Нина Петровна жила в этой деревне всю жизнь. Родилась здесь, вышла замуж, воспитала детей, похоронила мужа и встретила внуков ― все здесь.
Дети разъехались давно, да и называть детьми людей, которым было уже за пятьдесят, становилось все сложнее. Сама Нина Петровна от переезда наотрез отказывалась. Даже когда загремела с сердечным приступом в районную больницу, а родственники, что называется, под шумок приехали организовывать ее переезд ― не поддалась и, вернувшись в родную хату, чуть ли не забаррикадировалась, так, что приступом пришлось брать. Со временем настойчивость родни поутихла.
Жила баба Нина одна и до недавнего времени родни в радиусе пятидесяти километров не имела. Говорят, что на селе половина людей друг другу родственники. Так и есть, только половина этой половины уже отошла в мир иной, а вторая давно уехала.
Изменилось количество родни на квадратный километр совсем недавно. Люся – внучка бабы Нины ― поселилась через два дома от нее. Молодую, симпатичную девчонку неспроста потянуло на историческую родину. Дело в том, что избранник Людмилы, а ныне бывший муж, оказался человеком крайне неприспособленным к семейной жизни, но при этом очень подкованным юридически. Настолько, что его правовая грамотность могла соперничать только с жадностью. Он в прямом смысле оставил Люсю у разбитого корыта. Бился за последний комплект белья, что уж говорить про квартиру. Жилплощадь действительно была его, но ремонт они делали вместе, и Люся вложила значительную сумму… но доказать ничего не смогла. Оставшись без жилья, пожила пару недель у родителей, а затем впала в депрессию, взяла отпуск и уехала к бабке.
― Да уж, мужик пошел, ― ворчала баба Нина, ― без последней ночнушки бабу оставит. Как ты только нашла-то такого?
― Я не думала, что он такой, ― нехотя оправдывалась Люся, стараясь сглотнуть ком, который вставал в горле при упоминании бывшего. ― Он поначалу был заботливый, хозяйственный, экономный… не написано же на них.
― Экономный. Ишь ты, ― Нина Петровна, едва сдерживалась, от крепких словечек. ― Вот и сэкономил. За твой счет.
Нина Петровна, не хотела цеплять внучку и доставлять ей лишнюю боль, но в голове у нее действительно не могла уложиться мысль, как мужик мог выкинуть жену на улицу. Она была человеком старой закалки и, в отличие от прочей родни, категорически возражала против примирения Люси с мужем: «От таких бежать надо подальше, а не на коленях к ним ползти!»
Пожив месяц в деревне, Люся обвыклась. Ради отвлечения от душевной боли стала помогать в небольшой начальной школе и еще более маленьком ДК ― по образованию она была педагогом. И допомогалась. Всем миром стали упрашивать остаться. Находясь в состоянии крайней подавленности и чувствуя предательство всего мира, Люся согласилась. Ей даже выделили дом, и вся деревня помогала привести его в порядок. Так и зажили бабушка с внучкой ближайшими соседками.
Новые люди, прямо сказать появлялись в деревне нечасто. Точнее не появлялись вовсе. Переезд Людмилы можно было сравнить с праздником районного масштаба. Поэтому тихое, появление еще одного селянина осталось практически незамеченным.
Иван Никитич. Статный старик. Бывший военный, проскитавшийся полжизни по стране. Вдовец. Решил осесть в этих краях. Высокий, крепкий не по годам, обладатель серебристой шевелюры без малейшего намека на лысину – выделялся среди плюгавеньких местных представителей сильной половины человечества. Естественно, что дамы средних и более лет, оставшиеся по различным обстоятельствам одни, сразу активизировались. Однако ни милые улыбки, ни откровенные заигрывания, ни угощения в виде домашней наливки и борща, не трогали сердце отставного полковника. Ни на кого Иван Никитич не обращал внимания. Бабы перешептывались. Одни начинали думать, что в силу возраста прекрасный пол вовсе не интересен переселенцу. Другие утверждали, что здесь кроется что-то иное.
