— Анна Викторовна, ваш супруг просил передать, что сегодня крайний срок. Он настоял, чтобы мы позвонили именно вам.
Голос в трубке был ровный, отполированный тысячами таких же звонков. Безликий, как гудок поезда, который несется по расписанию, не замечая людей на перроне. Анна застыла, прижав телефон к уху. Взгляд был прикован к экрану ноутбука. Там, в синей рамке банковского приложения, светились три слова, которые она мысленно репетировала полгода, как молитву: «Ваша ипотека одобрена». Три слова. За ними — их мечта. Не просто квадратные метры, а целая жизнь. Двухкомнатная квартира с огромными, до самого пола, окнами. Она уже видела, как утреннее солнце заливает гостиную, как они пьют кофе на маленьком балконе, увитом плющом. Их собственное, настоящее гнездо. Не эта крохотная студия, где жизнь одного человека постоянно натыкалась на локоть другого.
Мысли оборвались. Крайний срок чего? Почему Дима просил передать? Почему он сам не мог сказать ей, своему самому близкому человеку?
— Простите, я… я не совсем понимаю, о чем вы говорите, — прошептала она, чувствуя, как ледяное, липкое предчувствие ползет по венам, замораживая кровь.
— Задолженность по микрозайму на ваше имя, Анна Викторовна. Сорок семь тысяч рублей. Плюс проценты за ежедневную просрочку. Если до восьми вечера оплаты не будет, мы запускаем судебное производство. Всего доброго.
Короткие гудки. Анна медленно опустила телефон на стол. Ипотека одобрена. Сорок семь тысяч. Судебное производство. На её имя. Слова прыгали в голове, как стеклянные шарики в детском калейдоскопе, складываясь в уродливый, пугающий узор.
Он пришел домой далеко за полночь. Тихий, как тень. Пахнущий холодной улицей и чужим, едким табачным дымом. Бросил ключи на тумбочку — они звякнули неестественно громко в оглушительной тишине. Он даже не посмотрел в ее сторону, сразу прошел вглубь комнаты. Она ждала его на кухне, сжимая в ладонях давно остывшую кружку. Ноутбук с одобренной ипотекой был демонстративно закрыт.
— Дима, мне сегодня звонили.
Он вздрогнул всем телом, будто его ударили. Медленно, очень медленно повернулся. В его глазах было то, чего она никогда прежде не видела. Не страх, не вина. Нет. Какая-то выгоревшая, загнанная пустота. Словно из него выкачали всю жизнь.
— Ань…
И тут его прорвало. Словно плотину, которую он держал из последних сил. Он рухнул на кухонный стул, закрыл лицо руками, и его плечи затряслись в беззвучных рыданиях. Он говорил сбивчиво, захлебываясь словами, путая даты и суммы. Про ставки на спорт, которые сначала были «просто развлечением». Про то, как он «почти отыгрался», как «нужен был всего один, всего один удачный матч», чтобы закрыть все долги и купить ей ту самую шубу, о которой она обмолвилась год назад. А потом… потом он, заикаясь, рассказал про их сбережения. Про восемьсот тысяч. Восемьсот тысяч рублей, которые они по копейке, по крупице собирали на первый взнос. Их больше не было. Они сгорели. Превратились в цифры на экране букмекерского сайта и исчезли.
Анна слушала и не слышала. Мир сузился до назойливого гудения старого холодильника и его рваных, жалких всхлипов. Восемьсот тысяч. Это не просто деньги. Это ее ночные смены в колл-центре. Его подработки таксистом по выходным. Два отпуска, проведенные на даче вместо моря. Это сотни отказов себе в маленьких радостях. Всё это он, ее Дима, спустил в никуда.
— Анечка, прости меня, тварь такую, — он сполз со стула прямо на пол, на колени, и попытался обнять ее ноги. — Клянусь тебе, клянусь жизнью, это был последний раз. Я всё понял. Я всё верну, слышишь? Каждый рубль верну! Только не бросай меня. Пожалуйста, не бросай. Помоги мне…
Он стоял на коленях посреди их крохотной кухни, взрослый тридцатилетний мужчина, и плакал, как потерявшийся ребенок. И она, сделала то, что делают женщины, которые любят слишком сильно, слишком отчаянно. Она поверила.
