброе ружье, но и ясная голова, острый глаз и бодрое, веселое настроение.
Спешно убрав за собой, отправились снова попытать охотничьего счастья. Петухов – в свою засаду, Алпатьев – в свои места, облюбованные им еще утром, когда с утками ему не повезло. Находились они далековато, на самом краю озера, но зато позволяли еще издали видеть приближение стай. Заходя на воду, они непременно окажутся над его головой, и тогда он успеет прицельно разрядить оба ствола, а подбитые птицы упадут или на берегу, или недалеко от него, где мелко и их можно будет взять, обойдясь без лодки.
С каждой выкуренной сигаретой все заметнее вечерело. Воздух посвежел, с озера потянуло зябкой сыростью. Легкий ветерок мягко шуршал в зарослях высокого сухого уже камыша. Перезревшее яблоко солнца сорвалось с ели и упало в чьи-то ладони за горизонтом.
Первая стая появилась неожиданно, застав Сергея Николаевича врасплох. Но следующую он встретил прицельным огнем, и два прекрасных селезня упали почти к его ногам.
Потом были еще стаи, воздух над озером буквально кипел от обилия птиц, от их то радостных, то испуганных (после выстрелов) криков, от хлопанья сотен и тысяч крыльев и плеска воды, принимавшей на ночлег новые партии гостей.
Собрав в ягдташ добычу, он мог бы уже с легким сердцем вернуться в Скит, но все медлил. Утки все летели и летели, распалившееся сердце азартно-требовательно клокотало в груди, руки самопроизвольно загоняли в стволы новые патроны и вскидывали ружье, но загнанный в угол разум плескался оттуда свой ледяной водой, охолаживая и усмиряя бушевавшую страсть.
Так на удачной охоте с ним бывало всегда: азарт требует своего, рассудок – своего, чьим-то знакомым голосом, похожим на голос отца, укоряет: зачем, мол, тебе столько, посовестись, укроти дурную кровь, постыдись Бога. Не ты один жить хочешь, всем крылатым ли, бескрылым ли жизнь дорога. Ибо, как и у тебя, единственная. Ни у кого про запас второй нет.
Успокаивался он долго и трудно. Без плоской фляжки во внутреннем кармане плаща не обходилось. Поднес и теперь к губам и забыл для чего: все с той же северной стороны в густеющих сумерках вечера на него наплывало какое-то светлое колышущееся облачко. С каждым вдохом и выдыхом оно все разросталось, все белело, и вот так знакомо, по-домашнему загоготало.
Он перестал дышать. Гуси!.. Дикие гуси!.. Ружье словно само собой вскинулось к небу, дважды полыхнуло оглушительным огнем, потом еще раз, и четыре белых гуся тяжело упали на берег, неподалеку от воды. Надо подождать, ведь будут еще! Но голос отца сурово пресек – укроти дурную кровь, посовестись. И ружье повиновалось.
Ох, отец! Как часто тот вот так вставал между его желаниями (а частенько и прихотью) и долгом, совестью, человечностью. Сын покорялся отцу пока был молод и пока случалось это по делам малым и сносным, но потом… Потом он женился без его одобрения, а когда стала рушиться прежняя жизнь, твердо, до полного разрыва настоял на своем. С той поры они почти не виделись. По крайней мере он избегал его, чувствуя себя виноватым. Однако и оправдывал себя: время такое, он хотел как лучше. Может, не все сумел, но хотел. И не он один… Проведать бы: поди, успокоился уже. Да и я, может быть, с тех лет малость поумнел…
Почти всю вторую ночь охотники провели у костра за пиршеским столом. Ели молодого гуся, наваристый горячий бульон чередовали с родными российскими сорокоградусными, вспоминали прежние охоты в этих же богом данных местах, даже пробовали петь популярные «песни о главном».
Рассчувствовавшись, Сергей Николаевич настолько распахнул душу, что впервые, не таясь больше, обнажил все ее болячки и занозы. Петуня молча слушал и участливо кивал головой, в чем-то, может, и не соглашаясь. В семье нелады? Ну так это же семья, добрых сердечных жен сейчас – штуками считай; сыну ничего, кроме компьютерных стрелялок, не надо? – так это еще не беда, настоящие беды впереди; другое дело – затянувшийся раздор с отцом. С отцом, которого он любит и перед кем виноват.
Как вернуть его доверие и если не любовь, то хотя бы понимание? Сколько ни пробовал объясниться – ничего не получается, а после того, как побывал в его городской квартире и напрочь отказался жить вместе, совсем замкнулся в своих Старых Палях.
Продолжение читайте на сайте журнала "Бельские просторы"
Автор: Роберт Паль
Журнал "Бельские просторы" приглашает посетить наш сайт, где Вы найдете много интересного и нового, а также хорошо забытого старого.