Шило в мешке не утаишь, а в деревне все на виду. Казалось бы, прописные истины, но их осознание снова и снова удивляет людей.
— Все, разобрались! — заявила запыхавшаяся Михална, одна из главных сельских сплетниц, подойдя к завалинке дома Степаниды Федоровны, местной старожилки. Обычно именно здесь собирались женщины всех возрастов, для общения. — Теперича ясно, почему полковник ни на кого не смотрит. Иду я, значит, мимо Люськиного дома. Ну Люська – Нинкина внучка! А из избы на крыльцо полковник наш выходит. А Люська его провожает. И, главное, какой-то сверток ему отдает, улыбается. И он ей. А девка-то вся светится! Смеются оба. Вот, все и стало на свои места: мы к нему и задом, и передом, а ему молодуху подавай.
Повисла тишина. Некоторые из собравшихся хотели было возразить сплетнице, но осеклись. Аргументов против не было, а охальное заступничество могло вылезти боком. В деревне все просто: сегодня сказал — брехня, а завтра стал соучастником. Все промолчали. Остаток вечера Михална и самые охочие до обсуждения чужой жизни бабы перемывали кости Люсе, Нине Петровне, Ивану Никитичу и всему министерству обороны, которое столько лет держало в своих рядах срамного полковника. Хотя, справедливости ради, были и те, кто вставал на его сторону.
― Да чего ему, если силы есть, ― например, неожиданно выступил Петр, муж Светки-продавщицы, который оказался на женском сборище исключительно потому, что находился под повышенным надзором жены из-за пристрастия к алкоголю. ― Молодец полковник!
― Молчи уж про силы, ― гневно прыснула Светка, ― или уж иди у него тогда рецептик возьми.
Все засмеялись. Петр скуксился.
Повисла тишина. С одной стороны, верно: если силы есть чего бы и нет? С другой, срамно как-то ― во внучки ведь годится. Но мужик есть мужик. А вот Люська, конечно, подвела, не так ее родители воспитывали. Кто-то припомнил брак одного известного актера с молодой избранницей и попытался возразить, что все это норма. Но тут же был сметен народным гневом. Актер — это актер, а полковник — это полковник.
Со следующего дня, сами того не подозревая, троица с перемытыми костями стала объектом наблюдения всей деревни. И, к радости сплетниц, догадки подтверждались.
Самой Нине Петровне не здоровилось последнюю неделю, так что на улице она не показывалась. Зато полковник стал завсегдатаем Люсиной усадьбы. То забор починит, то скамейку покрасит, то траву покосит. Сама Люся тепло улыбалась и радушно приглашала помощника в дом. Если бы бедная Люся знала, как ее полоскали за спиной! В ком-то из сплетниц говорила зависть, в ком-то обида, были и те, кто искренне сокрушался о плохом воспитании барышни. Все-таки негоже девке, которой и тридцати еще нет, со стариком связываться. То, что мог услышать в свой адрес Иван Никитич, также вряд ли его порадовало бы. Беспутник, срамник, совратитель ― и это только малая часть цензурных выражений.
Ну, сколь веревочке не виться, а конец будет. В один из дней селяне наблюдали такую картину: отставной полковник вместе Люсей, нарядно одетые, прошествовали по центральной улице до дома бабы Нины, весело хохоча. После чего Люся прошла во двор, а спутник остался ждать на скамейке. Не прошло и пяти минут как были заняты несколько наблюдательных пунктов и точек обзора. Половина улицы собралась, чтобы из засады посмотреть ― уж не руки ли и сердца внучки пришел просить старый развратник у Нины Петровны? Ненавязчивая, но режущая тишина повисла над подворьями. Казалось, что молчали даже собаки. Минут через пять на крыльце показалась Люся, приветливо махнула Ивану Никитичу, приглашая его в избу.
Социум не выдержал.