Мечту о квартире пришлось не просто отложить — ее пришлось похоронить под грудой его долгов, которые, как оказалось, не ограничивались одним микрозаймом. Анна нашла вторую работу. Ее день превратился в бесконечный, изнуряющий марафон. Подъем в шесть утра, горький растворимый кофе, метро. Основная работа бухгалтером, где цифры плясали перед глазами. Короткий перекус бутербродом. Снова метро, на другой конец города. И три часа в душном колл-центре, где нужно было повторять заученные фразы безжизненным голосом. Домой она возвращалась за полночь, падала в кровать и проваливалась в тяжелый сон без сновидений. Она похудела так, что любимые джинсы висели мешком, а под глазами залегли темные круги, которые не мог скрыть ни один тональный крем. Но она терпела. Это их общая беда. Она должна помочь.
Дмитрий, казалось, тоже старался. Он перестал встречаться с друзьями, начал искать работу, рассылал резюме. По крайней мере, он так говорил. Он стал на удивление тихим и заботливым. Встречал ее с ужином из гречки и самых дешевых сосисок, делал массаж ее гудящих ног, шептал, какая она у него сильная, какая невероятная. А она, измученная и голодная до тепла, таяла. Ну вот же он, ее Дима. Оступился, с кем не бывает. Главное, он всё осознал. Главное, они вместе.
Она отдавала ему почти всю свою двойную зарплату, оставляя себе только на проезд и тот самый бутерброд. «Ты лучше знаешь, куда и сколько платить, разберись, пожалуйста», — говорила она, слишком уставшая, чтобы вникать в детали. Он серьезно кивал, брал деньги и что-то помечал в блокноте. И она снова верила. А как иначе? Разве любовь — это не доверие?
Разговор с подругой Леной случился внезапно, как ДТП на ровной дороге. Они не виделись несколько месяцев и столкнулись в супермаркете. Лена долго, изучающе смотрела на нее, на ее осунувшееся лицо, на руки, которые мелко подрагивали от хронического недосыпа.
— Ань, ты себя в зеркало видела? Ты на призрака похожа. Что происходит?
— Да так, устаю просто, много работы, — отмахнулась Анна.
— Он играет до сих пор, — сказала Лена не вопросом, а как свершившийся факт.
— Нет! Что ты такое говоришь? Он взялся за ум! Он ищет работу, мы… мы вместе справляемся! — голос Анны предательски дрогнул.
— Аня, очнись! — Лена схватила ее за руку, ее голос звенел от злого отчаяния. — Мой Игорь видел его вчера в букмекерской конторе у вокзала. Он не работу ищет. Он ищет, на что сделать следующую ставку, Аня! А ты… Ты его не спасаешь. Ты тонешь вместе с ним. Он болен, пойми ты! У него зависимость! А ты — его поставщик. Его личный банкомат. Пока ты даешь ему деньги, он не остановится. Он утащит тебя за собой на самое дно.
Анна тогда страшно обиделась. Вырвала руку, наговорила Лене гадостей, что та ничего не понимает в их высоких отношениях, что она просто завидует. Ушла, едва не плача от обиды и унижения. Но ядовитое семя сомнения уже было посажено в ее душу.
Она начала замечать. Мелочи, на которые раньше закрывала глаза. То, как он нервно прятал телефон, когда она входила в комнату. Его внезапные «прогулки за хлебом», которые затягивались на два, а то и три часа. Пустые, бегающие глаза, когда она спрашивала, как прошло очередное «важное собеседование». Она гнала от себя эти мысли, называла себя подозрительной дурой. Она не хотела в это верить. Потому что поверить — означало признать, что вся ее жертва, вся ее боль были напрасны.
Развязка наступила в самый обычный, серый вторник. Анна искала в шкафу старый договор, чтобы оформить налоговый вычет. Его полка, как всегда, была в хаосе. Перебирая мятые футболки и какие-то бумаги, она наткнулась на небольшую, знакомую до боли бархатную коробочку. Ее сердце пропустило удар, а потом заколотилось, как бешеное. В этой коробочке хранились бабушкины серьги с маленькими сапфирами. Единственная память о ней, фамильная ценность. Она открыла ее дрожащими пальцами. Пусто.
Холод сковал ее изнутри, от кончиков пальцев до самого сердца. Она начала лихорадочно, как безумная, перерывать его вещи, выворачивать карманы старых курток, сумку. И нашла. Маленький, сложенный вчетверо, замусоленный квиток из ломбарда. «Серьги золотые 585 пробы с камнями, вес…». Сумма: тридцать тысяч рублей. И дата. Два месяца назад. Как раз в тот день, когда он, давясь слезами, клялся ей, что «всё понял» и «это был самый последний раз».