Держать слово от имени всех блюстителей нравственности вызвалась Михална. Точнее, она была самовыдвиженка на этом посту.
― Что ж у вас совсем стыда нет? ― грубо и резко пробасила она, подойдя к скамейке.
Полковник уставился на нее, как баран на новые ворота.
― Не понял.
— Что уж тут непонятного? Срамота-то какая! Ты ж ей не то, что в отцы ― в деды годишься. И не стыдно девчонку молодую с панталыку сбивать? Да еще чего удумал, сватушки закатить! Тьфу! ― Михална сплюнула, да так мощно, что ей позавидовали бы бывалые мужики.
― Какие сватушки? Вы о чем?
― Теть Зина вы чего? ― из калитки выбежала Люся.
― Ты вообще молчи, бесстыдница. Это ж надо такое удумать, со стариком связаться! Бабку решила в гроб загнать?
На глазах у ничего не понимающей Люси показались слезы. Иван Никитич, видя это, поднялся и обнял девушку, уткнув ее лицом в мощную не по возрасту грудь. Столь джентельменский поступок, учитывая обстоятельства, вызвал очередную волну недовольства и спровоцировал приток людских масс к дому Нины Петровны. Ведь это полностью подтверждало все подозрения! Поднялся гвалт. В его гудении четко можно было расслышать слова осуждения, пренебрежения и даже угрозы.
― Чего разорались? ― Нина Петровна показалась на крыльце, одетая в выходное платье.
― О! И эта туда же! Глянь как нарядилась внучкиного жениха встречать! Не стыдно, Петровна? Срамота-то какая! ― открыла в себе второе дыхание Михална.
Нина Петровна спустилась с крыльца. Прошла по двору, вышла из калитки. Подошла к внучке. Приобняла, оторвав от крепкой груди полковника. Погладила по голове.
― Успокойся милая! Не слушай дураков!
А затем сделала то, чего никто не ожидал. Как-то по девичьи задрав голову и поведя плечами, она взяла Ивана Никитича под руку и направилась во двор, увлекая внучку за ними.
― Чего это внучкин-то жених? Мой! ― гордо проговорила Нина Петровна, и вся троица скрылась в доме.
Лишь спустя неделю достоянием общественности, стали подробности произошедшего. Иван Никитич проходил обследование в той же больнице, где лежала Нина Петровна. В тоже время. Даже мимолетного кратковременного общения хватило, чтобы в сердце и душе полковника вспыхнули теплые платонические чувства. Впервые за долгое время, прошедшее с кончины любимой жены, Иван Никитич нашел родственную душу. Как мы помним, больницу Нина Петровна покидала, мягко говоря, впопыхах, заподозрив родственников в организации ее переезда. А потому ни адреса, ни телефона Иван Никитич узнать не успел. Прибегнув к хитрости, лести и старым связям, бывший военный все-таки смог разыскать новую знакомую и прибыл к ее двору. Но растерянная Нина резко и даже немного грубо отбрила его.
Вот и придумал находчивый полковник план: купить дом неподалеку ― авось что и срастется! Однако Нина Петровна восприняла появление нового знакомого в штыки. Тогда не привыкший сдаваться отставник решил зайти, что называется, с фланга ― через внучку. Лукавить не стал и выпалил все как на духу. Люся прониклась симпатией к Ивану Никитичу и пообещала помочь. Но Нина Петровна наотрез отказывалась даже разговаривать с ним. А когда напор внучки усилился, то и вовсе закрылась дома симулируя обострение болезни.
Решили дать ей время. А чтобы не терять его понапрасну, Иван Никитич предложил Люсе помогать по хозяйству. На том и порешили. Все это время Люся не оставляла попыток уболтать бабушку хотя бы поговорить с пылким поклонником. И вот, накануне того злополучного дня, когда они стали объектом народного нравственного суда, Нина Петровна дала добро. Иван Никитич принарядился и радостно поспешил на встречу.
Что в итоге? У Нины Петровны и Ивана Никитича завязались теплые отношения. Уставшие от одиночества и отсутствия возможности поговорить по душам, они не могли нарадоваться друг другу. А Люся радовалась за бабушку.
А вот Михална после этого случая потеряла значительную часть авторитета как информатор и местная служба новостей. А к багажу ее кличек прибавилась еще одна – «Срамота». Но произносили ее селяне без злости и всегда с легкой усмешкой.
Автор: Филипп Варков
---
---
Оля вьёт гнездо
Оля боялась маму. Ей казалось, что родители больше любят старшую сестренку Настю, фото которой стояло на телевизоре. С карточки смотрела черноглазая девочка в платье с кружевным воротничком. Около портрета лежали дефицитные шоколадные конфеты, пупсики, и еще куча самых лучших на свете мелочей. Брать их строго воспрещалось. Однажды Оля свистнула пару конфет и поиграла с удивительными, мягкими пупсиками. Она никогда не ела таких замечательных конфет и никогда не играла с такими пупсами. Для Оли тоже покупали конфеты, но те были с белой начинкой, хоть и шоколадные сверху, а Олины пупсы – пластмассовые и некрасивые.
Если бы Оля спрятала фантики куда подальше – ничего бы не случилось. Настя, девочка с фотографии, не наябедничала. Но фантики мама сразу заметила.
- Ты воруешь у Насти конфеты? Как тебе не стыдно, гадина ты такая! – кричала и кричала мама.
Она хлестала Олю по щекам, лупила ремнем, и глаза ее под линзами очков казались ужасно большими. В этих глазах не было ни злости, ни ярости, однако руки мамы и слова ее были злыми, каменными, тяжелыми.
Потом Олю не выпускали из комнату неделю. Пожаловаться некому – ни бабушки, ни дедушки у Оли не было. Даже папа не хотел ее защитить. Папа вел себя так, будто Оля стеклянная – просто не замечал. За всю жизнь он с ней перебросился, наверное, только парой фраз. Оля искренне считала, что это нормально: все папы заняты важными делами. Детей воспитывают мамы. И не обижалась. Пока не пошла в первый класс, где увидела, как много девочек из ее класса пришли на день знаний не только с мамами и бабушками, но и с папами.
Папы держали девочек и мальчиков за руку, и нежно с ними беседовали. Оле это показалось странным и даже ненормальным – разве так бывает? Может быть, Олю просто не любят? Ведь Олин папа не был глухонемым – он нежно разговаривал с черноглазой Настей с портрета, дарил ей сладости и фрукты, и не позволял приближаться к телевизору даже на метр.
Девочка Настя не сразу стала жить в портрете, три года назад она была вполне живой девочкой, и тоже пошла в первый класс. Однажды, по дороге из школы, она переходила дорогу, не посмотрела по сторонам и была сбита грузовиком. Потому и переселилась в этот проклятый портрет. Оля ее не помнит. Наверное, маленькая была.
Она вообще плохо помнила то время. Иногда ей снились странные, пугающие сны. Будто Олю обнимает и целует мама, но НЕ ЭТА. Другая. Но почему-то Оля была уверена, что ЭТА – ее настоящая мама. С ней спокойно. Хотя Оля не видела лица настоящей матери, но знала – она красивая, красивее всех.
Снилось, как они стояли на крыше. Небо возвышалось над ними фиолетовым куполом с багровыми ободками вечерней зари. Мамины волосы развевал легкий ветер. Она ничего не говорила, крепко сжимая Олину ладошку в своей руке. Мир вокруг был сказочно прекрасен, и видно было, как где-то вдалеке, за городом, зеркальной ленточкой поблескивала река, а солнце, красное и раскаленное, как спиральки домашнего электрического обогревателя, погружалось за край огромной земли…
Странные сны, странные. После них Оля горько плакала. Но спросить у мамы, что это такое, Оля не могла решиться.
То, что она – чужая девочка, Оля узнала совершенно случайно. . .
. . . дочитать >>