Анна опустилась на пол посреди разбросанных вещей. В ушах стоял низкий, давящий гул. Она смотрела на этот клочок бумаги и понимала, что Лена была права. Это не дно. Дна у этой бездны нет. Он будет падать вечно, утягивая за собой и ее.
Она не плакала. Слёзы, кажется, просто закончились, высохли. Внутри образовалась звенящая, ледяная пустота. Она дождалась его возвращения, сидя на том же месте, на полу, сжимая в руке этот проклятый квиток.
Он вошел, увидел ее и всё понял по одному ее взгляду. Он даже попытался что-то сказать, сделать шаг к ней, но она подняла руку, останавливая его.
— Не надо, Дима. Ни слова.
Ее голос был чужим, спокойным до жути, и от этого спокойствия ему, кажется, стало страшно.
— У тебя есть выбор. Один. Прямо сейчас ты собираешь вещи и едешь в реабилитационный центр. Я нашла один. Вот адрес, — она кивнула на распечатку на столе. — Там лечат таких, как ты. Я буду ждать. Может быть.
Она сделала паузу, глядя ему прямо в пустые глаза.
— Либо я ухожу. Прямо сейчас. И ты меня больше никогда не увидишь.
Он смотрел на нее, и в его глазах на секунду мелькнул животный испуг, а потом… потом его лицо исказилось от ярости. Это была звериная ярость наркомана, у которого отнимают его дозу.
— Клиника? Ты хочешь упрятать меня в психушку?! — закричал он, и в его голосе зазвенел металл. — Я не псих! Я почти всё отыграл! Мне нужен был всего один шанс, понимаешь?! А ты… Ты меня просто никогда не любила! Хочешь бросить меня в самый трудный момент! Предать! А помнишь, как ты говорила, что мы всё пройдем вместе? В горе и в радости? Вот оно, горе! И где ты?!
Он кричал долго, срываясь на визг, обвиняя ее во всех смертных грехах. В том, что она его «пилила», не верила в его «гениальные схемы», была слишком «мелочной» и «приземленной». А она просто молча смотрела на него. И с каждым его словом та огромная, всепрощающая любовь, что еще теплилась в ее душе, превращалась в серый, холодный пепел.
Он сделал свой выбор.
Когда он, наконец, выдохся и, громко хлопнув дверью, ушел «проветриться и подумать», она встала. Механически, как запрограммированный робот. Подошла к шкафу, достала старую спортивную сумку. Бросила туда пару кофт, джинсы, белье, зубную щетку. Документы. Ноутбук. Она не брала ничего, что напоминало бы о нем. Ни одной фотографии, ни одного их совместного подарка. Она ампутировала восемь лет своей жизни. Быстро, без анестезии, наживую.
Перед уходом она положила на кухонный стол ключи от квартиры и квиток из ломбарда. И ушла, не оглядываясь.
Первое время он разрывал телефон Лены, кричал, умолял, угрожал. Потом затих. Коллекторы, лишившись ее стабильных выплат, взялись за него всерьез. Его уволили с работы за бесконечные прогулы. Хозяин студии, не получив оплату за два месяца, просто выставил его вещи на лестничную клетку.
Анна начинала с нуля. Сняла крохотную комнату на самой окраине города, продолжала работать на двух работах, но теперь — только на себя. Она подала на развод и на банкротство, чтобы официально освободиться от долгов, которые он на нее повесил. Это было унизительно, долго и тяжело, но с каждым днем она чувствовала, как с ее плеч спадает невидимый бетонный груз, который она тащила так долго. Она снова начала дышать. Глубоко, полной грудью.
Спустя год она шла по улице после работы. Был теплый, ласковый весенний вечер. Она купила себе маленький букетик желтых тюльпанов — просто так, без повода. Потому что могла. На другой стороне дороги, у входа в метро, она увидела его. Опустившийся, обросший, в грязной, не по размеру одежде, с мутным, потухшим взглядом. Он протягивал картонный стаканчик редким прохожим.
Их глаза на мгновение встретились над гудящим потоком машин. В его взгляде мелькнуло всё сразу: узнавание, страх, стыд и отчаянная, жалкая мольба. А она… она не почувствовала ничего. Ни злости, ни ненависти, ни даже жалости. Только легкую, почти невесомую грусть о той наивной девушке, которая когда-то верила в сказку о всепобеждающей любви.
Она спокойно отвернулась и пошла дальше, к своему новому, маленькому, но честному дому. Он проиграл не деньги и не бабушкины серьги. Он проиграл всё. И это была его последняя, самая главная ставка.